На одинокой дороге

Голова гудела, закатное солнце меняло мутно-зеленые облака на мутно-розовые. Липкое месиво цветов перекрыла голова Теодора Шестого.

— Ты уж меня извини. Брейди, как-то умеет держать веревку так, чтобы клетку не переворачивало. А я как он не могу, вот и задействовал Антуана. Но он клетку волочил. А так трудно уследить, чтоб ее в одном положении держать. И честно говоря, может быть и я виноват — я не уверен, что правильно привязал веревки. Извини.

Говорил Теодор виновато и искренне. Но издевка в голосе сохранялась. Настоящий придурок.

— Ты как? Живой? Говорить можешь?

Эрик откашливался. Вода лилась изо рта и из носа. Все что он мог — повернуть голову набок, так как по-прежнему лежал на спине. Он и лежал — откашливаясь и отхаркиваясь. Вода стекала на грудь.

— Клетку переверни! — Эрик выдохнул брызгами.

— А?! А, да, конечно... Все, как ты скажешь. Я вот думаю, может тебе еще воды предложить? Устал, наверное, да и взмок, вижу.

Эрик не мог понять — этот урод издевается над ним, таким образом, или просто идиот? Впрочем, может быть и то, и то. Сейчас, он зашел Эрику за спину, послышалось кряхтение. Ящик тяжело и медленно стал подниматься, возвращая Эрика в вертикальное положение. Сидяче-вертикальное, точнее. Когда клетка стала на ребро, достигнув критической точки, Теодор не смог ее удержать и она, продолжив, по инерции, движение снова рухнула, но уже лицом, точнее прутьями вниз. Лицом вниз полетел Эрик, которого задняя стенка при этом еще и по затылку долбанула, припечатав лицо в песок.

Эрик приподнял голову и снова вспомнил маму Теодора.

— А вот это уже слишком!!! Я ведь тебя предупреждал по поводу шуточек о моей матери!

— Да только и делаешь, что говоришь — прохрипел Эрик... — ты мне вот все же ответь — твоя матушка, как отнесется к вам с Антуаном? Согласись, брак может вызвать нарекания. Ведь вы... — он выплюнул песок. Говорить было тяжело. — Пара неравная.

— Да. Это смешно.

— Не понимаю, что смешного?! В конце концов — это трагедия! Две души, две непонятых обществом, тонких натуры. Два любящих друг друга сердца...

— Слушай, а ты не простой капитан. Слишком уж изысканно выражаешься.

— Я? Да я самый простой моряк на свете. — Эрик продолжал хрипеть тяжело и яростно — рубаха-парень... мне до ваших изысков далеко, да и до задницы. Но по-человечески я вас понимаю и переживаю за влюбленных. Слушай, как мужик-мужику, скажи — как у вас с этим-то? — Эрик исхитрился повернуть голову и подмигнуть.

— Для пленного, да еще и мокрого ты обладаешь невероятной наглостью. Хотя... знаешь — я тебя в общем понять могу. Морской капитан, а впереди рабство, гордыня наверняка не позволяет смириться, — вздохнул Теодор, — Но ты знаешь, мой тебе совет — расслабься и прими это как неизбежное.

Он вернулся к верблюду и повел его вперед:

— Урок тебе, чувствую, впрок не пошел, если даже сейчас продолжаешь шутить. — Веревки натянулись и клетку вместе с Эриком вернуло в стоячее положение.

— Шутить? Не понимаю, что смешного? Я переживаю! За вас. Тебя с Антуаном ждут такие трудности! Вот сколько ему лет?

— А это здесь причем? — удивился Теодор.

— Скажи.

— Девять лет скоро.

— Вот я и говорю — пара вы неравная. Общество такого не примет — ты для него уже старый. То, что у вас любовь — не поймут. А тебя еще и в совращении обвинят.

Теодор выглядел озлобленным и сделал шаг по направлению к Эрику. "Ну, давай! Подойди ближе" — мелькнуло в голове у Эрика — "желательно очень близко". Но Теодор, сделав один шаг остановился, обиженно пожал плечами и повел Антуана дальше. Клетку волочило по песку, по мелкой гальке и перед Эриком прыгал вид купца ведущего Антуана к шатру.

