Но...
Он знал Гретхен. По крайней мере, остаточно хорошо для того, чтобы понятсь, что для нее эта судьба не была хуже, чем смерть. Она уже перенесла нечто подобное, и сумела выжить. И поддерживать семью. Он думал, что она ценила — искренне — то, что он сделал. Но, в то же время, он понимал, что женщина, которую он видел хладнокровно добивающей раненого, чтобы защитить свою сестру — сестру, а не ее "достоинство", которое скоро закончится так или иначе — не должна была мгновенно попасть под чары ещё одного храброго солдата.
Он, на какое-то мгновение, задумался о другом. Он только что понял, что проявил настоящую храбрость. Если посмотреть на это под определенным углом, то он мог бы даже сказать, что поступил героически. Он испытывал глубокое удовлетворение от осознания этого.
Однако, это имело значение для него, а не для Гретхен — не для её мнения о нем. Было приятно осознавать, что он обладает внутренней храбростью. Очень хорошо. Храбрость, в этом новом мире даже больше чем в старом, была качеством, которое будет ему полезно.
Но он знал, хотя и без подробностей, что предыдущий "хозяин" Гретхен тоже был храбр, независимо от остальныех его человеческих качеств. Джефф не был одним из сентиментально-глуповатых идеалистов, кто полагает, что храбрость идёт рука об руку с добродетелью. Как и многие другие подростки, он был любителем военной истории. Он знал, что список преступлений, совершенных Ваффен СС, был практически беспрецедентен в мировой истории. Но ни один человек в здравом уме и твердой памяти никогда не называл их трусами. Во всяком случае, после того, как сталкивался с ними.
Гретхен не волновала его храбрость на поле битвы. Он знал это наверняка. Она не была девой из сказки, падающей в обморок к ногам своего спасателя. Множество людей могло бы назвать её обозной шлюхой, которая делала то, что считала нужным, чтобы поддержать себя и ее семью. И, он знал, она делала это и сейчас. Его фантазии могли бушевать и реветь от каждого проблеска ее глаз, каждого мерцающего в нем обещания. Его гормоны могли мчаться, как Ниагара, подгоняемые знанием, что ее тело было готово принадлежать ему. Но всё это было ложью.
Джефф знал правду. Пусть вид ее выставленной напоказ груди подстегивал его воображение, его здравый смысл оставался при нем в достаточной степени, чтобы он видел реальность. Грудь, разумеется, была реальностью. Но намного большей реальностью был сосущий эту грудь младенец. Ублюдок обозной шлюхи, ради сохранения жизни которого шлюха будет продавать свое тело с той же легкостью, с какой она прирезала человека ради сохранения жизни своей сестры.
Он посмотрел правде прямо в глаза и, наконец-то, принял решение.
Сначала он был удивлен, поняв, что он уже давно принял это решение. Удивлен и смутно удовлетворен.
Он ничего не обдумывал, понял он. Просто обдумывал аргументы, который вообще не мог быть аргументирован. Решение было изначально иррациональным. Он был совершенно уверен, что все его знакомые потратят следующие нескольких часов, чтобы объяснять ему это.
Его это не волновало. Это было единственное решение, в данных обстоятельствах, которое он мог принять. Другие могли думать и говорить, что хотели. Он был тем, кем он был. В этот момент он случайно, даже не осознавая этого, Джефф принял в качестве руководства к действию древний девиз. 'Я не могу иначе'
Не более, чем он мог бы уступить, на первом в его недолгой жизни поле битвы, и позволить избирающим мертвых накрыть находившихся под его защитой крыльями падальщика, пожирателя трупов.
'Я, Джефф Хиггинс, тоже стану избирающим живых.'
Оставалось только воплотить в жизнь принятое решение. Это было трудно, но не невозможно. Ни в коем случае. У него будет поддержка. Он знал это так же определенно, как и всё остальное. Гретхен поможет ему.
