— Рамазан передал тебе, тысячник Кадыр, что из глубины леса потянуло сильным запахом вони, — сипай приложил руку к груди, останавливаясь сбоку. — Джагун решил, что такой запах источают только мертвые люди.
— Почему он не послал к тому месту разведчиков? — прищурился на него Кадыр.
— Там собралось много диких зверей, я видел сам, как несколько крупных рысей прыгали с дерева на дерево, а еще в зарослях сверкали глаза волков. Их там не одна стая.
— Волки сейчас голодные, если их потревожить, они могут пойти по нашему следу, — согласился Кадыр.
— Или напасть на заводных коней, — добавил юртджи, подъехавший сзади. — Зверей лучше не трогать.
Кадыр неприязненно поджал губы и, не взглянув на добровольного помощника, приказал посыльному:
— Рамазан должен разведать это место, нам еще надо возвращаться назад.
— Так и будет, тысячник, — поклонился тот.
Кадыр хлестнул коня плетью и поскакал вслед за сипаем, не удостоив вниманием юртджи, он с трудом влезал сознанием в тысячника, ощущая себя на деле уже темником.
Возле развилки дороги с едва заметной тропой собрались несколько джагунов, заросших черным волосом по глаза, лица выражали нерешительность и страх перед стеной бурелома, сквозь которую нужно было проехать, чтобы узнать причину зловония, исходившую из-за нее. Кадыр втянул в себя воздух дырками ноздрей и с трудом выдохнул его обратно, вонь начала ощущаться задолго до подъезда к этому месту, но здесь она висела над дорогой густым облаком. Рамазан тронул коня в его сторону и указал плетью по направлению к завалу из стволов и сучьев:
— Тысячник, за этой преградой не одна стая волков, лисиц и диких вепрей, а по веткам скачут крупные рыси, готовые броситься на нас, если мы потревожим их территорию, — он покривил губы под черными усами. — Там, скорее всего, произошел бой и звери после него отожрались на трупах, они стали бешенными от вкуса человеческой крови.
Кадыр наклонился вперед и выхватил у джагуна плеть, затем несколько раз ударил его наотмашь по спине и по ногам, сотник, не ожидавший этого, рванул уздечку на себя, отпрянув вместе с конем, на его лице отразилось явное недоумение, ведь он только недавно получил от тысячника благодарность за успешную вылазку. А тот бросил плеть на землю и потянулся к сабле:
— Джагун, ты сейчас же узнаешь, в чем там дело и доложишь мне, — по бороде у Кадыра поползла белая пена. — Если ты повторишь трусость, я прикажу привязать тебя между двух стволов и разорвать пополам.
Рамазан сорвал с плеча лук и стал посылать в завал стрелу за стрелой, выкрикивая одновременно воинам грозные приказы. Раздался треск от спущенных тетив, воздух наполнился гудением от множества стрел, полетевших к цели, и тут-же лес взорвался жутким воем, тявканьем и рычанием. Звери будто набросились друг на друга и стали рвать когтями и клыками живое мясо, и если бы кто из всадников сунулся к ним, от него не осталось бы клочка одежды. А рев продолжал усиливаться, переходя в звериный хрип, казалось, лесные хищники воплотились в огромное чудовище и оно ждет только момента, чтобы вырваться из дебрей и напасть на людей. Лошади под ордынцами вывернули глазные яблоки и присели на задние ноги, задрожав шкурой так, словно хотели из нее выскочить. Рамазан поднял коня на дыбы, всадив в брюхо острые шпоры, бросил его на стену из стволов и ветвей:
— Яшасын, кыпчак! — выкрикнул он уран-клич, общий для всех кипчаков. — За мной, воины аллаха, и пусть духи зла познают крепость булатной стали!
