Снежана меланхолично захрустела батончиком:
— Папа, вот мама шла мимо, толкнула монитор. И я подумала: монитор новый купим, а маму новую не купим... А в том кино, про будущее, когда человека научатся перезаписывать? Вот купили мы новую маму, для нас никакой разницы, так? А для самой мамы?
Петр Васильевич замер, как вкопанный:
— Снежана! Что за х-х... Что за ерунда?
— Да ты не стесняйся, папа. Можешь прямо так и сказать: херня.
* * *
— Херня полная, шеф. Все, что мы делаем, доброго слова не стоит. Херня! Теперь я понимаю Чингисхана.
Комиссар смотрел вниз — на огромный зал Управления. Бежевые, приятные глазу, стены. Пол плиточный, светло-синей гаммы. На полу, в строгом порядке, несколькими концентрическими кольцами, серо-серебристые компьютерные столы. На компьютерах разнообразные обработчики священной коровы аналитиков — “Big Data”, огромных массивов данных, петабайт всевозможных статистических сведений.
Де Бриак и его постоянный напарник Альберт Лежер стояли на обзорной галерее, чуть поодаль от галдящих и щелкающих блицами туристов, и смотрели на громадный зал через бронестекло, с высоты почти двух этажей. Там, внизу, вооружась всей мощью земной науки, почти тысяча рыбаков Управления неустанно забрасывала сети, так или этак формулируя запросы, прочесывая базы под разными углами, комбинируя признаки, пытаясь осмыслить полученные выборки. В Четвертом Департаменте таких управлений — и, соответственно, залов — насчитывалось девять. Даже Антарктида имела собственное Управление, и собственный зал, и собственные сервера. Просто чуть поменьше австралийского управления, и раз в десять меньше евразийского. И уже всерьез обсуждался вопрос о заведении Управлений отдельно для Марса, Луны и Орбиты. Ведь в каждой уважающей себя стране такое уже имелось!
Лежер тоже смотрел на чистый огромный зал, на мерцающие мониторы, на спорящих, курящих, пьющих кофе людей в черно-алой форме научного сектора — темнокожих алжирцев, золотистых желтоглазых малайцев, здоровенных светловолосых норвежцев и русских, юрких вездесущих китайцев... Даже их усилий все-таки не хватило: “Палантир” ошибся, и командировка в Америку не принесла разгадки... Принесла, правда, очередную висюльку от благодарных союзников, но награды Лежер давно перестал считать.
— ...Ну вот смотрите, шеф. Обиженных полная планета. Но теперь, в отличие от прежних времен, каждый мудак имеет средство мести! Сварит в домашнем автоклаве суперчуму, склепает едрен батон в гараже из говна и палок, или еще какой слег придумает. А мы и знать не будем, пока не сработает!
— Что еще за слег?
— Вы же сами подсадили меня на книги. Слег — супер-наркотик из фантастики. Из той самой базы переводов, откуда самый первый рассказ.
— А Чингисхан тут при чем?
Лежер прикоснулся пальцами к зеленоватому бронестеклу. Отпечатки пальцев. Где взять отпечатки мыслей? Вокруг не интернат недоумков, совсем наоборот! В таком-то лесу грузовик листьев спрячется...
— Почему Чингисхан резал побежденных? Потому, что не мог никак иначе предотвратить покушение от каждого, от абсолютно любого человека. Любой завоеванный ненадежен. У нас такая же ситуация. Пока оружие планетарного масштаба могло создать лишь государство, сохранялась возможность его хотя бы разбомбить. Государств на планете всего-то сотни полторы, даже и компьютера не нужно.
Мимо шли туристы, Лежер подождал удаления их шумной ватаги. Продолжил:
— А теперь планету может упидарасить любой ботан! И что мы вообще можем сделать? Шеф! Мы смешны! Мы бл*дские клоуны, стоящие в круге света, с этими нашими шерлокхолмсовскими лупами и сименоновскими отпечатками пальцев, с этим, б*дь, палантиром из жопаной в йобу сказки Толкина!
Штурмовик повернулся спиной к мерцающим экранам и простер обе руки:
— А там, в темноте, за кругом света, за шкурами вигвама! Происходит все, что угодно. Вы правы, шеф! Чтобы получить верный прогноз теракта, в Палантир надо запихать все человечество!
— Кстати, в самом деле. Что, если Палантир не ошибся?