Теодор привязал Антуана, что Эрик тут же прокомментировал, вернулся к клетке и предусмотрительно не подходя ближе, покачал головой:

— Я уж не знаю, как твой нрав усмирить — упрям ты, братец непомерно. Самое страшное для тебя, что я сейчас смогу сделать — это зеркало тебе принести. — Теодор ухмыльнулся — рожа у тебя! И исцарапана, и в мокрая, и в песке вся. Смотреть страшно. Ладно, у меня не получилось, у моих ловцов точно выйдет. Я уже обещал тебе с ними встречу. — Теодор потянулся, зевая, — утопить бы тебя... да жалко. Я ж говорю — лов в этот раз неудачный, каждый пленник на счету. А ты здоровый — хорошо продам. — Он завершил зев и выдохнул:

— Как же я устал с тобой возится. Посплю пойду. — Он направился шатру. На полпути остановился, подобрав полы пелиссона, потрусил к связанной троице коротышек, придирчиво изучил завязанные Эриком узлы, подергал веревки. Коротышки смотрели на него исподлобья, но не верещали. То ли понимали, что бесполезно, то ли тоже устали.

Теодор закончил осмотр и поплелся к шатру. Клетку не проверял. Видимо успел сделать это, когда запихивал Эрика в нее.

Теодор откинул полу шатра, когда Эрик окликнул его.

— Чего тебе? — устало и раздраженно откликнулся Теодор.

— А Антуана с собой не берешь? Поссорились, что ли?

— Слушай, тебе не надоело?!

— Не-а — со злой ухмылкой мотнул головой Эрик.

Теодор вздохнул и скрылся в шатре.

Эрик проводил его взглядом и как только подол шатра закрылся, стал тщательно теребить прутья клетки у основания. Когда барахтался в воде, почувствовал, как один из них явно подался, но вот какой? В воде не разобрал, а вот сейчас самое время выяснить. Какой-то из тех, что по центру.

Он дергал каждый прут по очереди. Вот этот. Толстый сучковатый кусок дерева плотно сидел в глубоком пазу. Хотя не так уж и плотно. Эрик сильно затряс прут. Еле ощутимо, но "гуляет". Растрясло, когда клетку тащили по гальке. Но это все. И этого мало. Прут все равно не вынуть. Он теперь намок, разбух и сидит плотно. Надо бы дождаться, когда высохнет, тогда... хотя уже почти вечер, солнца толком нет.

Эрик пошлепал ладонью по полу клетки. Разлетелись мелкие брызги. Воды полно. Нет, высохнет все это не скоро.

Он ухватился двумя руками покрепче за решетку и потянул вверх со всей дури. Прут слегка поддался, но это мелочь. Нет, так ничего не выйдет.

С трудом извернувшись в тесноте клетки, стянул с себя рубаху. Руки уперлись в потолок, мокрая ткань залепила лицо. Так и задохнутся можно.

Вспомнил рассказ одного матроса, как с помощью мокрой одежды можно стальные прутья согнуть. Если даже железо можно, то уж дерево наверняка.

Обмотал рубахой два прута, затянул концы в узел... М-м-м-м-м... сто акул тебе в ... глотку... рычаг нужен, чтобы на него рубаху наматывать. Тогда прутья начнут сгибаться или ломаться... а голыми руками, каким бы ты сильным не был — ткань не стянуть.

Оглянулся. Теодор, так "бардак" и не убрал. Поленился. Не похож он на человека, привыкшего к "лишнему" труду. Деревянные обломки от ящиков валялись по всему берегу.

Эрик размотал рубашку успевшую прилипнуть к решетке. В тесном ящике не развернутся. Поэтому бросок получился неловким. Край рукава лишь зацепил одну из досок. Она перевернулась, показав запачканную песком обратную сторону, но осталась лежать на месте.

Эрик затянул рубашку, уже больше похожую на тряпку, назад. Огляделся по сторонам. Связанные коротышки расположились под утесом, с которого он еще утром спрыгнул. Двое спали, третий не без интереса смотрел на его усилия.

Эрик приложил палец к губам, туземец никак не отреагировал.

На пятый раз рукав рубашки подтянул обломок доски достаточно близко, но перед самой клеткой тот провалился в яму в песке.

