Мои деды и прадеды жили в Варшаве — не только аристократы помнят свои родословные. Мы пережили кучу войн и революций — Наполеона, Маркса, всех русских царей, Пилсудского. Гитлера пережить не удалось. Вся моя семья погибла в варшавском гетто, я выжил чудом. Смешно, но я помню, как еще в начале двадцатого века евреи из России, да и со всей Европы ехали в Германию — "поскольку это единственная страна, где нас уважают". Фашизм уничтожен, но корни его остались — уже после этой войны в Кракове меня на улице среди дня избили поляки. И хотели убить — но рядом оказался русский патруль.

Может это указание свыше — что довольно нашему народу быть без своей земли, приживалами на чужих дворах? Сталин сказал — земля в Палестине ваша по праву. Многие уже уехали — а я задержался. Ради благого дела, помогать соотечественникам следовать по этому пути. Этот русский город стал местом сбора евреев со всей Европы, здесь они могут немного отдохнуть, а затем, поездом до Одессы и на пароход. А кто-то и остается — наша община в Львове, это почти пятая часть населения этого немалого европейского города. И отношение к нам советских властей — гораздо лучше, чем поляков.

Но я прихожу на львовское кладбище, где стоит скромный монумент. Четырехметровая бронзовая статуя — мать, плачущая над своими детьми. Память о жертвах погрома в июле сорок первого, когда все евреи города Львова наши свою смерть — причем полицаи из ОУН усердствовали больше, чем немцы. Я испытал это в Кракове летом сорок шестого, когда меня среди дня на центральной улице схватила озверевшая толпа. С тех пор я всегда ношу в кармане парабеллум. Это жизнь — что беззащитных бьют. Теперь нам хватит довольствоваться тем, что нам дозволяют жить. Если мы хотим выжить, то должны вести себя, как русские — "тронешь нашего, умрешь!".

Я пришел на этот матч — желая увидеть, как разобьют поляков. Я не шовинист — но не люблю панов, и поверьте, есть за что! Меня удивило, что стадион был оцеплен не только милицией, стояли и солдаты. И всех, желающих пройти на матч, строго проверяли на предмет оружия. Лишь я прошел без досмотра, с моим диппаспортом, через вход для начальства. Отчего я не захотел сидеть в "особой" ложе? Наверное потому, что остался тем же простым парнем из Варшавы, привыкшим к простому обращению. И Львов не Варшава — было приятно что здесь можно ходить без охраны, не опасаясь что тебя оскорбят или изобьют. Да и видно было лучше — из первых рядов партера, а не с высоты. Канадцы не подвели — эх, как они задали буйному панству! Четыре безответные шайбы лишь в первом периоде — а что будет в результате, десять — ноль, не меньше, делайте ставки, господа! Жаль, что русские не додумались еще до букмекерства в хоккее. Было жарко, в перерыве я выпил пива. Второй тайм начался как первый — не прошло и пары минут, как канадцы забили пятый гол! Трибуны неистовствовали. И тут это началось.

Я читал роман этого японца, про разбросанные камни. Что для путешествия во времени вовсе не обязательно строить машину, сила духа и мысли тоже может перекинуть в иные года. Мир вдруг покачнулся, потерял четкость — а затем я увидел иное. Тот же стадион — но рядом люди в черных мундирах СС, в форме вермахта, в коричневых рубашках фашистских штурмовиков. Висят знамена со свастикой — а в "правительственной" ложе сидит сам Гитлер, в окружении прочих нацистских бонз. На меня никто не обращал внимания — но в Рейхе нельзя было шагу пройти, не наткнувшись на шуцмана, первая же проверка документов будет для меня смертельной, и если это действительно Германия тридцатых, то мне некуда и не к кому здесь идти. А лишь продать свою жизнь подороже!

Я сунул руку в карман — парабеллум был на месте. Значит, сумею захватить с собой кого-то из нацистов — и не одного. Но зачем тратить патроны на простых солдат, даже офицеров — когда вон там сидит главный злодей? Надо лишь не промедлить, последнюю пулю себе — я боюсь боли и не выдержу пыток в гестапо. Я никогда не был солдатом — но надеюсь, что не промахнусь.

Я встал и начал пробираться к ложе фюрера. Вокруг что-то происходило, но это не имело значения. Наверное, Бог направлял мой путь — меня никто не остановил. Лишь у входа в ложу постовой эсэсовец что-то спросил — но я не расслышал его слов, а шагнул внутрь, выхватывая пистолет.

Я не успел. Потому что морды с проклятыми усиками оказались не у одного из присутствующих — в которого из них стрелять первым? И кто-то из телохранителей фюрера успел раньше. Я все же выстрелил раз, другой, третий — уже падая, сраженный. И было совсем не больно — а затем настала тьма.

Снова Валентин Кунцевич.

Не полковничье это дело, лично террористов обезвреживать. Так Юрка Смоленцев мне говорил — уж он-то бы молчал, ловец гитлеровских бонз, не иначе ему наши прекрасная римлянка все ж на мозги накапала, капля камень точит. А что делать, если я, никого не трогаю, и вдруг оказываюсь на линии огня?