— То есть как? В “Красной Сакуре” нет боевиков.
— Если “Red Sakura” и “Умконто ве сизве” часть общего проекта... Поэтому Палантир и направил нас туда.
— Часть... Общего?
— Первое молодежное движение окучивает интелей, второе гопников. А цель единая и кукловод за ширмой общий.
— Жидо-масонский заговор? Правда, что ли?
— Лежер, в последней операции... Ну, на вертолете, помните? Вы жаловались, что сложность управдения планетой превысила некий предел сложности. Считай, наступила сингулярность. Так, нет?
Штурмовик снова обернулся к вычислительному залу Палантира. Кивнул:
— Так. И это звездец! Мы ничего не понимаем в происходящем. В терминах того же вертолета, стрелка давно на красном. Турбина сама по себе, лопасти сами по себе. Только прибор создает опасную иллюзию контроля за процессом, показывая какие-то там циферки.... Что нам делать?
— Мы французы, — ровным голосом выговорил комиссар. — У нас на этот случай имеется проверенная веками максима. Делай, что должно — и будь, что будет. Франция не впервые на краю пропасти.
— Вы надеетесь на новую Деву Жанну?
— Я думаю, Лежер, господь наш бог уже послал нам ее. Кусками в разных пакетах. Икеевским комплектом для сборки. Купи тридцать шашлыков и собери Жанну Д’Арк обратно!
Лежер выпрямился.
— Шеф... Такие шутки... Чересчур!
Де Бриак неприятно улыбнулся:
— Если чересчур, то систему надо упростить. Снизить ее сложность. Откатить жуткий постмодернизм-просьюмеризм обратно. К милому привычному капитализму, который сравнительно хорошо изучен и более-менее понятен всей планете.
— И как же?
— Вы только что сами назвали мне способ. Выбираем умника, — комиссар слепил невидимый снежок, — любого из тех, в темноте, за кругом света...
Де Бриак резко свел руки: невидимый снежок лопнул почти зримо:
— И посильнее обижаем...
* * *
— Не обижал я вашу Снежану. Даже не трогал.
— А зря. Мог бы хоть по голове погладить. Опять полночи реветь будет от невнимания.
Петр Васильевич показал красную книжечку — теперь как раз ожидаемую.
— Так я и знал, что вы гэбешник.
— Вот и слушай прогноз от профессионала. Сиськи у Снежанки еще вырастут. Маму ее ты же видел? А жлобство и хабальство из Аннушки не вытравишь. Видишь, она впереди всех смылась.
— Если бы она одна... Люди разбегаются.
На знаменитой стене три пневматических ствола, два копья, да пол-десятка мечей. Но дочь говорила, программистов сползлось уже на три смены... И сильного запаха солярки тоже в прошлый визит Петр Васильевич не припоминал.
— Люди к тебе только начинают приходить. Смотри, дело Винни более-менее затихло, месяц прошел все же. А бухгалтер ваш, кстати, давно вернулась с курорта. Но сюда ни ногой, и не позвонила даже. Сэнмурв, хоть и задирает нос выше притолоки, а вот он, приехал с Йомсборга, как ни в чем не бывало.
Куратор открыл дверь: на площадке отжимались викинги. Босой Сэнмурв аккуратно ступал по лопаткам отжимающихся, подбадривая атлетов:
— Тигр, о тигр, светло горящий! Раз! Два! Громко матом говорящий! Три! Четыре!
Судя по лицам, хирдманны легче удерживали шесть пудов Сэнмурва на спине, чем ржание.
Петр Васильевич прикрыл дверь и вернулся к конторке дежурного.
— Не зря ты ее Валенком называл, какая из нее Валькирия. А крысы да, крысы разбегаются.
— Я бы сам разбежался — просто некуда. Противно. Интерес пропал.
Куратор наклонил голову:
— Сделай мне Лантон и потом разбегайся хоть на Луну свою.
— Да что все так уперлись в Лантон? То Хорну подавай игру по Меганезии, то вам теперь. Можете правду сказать?
— Могу и объясню. Но неужели сам не догадаешься?
Змей выдохнул, уже полностью растеряв запал:
— Да и с кем его делать? От клуба мизер остался. Ладно, викинги. Но их полтора десятка. Все новички — программисты. Им не интересно ничего вне процессора. Да и мелкие они еще, дети совсем.
