Туда, где седой монгол

На полянках, если приглядеться, всегда можно заметить белые точки — то пасут овец, табуны отправляют на зиму в горы, самим искать себе пропитание. В степи, где по зиме постоянное перемещение служит залогом выживаемости, здешние порядки обложиться шкурами и зарыться как можно глубже в снег показались бы дикостью.

Они отправились в путь следующим утром. Старик сразу взял резвый темп, подгоняя свою лошадку пинками. Сама собой отыскалась среди деревьев тропа, белеющая голым камнем, и Наран живо представил, как долгие десятилетия лошадиные копыта сдирали с неё кожу и мясо, оставляя только кости.

Ехали в молчании, в желудке юноши впервые за долгое время переваривалось не добытое им самим, сдобренное специями и поджаренное мясо. Хотя там была кровь, лис внутри него остался недоволен, он грыз нарановы рёбра, вызывая в позвоночнике протяжную, ноющую боль.

Может быть, тут и не пахнет родными степями, может, колючий пейзаж взрезает Нарану живот, и он буквально чувствует, как ледяные шапки гор рвут на мелкие части кишки и ломают позвоночник. Но всё же здесь потрясающе красиво. Он и не помышлял, что такая высота возможна, что можно разглядывать аил сверху, будто бы умостившись верхом на облаке и свесив ноги. Воздух сам был как кусочек льда, его требовалось долго рассасывать, прежде чем удавалось получить немного кислорода, и сердце то замедляло свой стук, то снова ускоряло, пытаясь приспособиться к новым условиям.

Через несколько часов, когда солнце зависло прямо над пальцем скалы, на которую они поднимались, дорога милостиво предоставила им возможность передохнуть на развилке. Одна тропа по-прежнему звала их за собой вверх и со временем грозилась превратится в череду прыжков с уступа на уступ, другая ползла влево, огибая скалу и вяло помахивая пушистым от поросли папоротника хвостом.

Рядом с беспокойной, убегающей наверх дорогой на плоском камне был намалёван какой-то знак.

— Что это значит?

У ковырял в зубах.

— "Трудная тропа к хорошему каму".

— И много там таких указателей?

— На каждом повороте. Ещё отмечены места, где тропа плохая и где нужно вести себя потише, чтобы не накрыло лавиной.

— А к плохому каму?

— К плохому не нужно указателей. Люди и так знают, как их найти.

— Так веди!

Наконец они пришли на более или менее ровную площадку, окаймлённую, словно ожерельем, кустарником с синими ягодами жимолости.

На шестах здесь были развешаны шкуры, очень старые, проеденные насквозь солнечными лучами или, быть может, полевыми мышами. Солнце как раз было на их стороне, и заглядывало то в одну, то в другую прореху, будто бы любопытный ребёнок.

— Место для камлания, — коротко сказал старик. — Мы уже близко.

Шкуры развешены по кругу, а в центре кострище с останками чьих-то костей. Вся растительность здесь была вытоптана, даже земля протёрта до самых костей, будто шкура на спине старого мула, для которого три четверти жизни проходят в упряжке.

Лошади жались к обрыву, обходя кострище по большой дуге, над ним в солнечных лучах танцевали мошки. На самом дальнем шесте, там, куда солнце ещё не добралось, Наран заметил важную, и уже почти слепую сову, видимо, так и не подобравшую себе место для днёвки.

— Мы будем ждать его здесь? — спросил Наран.

У мотнул головой:

— Поедем дальше.

Кобыла его подустала и теперь тащилась сзади, а старик сидел на ней грозно расправив плечи и оглядывая окрестности так, будто искал в окружающей природе хоть какой-то изъян, к которому можно было бы придраться.

Потихоньку вновь надвинулся сумрак, и Наран подумал, что той сове, возможно, место для ночёвки и без надобности — достаточно чуть подождать, и солнце скроется за какой-нибудь горой. Или потеряется в ветвях деревьев.