Глубоко. Рубахой не вытащить. Но сама яма недалеко.

Эрик вытянул руку стараясь дотянутся. Лицо опять прижалось к решетке. Плотно, до боли. Подушечка среднего пальца задела край обломка, но ухватить не получалось. Наклонился, чтобы быть ближе к земле и невольно замычал от усилия. Толкнул себя вместе с клеткой вперед...

Клетка наклонилась, Эрик понял, что сейчас опять свалится вместе с ней лицом в песок и шарахнулся назад. Клетка постояла на ребре, словно думая, куда ей упасть, потом нехотя вернулась в прежнее положение.

Эрик выдохнул и не сразу осознал, что деревянный обломок у него в руке. Обхватил мокрой рубашкой два центральных прута, затянул концы рубахи на обломке и закрутил его по кругу, мысленно представляя себе, что затягивает гарроту на шее Теодора.

Прутья действительно были крепкие. С великой неохотой медленно и тяжело сближались. Дошли до какого-то предела и двигаться дальше отказались. Эрик тянул изо всех сил. От натуги перед лицом закружились искры.

Послышался хруст. Прутья преодолели мертвую точку и...

Теперь раздался треск. Эрик отлетел к боковой стенке клетки, ударившись виском об нее. Выпрямился и обалдело уставился на две неровные тряпочки в своих руках. Рубаха порвалась. В джунглях всегда влажность, одежда нормально не сохнет, а тут еще и такое обращение.

Эрик громогласно выругался. Затем покосился на шатер — не разбудил?

Но Теодор дрых или не обратил внимания. Ругается пленник и ругается. Он в клетке, ему положено.

Эрик внимательно посмотрел на два прута посередине. Содрал с них остатки рубашки. Дерево прогнулось и заметно это было невооруженным глазом.

Штаны, что ли попробовать? Но не хотелось оставаться совсем голым. Даже несмотря на угрозу будущей неволи. Глупо, кончено, нужда выше неуместного стыда, но вот не хотел он штаны снимать. К тому же они еще более рванные, чем рубаха.

Эрик прижался спиной к стенке, уперся себе коленями в грудь, так, что стало трудно дышать, втиснул подошвы вплотную к решетке и надавил.

Опять послышался треск...

Дышать в такой позе было невозможно, а напряжение лишило его кислорода. Эрик, тяжело дыша снова сел на пол.

Но всё же решетки были погнуты. Основанием ладони Эрик попытался ударить по пруту, но локоть уперся в заднюю стенку. Все та же беда — тесно. Отвел локоть в сторону и ударил сбоку.

Неровно и слабо.

Сжал зубы и продолжил колотить. Стук ритмичный, но глухой. Из-за шума волн слышен слабо. Если Теодор спит, то вряд ли услышит. А если и услышит, черт с ним! Хуже уже не будет.

Шумом заинтересовался лишь Антуан. Подняв голову, верблюд величественно посмотрел на лупящего по прутьям пирата, потом опустил голову и продолжил щипать кусты.

Эрик начал выдыхаться. Не похоже, чтобы прутья поддались. Откинулся к задней стенке и взглянул сквозь непреодолимые решетки на небо, где сквозь темнеющее небо начала просвечивать луна.

Прикрыл глаза.

Нельзя ему в рабство! Дел слишком много. За ребят надо поквитаться. Перед глазами вдруг отчетливо всплыло лицо Хирурга. Его высокомерная ухмылка... Георг. За него с Хирурга особый спрос. Не за Лизу. Здесь Эрик сам виноват, что с дурой связался. Опять накатило сознание собственной вины. Это ведь и из-за него тоже. Нашел, о чем с бабой трепаться. Но как он мог предположить?!

Эрик открыл глаза. Нет, но ведь треск прутьев он тогда слышал!

Придвинулся к решетке. Медленно взялся за один прут. С угрюмой решительностью ухватился за второй. Вплотную притиснулся к решетке, с глухим рычанием, напряг руки, спину, все тело, потянул в стороны.

Острые края свежеструганного дерева по мясо вонзились ладони. Прутья как струна натянулись...

...и с хрустом лопнули. Дерево прутьев, разбрасывая щепки, сломалось. Локти Эрика разъехавшись врезались в прутья по бокам. Он вырвал остатки решетки из гнезд и неловко выпал на песок. Встал... Господи, хорошо-то как, когда не скрючен!