Петр Васильевич со значением пошмыгал носом. Змей намек понял:
— Керосинщики?
— Там уж точно не дети.
— Никак не дети, — хмуро кивнул Змей. — Я и то удивляюсь, какого хрена эти черти на колесах меня вообще слушаются.
Петр Васильевич развел руками:
— Змей... Ты сам-то помнишь середину августа?
* * *
В середине августа ночи уже холодные, звезды сияют, как натертые кирпичом. Светлыми слезами катится метеорный поток Персеиды, вращается купол неба, встает ясное утро, за каких-то полчаса вскипает полноценная летняя жара. К полудню небо снова по-июльски белое, и надежда только на клубящиеся по горизонту черные горы грозового фронта.
В середине августа улицы пахнут нагретым сухим деревом; на заборах следы разбившейся о гребень падалицы; а собранные яблоки кто варит на варенье, кто — на яблочный самогон-бимбер, и потому за сахаром выстраиваются вялые очереди. Стоять жарко, люди даже не ссорятся особо. Так, помянут недавнюю эпидемию, да привычно ругнут очередное повышение цен. Обсудят очередное изменение правил начисления соцбаллов, поплюются тихонько — камеры же везде — и переступят вслед отоварившемуся гражданину.
Закупился — отлетай.
А еще говорят в очередях, что эпидемия не сама собой пришла. Что принесли ее беженцы со свободного юга, где прогрессивные родители не прививают малышей от кори, не делают прививку БЦЖ, не колют вакцину против столбняка. Болезни много не надо: если процент привитых падает менее шестидесяти...
Да иди ты со своими процентами в... Университет! — отмахиваются слушатели. Ты скажи, нам-то чего делать?
Ну как — чего? Надо цыганскую Якубовку снести! Это же к ним вся шваль сбегается. А вот недавно, слышали? Пацан какой-то наркотиками от них торговал.
Да ну? Ну да, истинная правда, я сам слышал. Чего, может, и пробовал? Хорош ржать, придурки! У вас чего, детей нет? Не боитесь? Какая разница, есть-нет. Не докажешь!
Продавана того просто так зарезали, никто доказательства не искал.
Да иди ты?! Брешешь! Да иду, иду. И ты, кстати, тоже иди. Закон — больше трех не собираться. Вон, уже патруль нарисовался...
Жара и пыль, пот по запястьям. Кожаная спинка кошелька выскальзывает из артритных пальцев. Мятая пятирублевка — что на нее купишь? Горючее подорожало еще на копейку. Поехать бы куда на заработки — так весь мир отгородился, как от чумных. Чумные и есть. А все беженцы, все шваль черножопая... А налей стакан, а хоть полстакана! Слушай, чего вон человек говорит:
— У нас тут живет умный! Образованный! Талантливый! Малопьющий и экономный народ! Это — евреи, культурно известные, как жиды… У них всегда найдется, чего взять!
Под магазином человек сто... Ну, двести. Чего не на работе? Так нет работы. Молодым еще туда-сюда, а за три года до пенсии кто тебя возьмет? Как на вахты ехать, когда за собой аптеку тянешь? Где подметаешь, где днем доски прибиваешь — там ночью отрываешь. Кто попался, тот хотя бы на казенный кошт обедает...
А говорили же коммунисты! Сам ты коммунист! Я пролетарий, мне нечего терять, кроме своих цепей! Ошейник сними, кинолог буев! А сам ты! А налейте стакан ветерану! Ну, хоть полстакана!
Заткнитесь оба, дайте послушать! Ой, да что там слушать! Я из центра только что, там уже к делу перешли.
Эй, а милиция там, ОМОН?
А в милиции что, не люди? Сам видел, по райкомовским спискам работают!
* * *
— По спискам работают, — Петр Васильевич потер виски, положил бумагу на стол.
— Это в селе понятно: вот евреи, вот цыгане, вот бабка-самогонщица, вот Ленка-проститутка. Но как ты в городе, в двадцатиэтажке, разберешься, где чья квартира? Мне докладывают... Вот: “... рядом с погромщиками шли работники милиции, они всячески поддерживали... Ехали машины, белая и черная, сидящие в них люди раздавали толпе какие-то листы бумаги, а также таблетки. Я думаю, это выдавали наркотики, потому что у всех, кто жевал их, глаза делались как бы навыкате, с расширенными зрачками.”
