Наверное, стоило поделиться этим с подчиненными. Там были сплошь опытные наемники, куда лучше его привыкшие к тому, что все идет наперекосяк. Ни одна военная операция не идет в точности по плану, — мадам Чанг говорила им это на каждом уроке физкультуры, пока была еще жива. Так что они должны лучше знать, как на это реагировать...

Но с другой стороны, не посеет ли он тем самым сомнений в эффективности командования? С такими вещами следовало быть поосторожнее. Не стоило бы подтачивать боевой дух армии в преддверие войны...

Поэтому телекинетик направился к единственной из своих людей, кому доверял безоговорочно. Увы, она уже не доверяла ему.

— Чего тебе? — совсем не дружелюбно спросила майор Хинода, она же личный адъютант командующего Восьмого отряда, она же просто Юна. Юна, Юночка...

— Юна, как ты думаешь, что происходит? — спросил Кристиан, — Почему мы тянем?

На ее тон он лишь поморщился. Что ж, он это заслужил.

— Не знаю, — быстро ответила девушка.

— Просто я не понимаю... как нам следует вести себя в этой ситуации, — развел руками Крис, — А я вроде как их командир. Мне положено показывать им пример.

Юна явно хотела что-то сказать, но ее прервал приятный женский голос из динамиков:

— Объявление личному составу "Тампля". Генерал Чезаре Финелла и полковник Воланд фон Рейлис заняты особым заданием, которое займет у них неопределенное время. Мы выдвигаемся без них. До того, как они к нам присоединятся, командование принимает на себя полковник Мария Венченсо, командир Первого отряда. Кроме того, полковник Рю Есикава отстранен от должности, его место займет майор Ларс Далтон. Пятиминутная готовность.

— Они не присоединятся.

— Что?.. — переспросил было Крис, но Юна уже отошла от него.

Наверное, надо было начать грузиться в планер. Но вместо этого он направился на поиски Венченсо. Нужно было хоть как-то разобраться, что происходит.

Голос профессора Венченсо Крис услышал, едва ступив на борт первого "Фрейда". Доносился он из конференц-зала. Мария говорила на повышенных тонах, а ее собеседник — напротив, тихо и спокойно.

Неслышно подкравшись к двери, бывший вор стал бессовестно подслушивать.

— Это неважно! — услышал он резкий возглас, и ему как наяву представилась Мария, с большим трудом удерживающаяся от того, чтобы в волнении расхаживать по комнате.

— Выполняйте приказ, майор!

— Сожалею, полковник, — голос ее собеседника, напротив, был спокойным и лишенным эмоций, за вычетом разве что еле уловимой иронии, — Но вы не имеете полномочий отдавать мне приказы.

— Я вторая в иерархии "Тампля" после Чезаре! — возмутилась девушка.

— Да, это так, — голос был по-прежнему бесстрастен, — Тем не менее, у меня нет инструкции подчиняться вам. Генерал Финелла не передавал вам своих полномочий; и у меня нет стопроцентной уверенности в том, что он мертв.

"Мертв?" — удивился Крис. Это что ж за "особое задание" такое? Или... Это задание просто выдумали, чтобы прикрыть его смерть и не допустить паники?

— Тогда что вы собираетесь делать? — Крис никогда не был знатоком душ человеческих, но даже он почувствовал, что Мария не желает обсуждать шансы на выживание ее возлюбленного.

— Ждать, — лаконично ответил ее собеседник, — Ждать событий, позволяющих сделать вывод о необходимости тех или иных действий. Любое иное решение со стороны Нулевого отряда будет классифицироваться как измена.

— Измена... — Мария повторила это негромко, но почему-то Крис подумал, что лучше бы она кричала, — Или предательство?

— Или так.

На несколько секунд воцарилось молчание. Слышно было, как жужжат какие-то механизмы за стенкой. Казалось, еще немного, и можно будет различить голоса людей снаружи планера.

— Вон отсюда, — сказала, наконец, девушка.