Гораздо хуже могло быть — двенадцать тысяч человек на стадионе, и если бы даже половина, выпив "заряженого" пива, поехали крышей — то усмирить бы не вышло никак, без больших жертв, тут же еще Ходынка случится, если все ломанутся к выходам, как в Лужниках в семьдесят первом. Но действие любой отравы на организм индивидуально, да и пили не все разом по команде в один момент, так что катаклизм вышел растянутым во времени — что позволило гасить его по частям. Еще хорошо сыграла моя паранойя — "учебно-боевая задача", однако благодаря ей командиры большинства подразделений сразу связали причину выхода из строя части личного состава с выпитым пивом. И дальше, по уставу — пострадавших изолировать и оказать помощь, и начать выполнение боевой задачи.

И это были не просто солдаты, и не привлеченные гражданские пожарники и медики. Еще в сорок восьмом (после Ашхабада), когда оказалось, что армейские саперные части все же не совсем соответствуют возникшей задаче (аккуратной разборке завалов, под которыми могут быть люди, быстрому восстановлению именно гражданской инфраструктуры, тушению пожаров), и не было в их составе медиков, а приданные медсанбаты это тоже не совсем то (слишком на этапно-эвакуационную систему завязаны) — то было решено создать особые войска гражданской обороны. С задачей оказывать помощь населению, в мирное и военное время — гасить пожары, разбирать завалы, извлекать пострадавших, оказывать медпомощь, вести необходимые ремонтно-восстановительные работы, радиационную и химическую очистку местности, обеспечивать противоэпидемические меры. Такой мобильный кулак, способный быстро выдвинуться в любое место, не "раздевая" территориалов — и даже, в перспективе, в другую страну, для оказания помощи при стихийном бедствии там (для чего было политически удобно вывести эти части из прямого подчинения нашего Минообороны, чтобы никто о "русской окккупации" орать не мог). Однако "Министерство (или наркомат) по Чрезвычайным Ситуациям" отчего-то не понравилось Сталину — "от пожара до пожара работать будут?". В итоге остановились на Корпусе Спасения. Заодно решился вопрос с призывом "чуждых" этнических групп (немцев Восточной Пруссии, японцев с Южного Сахалина, и детей белоэмигрантов в Словакии и Маньчжурии), которых в Советскую Армию не призывали — так же как и всяких баптистов, которые "по религиозным соображениям, оружие не возьму".

Потому, действовать начали немедленно. При сознательной поддержке части зрителей — которые или сами скручивали буйных, или, закрыв глаза, "я тоже пиво пил", позволяли себя вывести под руки. Но без эксцессов все же не обошлось — и я, ей богу, уже прикидывал, сколько лет солнечного Магадана мне светит, из расчета год за десять или двадцать погибших и покалеченных, а сколько их наберется всего? И нервы были на взводе — но голова оставалась холодной, по профессиональной привычке. Что меня и спасло.

Отчего этого типа сразу не перехватили? Так внимание было обращено прежде всего на тех, кто ломился к выходу, и при этом вел себя неадекватно. Ну а этот целеустремленно шел к штабной трибуне, будто свой, с поручением. Но вектор его движения, выламывающийся из общей суматохи, я заметил, и насторожился — и когда он выхватил люгер, я начал реагировать быстрее всех. Уход вниз с выхватыванием оружия — наш стандартный прием, которому даже салаг обучают в первый месяц. Он все же успел выстрелить трижды, совершенно не целясь. Одновременно со мной — я стрелял только один раз, целил в правое плечо, попал чуть ниже. Он падает, тут по ушам бьет истошный женский визг. На все — две-три секунды, не больше.

Такой вот — скоротечный огневой контакт. Меньше верьте Голливуду — где бравые ганфайтеры навскидку попадают в игральную карту за полсотни метров. Может быть в цирке такое и бывало — но самая известная реальная дуэль Дикого Запада в 1881 году, где сошлись четверо "законников" (братья Эрп и кто-то еще к ним примкнувший) и пятеро бандитов, происходила на узком дворе, меньше десяти метров в поперечнике (на том самом месте после музейную экспозицию поставили, восковые фигуры в тех же позах) — с обоих сторон был сделан тридцать один выстрел с результатом: три трупа, четверо раненых, двое убежали не пострадав — меткость оцените сами. А у нас что — теперь и оглянуться можно.

Черт, черт! Баркову-старшему — пуля прямо в голову. Тамару кровью забрызгало, она сейчас и кричит. Охрана все оружие повыхватывали, но поздно уже. Просто чудо, что еще две пули никого не задели. Классическая картина покушения — устроить отвлекающий шум, беспорядки, и вывести исполнителя на позицию. Интересно, кто целью был — товарищ Федоров, или кто-то из нас?

А дальше в темпе вальса — эвакуация всех начальственных товарищей (как наиболее вероятных целей для повторного покушения), и боже упаси повторять ошибку царя Александра Освободителя, который на схваченного бомбиста вышел взглянуть, и получил вторую бомбу себе под ноги. Личность террориста установили на месте, еще до того, как его в госпиталь — вот номер, с какого бодуна дипработники за пистолет берутся и что нам с Израилем делить, вроде дружественная страна?