Дорога не самая лёгкая, петляет, бросаясь то вправо, то влево, как лань, которую вот-вот настигнут охотники, Наран напряженно следил за её бегом, дёргая повод. Конь злился и пытался донести до всадника резкими махами головы, что он сам не хотел бы сорваться в пропасть. И что он может миновать опасный участок без всяких сопливых указаний со стороны.

— Подними голову, — сказал со смешком У.

Наран поднял. И увидел прямо над собой густой, клубящийся сумрак, как будто кто-то, пересекая степь, поднял целое облако пыли, но только плотнее и сочащийся влагой.

— Что это? — он пытался пригнуться и слышал позади задорный смех. Кто бы мог подумать, что старик может так смеяться?..

Вот уже и лошадиная голова скрылась в этом странном тумане, а потом гора под копытами сделала очередной, отчаянный рывок вверх, подкинув их на подушке из диких колокольчиков, и они оказались внутри.

— Всего лишь туча, — отсмеявшись, сказал У. Он уже успел нырнуть следом. — Так весело всегда смотреть, как вы, степняки, пытаетесь увернуться от тучи. У нас так балуются разве что дети... Не бойся ты, ничего плохого она тебе не сделает. Разве что голову помоет.

Здесь дышать было трудно из-за скопившейся в воздухе влаги. Халат Нарана отяжелел, плащ мокро и жалко хлопал по крупу коня. Будто бы их вместе с горой окунули в огромное озеро, и теперь вода размывала всё на расстоянии в конский корпус, и даже деревья казались невнятными, танцующими тенями. Земля с мокрым хлюпаньем налипала на копыта лошадей. И с таким же звуком отваливалась.

Наран хватал воздух ртом, потому что носом дышать стало почти невозможно.

— Это что, те самые тучи, которые видно с земли?

— Да.

— Те самые, далёкие? Вестники осени, небесный войлок, в который оно, Небо, одевается, когда холодает? Не могу поверить!

— Вообще-то ты бы потише, — неодобрительно сказал У. — Здесь бродит гром, и всё, что шумливее его, он считает вызовом. Очень яростный гром. Ты хотел бы с ним посоревноваться?

Наран замолчал, хотя у него сложилось впечатление, что старик просто хотел заставить замолчать суетливого спутника и насладиться тишиной.

Тучу они миновали незадолго до заката, и почти сразу же У сказал:

— Мы на месте.

Он сбросил к ногам лошади сумку. Покряхтывая, спешился сам.

Наран оглядел шатёр, опасно подползающий к краю скалы. Он подивился, как эту постройку до сих пор не смыло вниз во время какого-нибудь дождя, но потом подумал, что все дожди, должно быть, идут внизу, раз уж они прошли через облака, и отсюда легко можно плеваться туда, внося свой крошечный вклад в этот дождь.

Шатёр растянут между тремя коряжистыми невысокими соснами, кажется, их корни пронзили рыхлый войлок и шкуры, из которых сделано это жилище, насквозь и буквально пришили его к земле. Сосны старинные, очень живописные и как будто бы вырезанные человеческими руками; Наран был уверен, что у каждой есть собственное имя. Во всяком случае, если бы он, степная душа, мог здесь жить, он бы обязательно дал.

Повсюду вокруг видна деятельность существа, не до конца принадлежащего этому миру. У земли со стволов сосен в нескольких местах содрана кора, по голой, успевшей уже загрубеть коже тянулись рисунки красной и белой краской. Камни, раскиданные вокруг, тоже не походили на обыкновенные. Они и словно специально сползлись сюда со всей округи пощеголять формой. На некоторых виднелись рисунки, нанесённые той же самой рукой и краской, что и на деревья, а у одного на спине сверкало, как железная монетка, крошечное озерцо. Видно, туча, которая накрыла их по дороге, спустилась отсюда — на траве блестели капельки влаги.

Картину дополняло несколько старых кострищ, ворох прелой хвои, какие-то кости, клочки шкур. Шатёр расшит таким множеством нитей и щеголял таким количеством ленточек разного цвета, что был, наверное, самым пёстрым, что Наран видел в своей жизни, но вместе с тем довольно кособоким и давно уже намекал, чтобы поменяли полог и давно уже прогнившие стойки.