Он поднялся и пошел в библиотеку. Скорее, пошлепал туда. Его здоровенные босые ступни были не более романтичными, чем остальные части его тяжелого, неуклюжего тела, тела книжного червя. Никто никогда не принял бы Джеффа Хиггинса за скульптурный портрет доблести.
Когда он подошел к своих друзьям, он попросил словарь. Они передали ему книгу. Их глаза были полны вопроса, но он ничего не объяснял. Они не давили на него, за что он и был им благодарен. Очень скоро они будут давить на него, сокрушая его насмешками.
Зажав словарь в руке, он пошел по длинному школьному коридору в сторону комнаты, где Гретхен и ее семья готовились ко сну. У двери он поднял руку. Поколебался, не более секунды, перед тем, как постучать. Его стук был негромок, чтобы не разбудить тех, кто уже мог спать, но тверд.
Он почувствовал облегчение, когда сама Гретхен открыла дверь. Это чувство только усилилось, когда он увидел, что комната за её спиной была тиха и темна. Все обитатели в переполненной комнате уже должны спать. Конечно, это было неудивительно, учитывая все, что эти люди пережили за последний день. Но он, тем не менее, всё-таки почувствовал облегчение. Он боялся, что ему придется подождать, пока Гретхен не завершит заботы о своем клане. Ждать было бы очень нелегко.
Глядя на её лицо, он решил, что, вероятно, разбудил и саму Гретхен. Но, если это было и так, она мгновенно оправилась. Ее глаза и губы опять излучали обещание.
Увидев его жест, она сделала шаг из комнаты и закрыла за собой дверь. Джефф осмотрел коридор, прежде, чем решить, что это место не хуже любого другого.
Он сел на пол, вытянув вперед ноги. Гретхен немедленно уселась рядом с ним в той же позе. Ощущая её тело так близко, их не разделяло ничего, кроме кроме двух купальных халатов, и видя её обнаженные ноги между разошедшимися полами банного халата — очень высоко обнаженные ноги; он понимал, что она специально об этом позаботилась — Джефф на мгновение почувствовал головокружение. Страсть, бушевавшая в нем, почти подавляла его.
Но не совсем. Он глубоко вздохнул, неловко улыбнулся ей, и открыл словарь. Переходя от одной страницы к другой, он начал обстоятельно объяснять свой план.
Когда она поняла, что он делал, Гретхен стала задыхаться. Пораженная увиденными в словаре словами, она уперлась в него взглядом. Ее рот начал открываться, как будто пытаясь что-то сказать. Она отрицательно затрясла головой.
Джефф, наблюдая её реакцию, улыбался от уха до уха. Он улыбался, как херувим. "Да", сказал он. "Я делаю это потому, что таково мое желание."
Она опять посмотрела на словарь. Казалось, что она парализована. Джефф согнулся, поднимаясь на колени, и взял в руки ее лицо. Поднял ее глаза, чтобы они встретились с его собственными. Светло-карий; светло-зеленый. "Я делаю это потому, что таково мое желание." — повторил он — "Ja, ich muss."
Разумеется, после этого Гретхен начала кивать. Кивок. Ещё один, и ещё. Кивая, и кивая, и кивая, теперь она начала дрожать, затем из её глаз потекли слезы, и она обняла Джеффа так сильно, что он решил на мгновение, что она сейчас переломает ему ребра. Это не имело значения. Он в любом случае не мог дышать, столь сильным было затопившее его чувство облегчения.
Бесконечные кивки не имели для него значения. Они будут иметь значение позже, но не сейчас. Значение имел только самый первый утвердительный кивок. Он подарил Джеффу вселенную. Джеф был готов продолжать жить, даже если бы этот жест был бы отрицательным, но его сердце пело от знания, что теперь мир принадлежит ему.
Самой важной была её первая реакция, когда она поняла, о чем шла речь. Мгновенные отрицательный жест, поворот головы. 'Ты не должен делать этого!'