И тут при расследовании снова вылезла фигура Бельковского. Ну все, панове — ведь наверняка он действовал не один! — теперь вы не отвертитесь! Ай, ай, Алексей Федорович — а ведь я предупреждал, не послушали меня? На стадионе семнадцать трупов, не считая Баркова, и больше полусотни пострадавших (двадцать два, серьезно). Про сорванный матч и шум в прессе, включая зарубежную (а ведь напишут — корреспонденты наличествовали и от западных газет) молчу. Но сам стреляться подожду — сначала всех виноватых гнид вперед себя отправлю. Да и может быть, отделаюсь — на фронт наконец пошлют? Во Вьетнам, пиндосов убивать. Ведь неразумно, такой материал как я — и в расход?

Из протокола допроса.

-Итак, гражданин Бельковский, мы знаем достаточно. Как вы приказали своему сообщнику в кооперативе "Эврика" Мариану Скрипчаку подсыпать вашу отраву в пиво. И что вы были знакомы с Капланом — в последний раз встречались не далее как восемь дней назад. И даже то, что вы в тридцать восьмом в Варшаве обучались гипнозу у некоего доктора Поплавского, а после пытались сами практиковать — за столько лет с тех пор мастерство повысили? Сначала организовали массовое отравление собравшейся публики, что уже есть тягчайшее преступление, а после пытались устроить теракт, покушение на убийство Первого Секретаря — что является особо опасным политическим преступлением против Советской Власти. Вы можете и дальше молчать, это уже не имеет никакого значения. Имеющегося материала более чем достаточно для передачи дела в военный трибунал — в компетенции которого подобные дела. И не только вас, но и всех ваших сообщников — развели, понимаешь, антисоветское подполье под мирной личиной совместного песнопения и изучения культуры. Кончился ваш "Белый Орел", пан Бельковский — каждому воздастся, кто ваши приказы исполнял. Все по этапу пойдете, включая вашу любимую сестричку. Конвой!

-Пан следователь, подождите! Если я сделаю заявление... То вы не тронете невиновных?

-А это трибунал решит, кто и в чем виноват. Пока что видим картину заговора с целью убийства высшего должностного лица союзной республики. За что все причастные подлежат...

-Пан следователь, не было никакого заговора! И я не хотел, не думал что выйдет так... Если я расскажу все, вы не тронете Стасю? Она уж точно не знала ничего!

-Будучи самым близким к вам человеком, взявшим на себя помимо прочего, заботу о вашем хозяйстве — и ничего не замечала? А может у вас отношения были, не только брата с сестрой?

-Пан следователь, я попросил бы...

-Ты в камере у старшего будешь о чем-то просить — если он тебя слушать захочет, хехе! Женщины, они наблюдательные, особенно к ближнему своему. И не поверю, что она ничего не знала!

-Пан следователь, да не было заговора! А всего лишь научный эксперимент, с самыми благими целями. Которых я стремился достичь семнадцать лет — и у меня уже начало получаться!

-Цели, массово людей травить? Так это еще в прошлую войну придумали, хлором или фосгеном. В эту войну изобрели фосфорорганику. Вы что, решили "ИГ Фарбениндустри" превзойти?

-Пан следователь, вы не понимаете. Я не хотел никого убивать. А сделать всех счастливыми.

-По принципу "мертвые не страдают"?

-Нет, что вы! Если позволите, начну издалека. Отчего люди несчастливы — оттого, что делают не то, что хотят. А представьте, что вы отдаете приказ — и все выполняют его с искренней радостью, чувствуя счастье!

-Вы гипноз имеете в виду?

-У гипноза серьезный недостаток: трудно работать с толпой. Если только не помочь ему — некоей фармацевтикой. Препарат, после которого пациент примет все, что ему скажут, как высшую истину и руководство к действию!

-Вы то же самое говорили штурмбанфюреру Фестнеру, в марте сорок второго?

-Знаете и об этом? Наци конечно, очень плохие люди, но их фармацевтика и биохимия была самой передовой. По крайней мере, намного лучшей, чем польская довоенная. Я был тогда в самом начале пути, с немецкой помощью мне удалось сильно продвинуться вперед. И ранние мои препараты имели сильные побочные эффекты, вплоть до летального — подопытные были исключительно пациентами психиатрических клиник, но все равно возникали неприятные вопросы. Ну а у немцев, уж простите за цинизм, не надо было беспокоиться за выживаемость материала — пришлют другой. При условии, что им предъявят тело — как доказательство смерти от неудачного опыта, а не побега. Не смотрите на меня так, пан следователь — эти люди, узники концлагеря, и без меня были бы обречены. И я успешно работал над снижением летальности. Разве высокая цель не оправдывает средства? Как врач, я знаю, что советские эпидемиологи успешно используют материалы японца Исии — полученные еще более жестоким путем. У меня все-таки не было сотен "бревен" и я не ставил смерть конечной целью! Ну а при текущем состоянии дел, мои препараты абсолютно безвредны, сами по себе.