Коневязь изображала грубо вырезанную змею с человеческими ушами, с широкой трещиной посередине головы, и Наран пару мгновений посомневался, стоит ли привязывать сюда лошадь, и что, если по возвращении он найдёт скакуна с перекушенными сухожилиями на ногах?..

Уголёк притопнул копытом и дал ему понять, что это уши коновязи скорее пострадают от его зубов.

Пока они спешивались, на лошадином языке уже шёл обмен приветствиями. Тощая колченогая кобыла, ни к чему не привязанная, отвечала на вопросы Уголька и коня старика унылым храпом.

Старик У, уперев в бока руки, обратился к кобыле: — "Эй, Тарам! Хватит делать вид, что замечаешь только лошадей. Мы тоже достойны твоего внимания", — и та повернула голову.

У пихнул Нарана в бок:

— Теперь проси, за чем пришёл.

— У неё?

Старик строго поправил:

— У него. Камы часто притворяются животными, чтобы быть ближе к тонкому миру и уметь видеть в дыму и в дожде послания от духов. Совами, лошадьми, собаками. Иногда орлами или норками. Ну, да я не знаю подробностей.

— Они и вправду такие могущественные?

Наран с трепетом разглядывал клячу, хотя ничего похожего на могущество в ней не было и в помине. Позвонки можно пересчитать прямо под шкурой, губы грустно отвисают, позволяя рассмотреть жёлтые зубы с большими просветами между ними. Уши в таком состоянии, будто бы ими поживился с десяток летучих мышей, отщипывая от них по кусочку хряща. Копыта с непропорционально большими роговыми наростами, такими, что стукаются друг об друга при каждом движении.

Нет, такого не может быть, чтобы камом было такое жалкое существо.

Наран прищурился, и сразу всё обрело смысл. Торчащие рёбра и живот, похожий на пустую бочку для кумыса — от аскезы и для того, чтобы лучше путешествовалось по тонким мирам. Лестница в небо, наверное, хрупкая, недаром что невидимая, и на полный желудок по ней не пройдёшь. Уши сгорели в священном огне, а копыта такие тяжёлые и большие, чтобы шаман не потерялся на пути к небу и непременно вернулся на землю. Кроме того, их удобно — стук-стук! — использовать в качестве бубна, когда ты в животной шкуре.

У лениво потирал руки. Между пальцами у него зеленела очередная самокрутка.

— Конечно. Проси. Подношение можно потом. А можно вообще не давать — отдашь мне. Главное, дай ему понюхать. Камы питаются духовной пищей, это всем известно. Они могут есть глазами и ноздрями.

Наран выступил вперёд, ощущая, как по телу прокатываются волны трепета. Да! Это могущественный шаман, раз позволяет себе встречать гостей и просителей в животном обличии.

— Тарам! Я здесь, потому что просил этого человека привести меня к мудрому и могущественному каму. Я знаю, твоего могущества... — Наран ещё раз взглянул на выпирающие рёбра, — и жизненного опыта хватит на то, чтобы исполнить мою просьбу.

— Кто там зовёт Тарама, — послышался из шатра, как будто из-под воды, голос. Полог колыхнулся, и вышел старик ещё древнее и ещё скрюченнее, чем У. По правде говоря, хирее даже своей лошади. Он кутался в лошадиную шкуру, лошадиный череп, облепленный клочками шкуры, свешивался с макушки на правое плечо, хвост болтался между коленями, а лоскуты кожи, что обтягивали прежде лошадиные ноги, болтались по обеим сторонам от него.

— Ух, — сказал У невозмутимо, и самокрутка переместилась в уголок рта. — А я думал, ты конь.

— Я конь, — гордо сказал старик. — Разве не заметно? Так кто здесь звал могущественного Тарама?

— Я, — пролепетал Наран.