"Да, я должен," шептал он в ее волосы, качая её, как в колыбели. "Ja, ich muss." Сейчас он мог ощущать годы ужаса, который заставлял сильное тело в его объятиях дрожать, как осиновый лист. Ужаса, державшегося под таким жестким контролем так долго, что теперь, когда он, наконец, начал уходить, та, что держала его под контролем все эти годы, понятия не имела, как позволить ему уйти. Несмотря на всю нежность момента, какая-то часть Джеффа хотела трясти ее ещё более яростно, только чтобы ускорить его уход. Всё прошло. Всё прошло. Я обещаю.
Неосмысленное опровержение, отрицающий кивок её головы. Это было всё, что он ему требовалось, чтобы сохранить его в здравом уме в трудные последующие годы. Для него это не будет легко. Он был, по крайней мере, достаточно взрослым, чтобы понимать это. Но, по крайней мере, он мог смотреть в будущее без подозрения. У женщины, в жизни которой до этого вообще не было выбора, все еще сохранила достаточно храбрости, чтобы довериться ему.
Он был пойман в ловушку, заманен в ловушку, пойман. Но не обманут. Агнец был, абсолютно и безо всяких сомнений, принесен в жертву. Но он никогда не мог бы утверждать, что приносящий жертву не продемонстрировал ему лезвие для жертвоприношения до того, как он охотно, по собственной воле, побежал к алтарю.
Глава 25
Эд Пиэзза, со всем шиком бывшего учителя, изящной линией подчеркнул последнее слово на доске и прошел назад, к столу. "Вот и всё" — сказал он — "Это — сумма прописью, если хотите. Десять тысяч человек. Здоровых и работоспособных. Плюс, как вы понимаете, к тем людям, которые здесь уже находятся."
Он сжал свои руки, лежащие на столе. "Некоторые из них могут быть пожилыми людьми, находящимися в хорошем здоровье, или детьми раннеподросткового возраста. Есть несколько тысяч рабочих мест, которые не требуют тяжелого физического труда. Но большая часть из них требует. Особенно сельское хозяйство и строительные работы."
Майк откинулся назад на стуле и закинул руки за голову. Он изучал числа по доске в течение нескольких секунд, перед тем, как начал говорить. "И если у нас их не будет?"
Квентин Ундервуд пожал плечами. Управляющий шахтой был частью группы, которая, во главе с Пиаццей, составляла производственный план. "Тогда мы должны будем изменить уравнение в другую сторону, Майк. Вычитание."
"Изгоняя людей, другими словами," сказал Майк. "Выбросьте дополнительные рты назад, в бушующий вокруг нас огонь." В его словах не было эмоций, всего лишь констатация факта.
Квентин и Эд выглядели явно смущенными. Это касалось и Вилли Рея Хадсона, и Нэта Дэвиса, двух других членов группы планирования.
Нэт откашлялся. "Ну, я не уверен, что сформулировал бы это подобным образом."
"Кончайте притворяться, Нэт," — проворчал Квентин — "Майк говорит грубо, но он точно выразил то, о чем мы сейчас говорим."
Он сидел очень прямо, возмущение блистало в его глазах. "Мне это нравится не больше, чем тебе, Майк. Но ситуация такова, какова она есть. Эти числа — только оценка, разумеется, но я думаю, что они чертовски близки к истине. Нам нужно десять тысячах чернорабочих, чтобы построить инфраструктуру, которая сохранит обитателей округи живыми в течение ближайшей зимы. Производство пищевых продуктов и строительство жилья требуют большого количества рабочих рук. Даже если нам удасться выполнить этот план, зима будет весьма сучья. Простите мою несдержанность."
Майк убрал руки из-за головы и махнул рукой. "Я никого не критикую," — сказал он мягко — "Я только хочу удостовериться, что все мы говорим об одном и том же." — он скривил губы — "Эта оценка включает рабочую силу в Баденбурге?"