Но монгольский одомашненный тарпан, доскакав до зарослей, вдруг угнул голову и закрутился на месте, едва не сбросив всадника на землю, перемахнуть через кустарник его мог заставить только еще больший ужас. Так-же вели себя другие лошади отряда, не перестававшие выворачивать глаза и прядать ушами. Кадыр молча наблюдал за сценой, недостойной воинов орды, на длинном лице угнездилась маска презрения, наконец тронул мохнатого друга шпорами, заставив его набрать за мгновения приличную скорость, и вздернул уздечку лишь в последний момент. Конь вскинул передние ноги и влетел вместе с всадником в сумрачные дебри, сквозь которые едва пробивался дневной свет. Он приземлился за колючей стеной из кустарника сразу на четыре копыта, громко екнув селезенкой, вокруг сверкали чьи-то глаза, горящие жаждой крови, отовсюду раздавался треск сучьев. По вершинам деревьев метались летучие тени, по земле бегали какие-то юркие существа, принуждавшие коня поджимать ноги и ржать визгливо и утробно. Кадыра охватило смятение, словно он ворвался в преисподнюю и за ним закрылись ворота, он оглянулся и увидел, что рядом нет ни одного сипая — они остались за сплошной стеной кустарника, стараясь заставить лошадей повторить прыжок тысячника. Оттуда доносились проклятия и звонкие стегания плетями по крупам, но лошади словно обезумели, они пятились, заворачивали головы с огромными от ужаса глазами и пытались сбросить седоков. Кадыр скрипнул зубами, стремясь перековать страх внутри себя в ненасытную ярость, от которой никому не было пощады, он выхватил саблю из ножен и принялся рубить все, что попадалось под руку. Ветви и молодые стволы деревьев, не одевшиеся еще листвой, замерев на мгновение на весу, стелились под копыта коня жесткой подстилкой, кто-то пронзительно взвизгивал, кто-то жутко всхрапывал, оставаясь на месте или ломясь сквозь бурелом подыхать в своей норе. А тысячник рвался вперед как одержимый, он поймал то состояние, которое возносило его на стены крепостей, не ведая смятения и повергая врага, возникавшего перед ним, в безволие. Он не рукой, а телом натягивал на себя уздечку, разорвав железным мундштуком губы, заставив ее исходить кровавой пеной. Наконец впереди показался просвет, Кадыр ударил коня по крупу саблей, повернув ее плашмя, и тот вынес его на островок в глубине дебрей с черными остатками костра посередине. От дальнего края прыснули во тьму, из которой он вырвался, серые хищники вперемешку с другими зверями, заставив тысячника придти в себя. Он с шумом втянул воздух, загустевший от вони, завертел головой, стараясь определить место и осмыслить картину, представшую перед глазами. Наконец кровавый туман, висевший на веках, начал рассеиваться, Кадыр вильнул зрачками вслед зверинцу, исчезавшему в зарослях, и пожевал губами. Такое могло быть только тогда, когда добычи хватало на всех обитателей леса, тогда медведи терпели подле себя диких свиней, а рыси не точили когти при виде волков. Тысячник почувствовал как бьет крупной дрожью коня под ним, увидел, что удила окровавлены до ремешков уздечки, закрепленных серебряными заклепками, ощутил, что не в силах развести коленей, сведенных на боках скакуна. Он наклонился вперед и похлопал ладонью по холке, призывая того успокоиться, затем сунул кулаком между ушами, не натягивая ременный повод, и медленно тронулся к краю поляны, облюбованному почему-то хищниками. То, что увидел, заставило его прокусить губы от бешенства и забыть о мимолетной жалости к животному, не раз выручавшему из беды. Из неглубокой ямы, разрытой зверями, торчали обглоданные руки и ноги, повсюду валялись человеческие головы с глазами и без них, отсеченные острыми клыками от туловищ, землю вокруг укрывали лохмотья окровавленной одежды, среди которой выделялись остатки синих чапанов и серые лоскуты от кипчакских халатов. Звери дотащили один из трупов почти до середины поляны, оставив от него скелет с клочьями от полушубка на ребрах и зеленым сапогом на ноге с вставкой из синей кожи по верху. Кадыр понукнул коня, чтобы тот подъехал ближе, нагнулся с сидения, рассматривая останки, ему показался знакомым необычный сапог, такие имел только сотник Оганес, пропавший много дней назад вместе с воинами. Он подцепил сапог скрюченным пальцем, но тот был тяжелым, заполненным остатками ноги, тысячник хотел уже бросить его, как вдруг заметил за клочьями от брюк какой-то предмет. Им оказался небольшой нож с ручкой из слоновой кости, джагун выиграл его когда-то в шатар у сипая-араба из древней страны, находившейся в междуречье Тигра и Евфрата. Кадыр вытер тусклое лезвие о лоскуты брюк, принадлежавшие бывшему другу, и сунул за пояс, на лице появилась странная улыбка, снова превратившая его в бешенного воина орды, когда тот рвется за добычей по улицам павшего города, успевая изнасиловать беременную женщину и распустить ей живот. Он перестал слышать короткие стоны животного под ним, которому поранил губы, он готов был ради достижения цели разломать его череп руками на две части. Сзади послышался топот копыт, но тысячник не обернулся, он знал, это прорвались наконец сквозь завал сипаи во главе с Рамазаном, сейчас он был способен не отстегать его плетью, а срубить голову, если тот снова проявит нерешительность. Понял Кадыр и то, что до заветной цели осталось совсем немного, кладовая была где-то рядом, может быть, за стеной леса, окружившего поляну. Он завернул морду коню и поскакал мимо ордынцев, заполнявших пустынный островок посреди дремучего лесного массива, над которым зависла вонючая туча, поднимавшаяся от полуразложившихся трупов.
— На дорогу! — привстал он в стременах, властно показав клинком направление. Заметив, что кто-то из джагунов намеревается спешиться, чтобы предать останки соплеменников священному огню, снова повторил приказ. — На дорогу!