Кристиан едва успел отойти в сторонку, когда дверь распахнулась, и из конференц-зала ровным шагом вышел рыжебородый мужчина в геномскиновом плаще.

— Вернер, вас это тоже касается, — Мария явно не могла видеть его оттуда, но откуда-то знала о его присутствии, — Отправляйтесь в свой планер и готовьтесь к вылету. И никому ни слова о том, что вы тут услышали. Слышите? Никому!

Почему-то Кристиан подумал, что лучше ей не возражать. Был ли это воровской нюх, опыт общения с женщинами или просто инстинкт самосохранения? Он не знал.

— Слушаюсь, мадам, — ответил студент и направился прочь.

Мария с трудом дождалась, когда все оставят ее одну. Прочь, прочь... Да что ж вы тормознутые такие...

Лишь в тот момент, когда перестала слышать голос калибура на поясе Кристиана, она наконец дала волю чувствам. Никто из них не должен был видеть ее плачущей.

Чезаре она бы открылась. Он бы поддержал ее. Выслушал. Успокоил. Он много раз говорил, что плакать нормально. Но сейчас его не было рядом. И именно это было причиной ее слез.

— Ты ведь понял бы меня, правда? Ты ведь поступил бы так же на моем месте?

Тишина была ей ответом. Как же ей не хватало сейчас его логики, его холодного ума. Она пыталась поступить по велению рассудка. А рассудок говорит, что начало войны не откладывается из-за одного человека. Будь он хоть трижды главнокомандующий, он просто один человек. Поэтому если его нет на месте, она должна взять на себя его обязанности. И повести его армию в бой вместо него.

— Ты ведь понял бы меня?

Нет ответа.

Что, если она ошибалась? Среди тех немногих, кто знал о его исчезновении, распространена была идея, что он мертв. Но что, если он умирал как раз в этот момент? Что, если он звал ее в последние минуты своей жизни, а она не могла прийти? Мысль об этом ужасала.

— Господи, воля не моя, но Твоя... Прошу Тебя, Господи, как не просила никогда и ни о чем... Пусть он вернется.

Она должна была попросить о победе в войне с нечистью. Должна была. Много людей всегда важнее, чем один, как бы дорог он ни был лично ей. Именно поэтому она отдала приказ начинать подготовку к вылету вместо того, чтобы искать пропавших Чезаре и Воланда...

Но сейчас она не смогла. Молясь, она раскрывала свое сердце, а в сердце у нее сейчас был лишь один страх.

Что где-то там ее любимый умирает.

— Прошу Тебя, Господи, пусть он будет жив. Пусть вернется чудовищем, если такова его природа. Пусть убивает, обманывает, порабощает. Пусть назовет себя моим господином, если потребуется, но только пусть будет жив.

Она ведь знала. Знала, и уже давно. Все его попытки уберечь ее от сомнений, вызванных знанием о психологии сигмафинов, были бессмысленны с самого начала.

Невозможно скрыть от сигмафина, что значит быть сигмафином. Так же, как кот, выросший в доме людей, будет сознавать, что он кот. И Мария прекрасно знала, что заклеймив ее душу, Робин обрек ее на вечное рабство. На тот чудовищный сорт рабства, когда раб не только не желает свободы, но и в принципе не может обходиться без хозяина. Сперва это злило ее. Затем она смирилась, — что не мешало ей раздражаться каждый раз, как Чезаре, сам того не осознавая, напоминал ей о своем статусе.

Теперь же смирение сменилось чем-то иным. Она не хотела того холода, в который готова была погрузиться ее душа, — холода, который она уже чувствовала, когда хотела казнить Анну. Но что еще более важно, она не хотела никакого иного хозяина.

— Слышишь ли Ты меня и знаешь ли во всеведении Своем. Никто не заменит его для меня. Не заменит в моей жизни. В моей душе. В моем сердце, если может быть сердце у наушников.