Он разглядывал старика. Высокие скулы, щёки такие впалые, что видно, в какую сторону двинулся язык. Из-под лошадиного черепа спадают на лоб птичьи перья. Нос приплюснутый и слегка свёрнутый на бок, отчего оттуда на верхнюю губу постоянно текут сопли. На щеках закрученные спиралью узоры нанесены той же белой краской. Уши обкусаны так же, как у кобылы, зато зубы под прозрачными губами, как ни странно, все на месте.

— О! Что ты хочешь от меня, черепашье лицо? Ты принёс мне награды?

Старик за спиной Нарана возмущённо фыркнул. Несмотря на неуёмное желание подшутить над своим спутником, иногда довольно жесткое, его симпатии были на стороне Нарана. Странно. Он что, не уважает собственного шамана, проводника в иной мир и наделённого даром разговаривать с богом?

— Держи руки при себе, старик, — сказал У. — Этот юноша пришёл к тебе с просьбой, которую ты должен выполнить, а его милость будет зависеть от результата. И потом. Он не расплатился ещё даже со мной!

Теперь в сторону Нарана смотрели сразу две руки. Наран вздохнул, завозился с перевязью ятагана, что достался ему от атамана, и вложил его в ладонь У. Та захлопнулась так, как может захлопнуться только крышка сундука, и старик довольно заурчал.

— Я побуду тут, пока вы не уладите твои дела.

Он отошёл, и уселся на один из плоских камней, на которым были нарисованы молнии. Положил на колени оружие и принялся рассматривать рукоятку. Такое оружие было редкостью среди кочевых племён, и, видно, даже среди горных жителей его водилось немного. Хорошее оружие всегда в цене.

— Ну, хорошо, — кам опустил руку. — Ты желаешь разговаривать с духами? Просить их о чём-то? Может, чей-то двойник потерялся между небом и землёю? Или заблудился в подземном царстве? Может, у другого аила больше табунов, чем у вашего? Я вижу... о, я вижу что-то другое. Я вижу длинный путь и внутреннюю борьбу. Мне нужно подготовиться.

Наран открыл рот, чтобы ответить, хотя бы на один из заданных вопросов, но кам уже скрылся в шатре. Он сказал У:

— Я думал, камы живут в почёте и сытости.

— Весь их почёт в том, что их боятся. Они как бешеные крысы, которых гонят из аила. Или восславляют и дают им корму, чтобы они селились не в юртах, а где-то рядом. Но чаще гонят с метлой.

Наран, который не понял, для чего крысам вообще селиться в человеческих жилищах, неопределённо покачал головой. В степи шатры переставляли с места на место так часто, что не каждое утро там заново успевал поселиться солнечный свет. Видно, здесь у крыс были другие порядки. Да и для чего их выгонять, если можно поймать, зажарить на костре и съесть? Любой степной житель так бы и поступил. Это большая радость, когда к тебе само ползёт мясо!

Наран сказал старику:

— Может, и правда стоило подняться повыше? Он похож на побитого пса. В нём же ни капли достоинства.

— Как пожелаешь. Дашь мне какого-нибудь щёлка и серебра, и я буду водить тебя по горам хоть до солнечного стояния.

Из шатра вдруг послышался голос, хриплый, ворчливый и похожий на воронье карканье.

— А в тебе достоинства столько, что переливается через край.

В голосе было столько злобы, что Наран отшатнулся. Он раскрытыми глазами смотрел на шатёр, размышляя, как это его прямо сейчас не унесло в небо.

— Тебе, который каждый день убегает от себя, чтобы спрятаться за доводами разума и запросами желудка! Тебе место не в степи! Тебе место — засохнуть в пустыне.

— Я останусь здесь, — шепнул Наран старику. — Спасибо тебе за услугу.

— Иди сюда. Мне нужны твои руки, — сказал уже тише шаман.

Внутри нужно было перемещаться воистину камским шагом — лёгким и почти незаметным для этого мира, каким, может быть, перемещаются тени и скачут с лопуха на лопух солнечные бурундуки. Словом, таким, чтобы опора вместе с частью стены не свалилась тебе на голову.