Пиацца покачал головой. "Баденбург не включен ни в ту, ни в другую часть уравнения, Майк. Мы только сделали оценку, сколько людей уже находится в нашем городе, плюс оценили, как могли, количество беженцев, ночующих под открытым небом в ближайших окрестностях Грантвилля. Немалая их часть тоже постепенно прибивается к нам. Все церкви уже переполнены до предела. Как и клуб центр рядом с территорией, где проводятся ежегодные ярмарки."
Дрисон, мэр города, выглядел встревоженным. "Так быстро? Как это повлияет на нашу санитарно-гигиеническую программу?"
"Напряжет её до предела" — прямо ответил Феррара. Учитель естественных наук наклонился вперед. "И это утверждение соответствовало действительности ещё до того, как на нашу голову свалились все эти новые беженцы. Пленные, и те, кто были в составе солдатского обоза."
К этому момент Дрисон выглядел очень встревоженным. Билл Портер мешался в разговор до того, как напряжение разрядилось взрывом. "Расслабьтесь, Генри! Через восемнадцать часов центр приема беженцев у электростанции будет введен в эксплуатацию. У нас там есть система водоочистки, мощность которой больше, чем чего-либо имеющегося в распоряжении непосредственно города. После этого мы запросто сможем пропускать через банно-санитарную систему сотни людей в час."
Мелисса фыркнула. "И как вы собираетесь прогнать их через систему, Билл? Пастушьими кнутами? Вы должны были заметить, что я ещё недавно была в купальном халате, не так ли? Вы думали, что я обычно гарцую по улицам в таком виде?"
Портер, казалось, немного сжался под тем же пронзительным взглядом, который обуздывал подростков все эти годы. Через несколько секунд Мелисса смилостивилась. "Дамы и господа, я только узнала на собственном горьком опыте, что спасающиеся здесь люди настолько травмированы, что единственный способ, которым я смогла убедить их пойти в душ, заключался в том, чтобы лично подавать пример. Даже с учетом этого..."
Она прервалась, подрагивая.
Майк резким движением опустил руки на стол, ладонями вниз. Этот жест было полон властности.
"Довольно. Я, так или иначе, пытался принять решение, и только что это сделал. Нам придется опереться на солдат. На пленных, я имею в виду. У нас нет выбора."
Эд поднял голову. "Опереться на них?"
"Положиться на них. Среди них больше тысячи здоровых мужчин. Когда раненные поправятся — те из них, кто поправится — добавится еще несколько сотен. Это — основа наших трудовых ресурсов. Мы пропустим их через баню электростанции, как только он будет введен в эксплуатацию."
Вопли протеста не заставили себя ждать.
"Это использование принудительного труда!" — начала протестовать Мелисса. "Как вы собираетесь прогнать их через баню?" -требовательным тоном поинтересовался Ундервуд. "Как насчет возможного сопротивления?" — засомневался Феррара.
Майк нахмурился. "Мелисса, отвяжитесь от меня! Я всю жизнь был профсоюзным активистом, так что я был бы вам благодарен, если бы вы не читали мне сейчас лекцию об использовании принудительного труда. Эти парни — не нищие рабочие. Они — военнопленные, захваченные после отражения неспровоцированной наступление на нас. Ради Христа, я не предлагаю загонять их до смерти. Но они должны будут работать."
Он повернулся к Ундервуду, все еще хмурясь. "Как? Просто! 'Душ или пуля. Сбрейте волосы, или мы вспорем вам брюхо.' Как думаете, сработает для начала?"
Мелисса начала визжать, но Майк грохнул ладонью по столу. Здоровенная ладонь хлопнула не хуже шутихи. "Мелисса — заткнитесь!" Его угрюмый вид был воплощением свирепости — "Это не психологически травмированные женщины и дети, черт побери. Это те самые парни, которые наносили психотравмы! Откровенно говоря, меня не волнует, упадут ли они замертво от страха. Они будут отмыты, и они будут работать."