В этом и был ответ. Ответ на вопрос, от которого Чезаре пытался ее уберечь. Любила она его или просто испытывала естественную для сигмафина потребность в хозяине? Сейчас, когда его не было, она была свободна. Но в принципе, ничто не мешало ей вручить власть над собой той же Рейко, или Соне, или Тадеушу, или Актис... Кое-кто из них справился бы с этой ролью гораздо лучше, чем Чезаре.

Но она не хотела этого. Было нечто, в чем его не сможет заменить никто из них. Каждый из них мог быть хозяином сигмафина-коммуникатора, но никто из них не мог быть возлюбленным Марии Венченсо.

— Прошу тебя, Господи, если есть в Тебе хоть капля милосердия... Прояви ее к трем несчастным душам. Не разделяй то, что уже не мыслит себя разделенным.

Тишина была ей ответом.

"Говорят, что в преддверие смерти вся жизнь пролетает перед глазами. Так ли это? Должно ли это быть так? Я не знаю. Я умираю не так, как остальные люди. И жил я тоже по-другому. Или скорее так: я практически не жил, как живут люди.

Истина в том, что для меня практически с самого начала одно было неотделимо от другого. Вся жизнь была лишь преддверием смерти. Наверное, предки-самураи гордились бы таким подходом. Любой более адекватный человек — лишь покрутил бы пальцем у виска.

Моя история описала круг и вернулась в ту точку, откуда началась. В груду мертвых тел на месте страшного землетрясения. К мертвой тени среди мертвецов, убедившей себя и окружающих, что она живая.

Но это неправда. Это, как и вся последующая моя жизнь, было ложью. Ложью, в которую я сам поверил. Очень непрофессионально.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю это. Я вижу, где я обманывал себя. С первого же дня, как остался один, я говорил себе, что хочу лишь выжить. Что именно упрямая жажда жизни даст мне силы, столь необходимые восьмилетнему ребенку, чтобы выжить на улицах в окружении воров и бандитов.

Но это была ложь. Я был уже мертв к тому моменту, как впервые протянул руки к чужому кошельку. И все, чего я хотел, это чтобы мир поверил, что я живой. Мир безразличен к слабым, — я же хотел, чтобы он меня увидел. Увидел и запомнил.

Мир — это не отдельное существо. Это люди. И именно от них я хотел признания. Признания своего существования. Сперва миром для меня была моя страна. Затем моим миром стала ты. Но оба мира объединяло то, что я стремился сделать для них все. Не готов был сделать все, а стремился к этому. Для себя же я хотел лишь одного. Быть нужным.

И ты, Мария, дала мне самое драгоценное, что может мужчина получить от женщины. Осознание того, что в него верят. Что он может быть чем-то большим, чем он есть. Мертвый нуждается в этом в особенности.

Я хотел лишь оправдать эту веру. И поэтому я стремился стать тем мужчиной, которого ты заслуживаешь. Самым сильным, самым умным, самым заботливым. Идеальным.

Но это было ошибкой. Любое совершенство — ложь. Идеал недостижим. И каждый раз, когда мне не удавалось достичь той планки, что я для себя установил, настойчивая мысль, что я недостоин тебя, грызла мою душу. Когда я проигрывал, когда ошибался, когда проявлял свои недостатки, — каждый раз я чувствовал себя жуликом. Особенно гнусным жуликом, обманывающим близкого человека. Забирающим гораздо больше, чем дает взамен.

Но то, что произошло дальше, было еще хуже. Я стал стремиться достичь этого идеала. Стремился с той же решимостью, как и ко всему, чего я добивался в жизни. И так же не обращая внимания на жертвы. Я не обращал внимания, как с каждым "необходимым шагом" отдаляюсь от тебя. Я не обращал внимания, что ты плачешь над каждым, кто становился жертвой моего стремления к идеалу. Я не обращал внимания, что причиняю тебе боль.

Прости меня, Мария. Прости, что я понял все слишком поздно. Прости, что лишь сейчас, в прозрении смерти, я в полной мере осознал, что я натворил и как я своими ногами втоптал в грязь наше с тобой счастье. Прости и за то, что я уже никогда и ничего не смогу исправить.