Что-то тарахтели связанные коротышки, но их лопотание заглушил вопль Антуана. Верблюд вопил и привязанный метался по кругу. Несчастный! Опять на его глазах, кто-то из клетки вылазит.

Эрик отбросил в стороны остатки прутьев. Деревянные куски прилипли к окровавленным рукам.

Пират подошел к верблюду, мрачно смерил его взглядом, размахнулся и врезал по морде.

Антуан прекратил орать и заплетая тонкие длинные ноги, рухнул на песок, подняв небольшой смерч.

— Скотина, — с чувством произнес Эрик.

И направился к шатру, откуда уже высунулся заспанный Теодор под номером шесть, с все тем же мечом в руке.

Увидев полуголого пирата, ойкнул, дернулся обратно в шатер, передумал, выставил перед собой меч, опять передумал, повернулся и захотел зайти обратно.

Эрик подошел, перехватил руку с мечом, вывернул, другой рукой ухватил купчишку за меховой ворот пелиссона, подтянул к себе и шипя произнес:

— Ничего личного! Совсем ничего! Просто не повезло тебе! Ой, как не повезло!

Глава 17

Курти впервые за долгое время не испытывал голода. Несмотря на то, что ужин пропустил, хотя его и быть не могло — вся команда заперта в трюме, а к пиратскому столу его бы вряд ли пригласили. Пираты представления не имели, что кто-то находится в "вороньем гнезде". Проверять никто не полез.

Курти скрючился на самом дне бочки. Укачивало невыносимо. Он весь день и всю ночь находился на самой высокой точке корабля, который беспрерывно мотало. Кто бы там не стоял за штурвалом, сабля ему была привычнее, чем руль.

Курти пытался высунуться, наплевав на то, что могут заметить, чтобы его обдало свежим воздухом, но стало только хуже, и он свернулся калачом на дне бочки. Его вырвало. Деваться от тесноты он никуда не мог, но испачканная одежда не волновала. Во-первых, продолжало сильно мутить, сосредоточится на чем-то другом, он не мог. Во-вторых, было страшно. Он не имел ни малейшего представления, что ему делать?

Если спуститься, его тут же заметят и в лучшем случае запрут в трюме с остальными. В худшем, недолго думая, проткнут. Ни того, ни другого, не хотелось, вот он и лежал, упершись головой в стенку бочки, а ногами в мачту. Было так плохо, что он стонал в голос, не боясь быть услышанным. Ветер, треск мачт и хлопанье парусов все равно заглушали стоны.

Под ухом что-то заскрипело. Курти измученно поднял красные глаза кверху и увидел, как грифон на зеленом фоне исступленно заколыхался и пополз мимо него вниз. Кто-то из пиратов решил спустить флаг. Скрипели блоки.

Флаг исчез из поля зрения, обнажив темноту неба. Ночь заканчивается, а все еще мрак.

Раздался звук склянки. Пираты, недисциплинированные, но вахту стоят, как полагается. Тем более странно, что никто в "воронье гнездо" не лезет. Видимо наткнутся на что-то или кого-то в море не боятся. Хотя чего боятся? Воды эти им наверняка известны. А бегают здесь только от них.

Сидеть наверху дальше было невозможно. Чтобы там внизу не было, ничего хуже этой тошноты быть не могло. Теперь еще и голова заболела так, что казалось, кто-то давит на глаз изнутри.

Постанывая Курти перевалился через бочку и цепляясь ослабевшими руками за снасти пополз вниз. Было совсем темно и за снасти он хватался наугад. Продолжало немилосердно качать, но стошнить его уже не могло. Нечем. Только сухие позывы подкатывали.

Когда спустился до грот-рея, кислым взглядом всмотрелся в темноту под собой. Ничего не было видно. Только фонари на носу и корме. Кажется, никого нет. Он додумывал эту мысль, прикидывая, как наугад спрыгнуть, когда по опущенной ноге что-то мягко прошлось.

Курти отдернул ногу, прижался к мачте и скосил глаза вниз. Уже знакомая высокая шляпа с квадратной пряжкой, скользнула пером по ботинку.