Прости и, пожалуйста, живи. Я знаю, что ты будешь плакать. Когда-то я спрашивал об этом в шутку, но сейчас мысль о слезах на твоем лице разрывает мое сердце. Я знаю, что ты будешь плакать, но со временем научись улыбаться вновь. Воспитай Лилит, — в чем я, вечно занятый чем-то другим, принимал прискорбно мало участия. И... может быть, вспоминай обо мне иногда. Потом, когда боль утихнет, будешь ли ты вспоминать со светлой грустью, что был в твоей жизни человек по имени Чезаре Финелла?

Человек, который тебя любил.

Но который, увы, был слишком неумел в этом. Который мог просчитать стратегию или интригу, но отчаянно лажал в обычных человеческих отношениях. И который в конечном счете проиграл по всем статьям. Потерпел полный крах... Впрочем, этого ты обо мне точно не вспомнишь. О мертвых сохраняют лишь хорошие воспоминания. И я надеюсь, что обо мне их у тебя все-таки достаточно.

Прощай, Мария. У меня будет к тебе еще одна просьба. Одна. Последняя. Смерть не бывает красивой. Каждый человек в глубине души все-таки боится ее отвратительного лика. Даже я. Хреновый из меня, наверное, вышел бы самурай: я никак не могу отрешиться от сожалений, и сожаления рождают страх. А я не хочу, чтобы ты запомнила меня как труса. И поэтому сейчас, пока я еще помню, что был идеальным для тебя... Отведи глаза.

Дай мне умереть."

Всю дорогу до Рима Тадеуш нервничал.

Причин для этого у него хватало. Во-первых, он беспокоился за Соню. Хотя разумом поляк понимал, что ей угрожает стократ меньшая опасность, чем ему самому, его не отпускала мысль о том, что он отпустил девушку одну в окружение чертей и демонов.

Во-вторых, он не был уверен в собственных навыках. Хотя Рю неплохо подтянул его во владении клинком, оба прекрасно понимали, что этому искусству нужно учиться долгие годы. Сейчас он полагался в ближнем бою в основном на силу и живучесть оборотня. Но сила решает в основном в боях между непрофессионалами. Против какого-нибудь вампира или ракшаса шансов у него не было.

Отчасти, впрочем, это компенсировалось сигмафинами. Тадеуш был единственным, в чьем отряде наравне с наемниками сражались древолюди, созданные синтаем Флоры, и волки, призванные браслетом Джейка. Так что, возможно, навыки индивидуального боя тут не главное...

Третьей вещью, беспокоившей его, была непонятная история с "заданием" Финеллы и отставкой Рю. Пан Финелла не исчез бы так внезапно, если бы только речь не шла о Марии. Но Мария — вот она. Избавляется от его протеже, едва он скрылся из виду. Странно это. Подозрительно. Уж не умер ли грозный священник, и не пытаются ли это скрыть, чтобы не подрывать боевой дух войска? Тадеуш представил себе, что было бы, если бы Соня умерла, и он должен был скрывать это перед ее демонами, и содрогнулся. Да уж, такого и врагу не пожелаешь. Если Мария выдерживает что-то подобное, то она обладает просто железной волей.

В-четвертых... Да война на пороге, Господи! Тадеуш никогда не воевал, и естественно, он нервничал.

Зал Совета, в котором собрались командиры отрядов накануне прилета в Рим, был, на его ретроградный взгляд, довольно странным. Прежде всего потому что... его было семь штук. Вместо того, чтобы возиться со стыковкой планеров, тамплиеры оборудовали его высокотехнологичным голографическим оборудованием. Получалось нечто среднее между скайп-конференцией и спецэффектами к "Звездным войнам".

Поэтому сейчас "вживую" Тадеуш видел только Анну, доспехи крестоносца на которой смахивали вызывали ассоциации с рок-фестивалем, а оружием почему-то служили две зубастые цепи. Прочих — исключительно в виде полупрозрачных "призраков". Но даже в таком режиме неприметный вояка, занявший место Рю, казался... чуждым. Чуждым и неуместным.