Узкая лесная колея, на которой с трудом умещались два всадника в ряд, оборвалась внезапно, перед отрядом разведчиков, ехавшим впереди, вдруг предстал сказочный городишко в низинке с крепостной стеной вокруг него, с несколькими башнями, проездными воротами, церквушкой и теремком за ними. Позади погоста вилась по лугу речка, она выбегала из леса, почти касаясь левым берегом основания стены, и скрывалась снова в зарослях. Солнце, редкое на вечно хмуром небе, еще не упало за зубчатую стену из деревьев, окружившую погост со всех сторон, неласковые лучи лишь наклонились, продолжая ощупывать бревенчатые строения с одного бока. От леса поскакал по направлению к воротам одинокий всадник на рослом коне, облаченный в урусутские одежды, в сапогах и в меховой шапке на голове. Это был скорее всего юноша, у которого еще не пробились усы, за спиной у него было приторочено налучье, а возле седла болтался тул со стрелами, в одной руке он держал длинную пику наконечником вперед. Но меча не было, как доспехов со шлемом, видимо, он был поставлен сторожевым при единственной дороге, ведущей к крепости. Пролетев птицей половину склона, отрок вскинул пику и что-то громко закричал, обращаясь к ратникам на проездной башне, скоро там засуетились воины в доспехах, засверкавших в солнечных лучах, на улицах показались первые горожане. Тяжелые воротные створки стали медленно приоткрываться, намереваясь пропустить сигнальщика. Десятка два разведчиков из передового отряда орды с дикими криками помчались вдогонку, подгоняя лошадей тычками между ушей и на скаку натягивая тетивы на луках. Стрелы понеслись вперед, стремясь настигнуть беглеца, но расстояние между ним и преследователями было великовато, к тому же быстро увеличивалось, и когда ордынцы докатились под стены, сигнальщик успел скрыться за толстыми досками ворот, окованных железными пластинами. Зато из веж и заборол в них полетели стаи стрел с белым оперением, некоторые нашли жертвы, пославшие урусутам проклятия. Это был второй город, встретивший непобедимых завоевателей ответной стрельбой, остальные погосты предпочитали принять вначале ханских послов. Скоро на склоне пологой горы показался выехавший из леса Рамазан с сотней сипаев, за ней выкатилась и растеклась по бугру еще одна сотня. Джагун приставил руку к шлему, увидев внизу небольшое поселение урусутов с защитниками в несколько десятков человек, он решил его атаковать, надеясь оправдать себя в глазах тысячника, уличившего его в трусости. Тем более, что многие ратники не успели занять места в башнях и заборолах, они только спешили к стенам кто с чем в руках. Обе сотни ринулись вперед, подбадривая себя уранами и дикими воплями, первые десятки воинов подскочили на расстояние выстрела и выпустили тучу стрел, за ними заняли рубеж вторые десятки, потом третьи. Предстояло перескочить ров, а за ним вал, чтобы закинуть на навершие бревенчатых стен штурмовые лестницы. Рамазан вылетел вперед, в руках вместо лука оказался укрюк с веревкой на конце, сипаи поняли без призывов, что нужно идти на штурм, они сорвали с седел волосяные арканы с крюками, привязанными к ним.
— Яшасын, кыпчак! — разорвал Рамазан рот в крике, ударил коня в бока каблуками сапог со шпорами и погнал его к ближайшей башне, намереваясь успеть проскочить пристрелянную зону и затаиться внизу бревенчатых выступов, чтобы оттуда закинуть зацепку укрюка на навершие. Впереди был ров, но джагуна это препятствие не могло остановить. — На штурм, непобедимые воины!
Ордынцы бросились в атаку, они без помех доскакали до глубокого рва перед стенами с крутым валом над ним, и снова схватились за луки, многие стали искать слабое место для прорыва к крепости. Оно нашлось быстро, участок рва напротив срединной и угловой башен был почти присыпан землей, перескочить его на конях труда не представляло. Казалось, это оплыл оползень с плохо утрамбованного вала, который защитники не успели укрепить снова. Воины во главе с Рамазаном ринулись туда, предвкушая быструю победу, кони перенеслись через ров и стали карабкаться по валу, от него до стен оставалось меньше полета дротика в руках неопытного юнца. Первые ряды, достигнув вершины, уже намеревались разбежаться в разные стороны, чтобы растянуть урусутских ратников по стене, не дав сконцентрировать стрельбу на скоплении сипаев в одном месте, когда земля под ними дрогнула и потекла вниз, обнажая песчаное нутро. Лошади заскребли подковами, стараясь удержаться на склоне, но все было напрасно, они опрокидывались вместе с всадниками назад, создавая преграду для наступавших. Эта уловка урусутов была не последней, когда надо рвом, почти засыпанном землей, скопилось достаточно ордынцев, вся насыпь рухнула вниз, увлекая их на дно. А сверху продолжали падать всадники, не успевшие затормозить или сброшенные напиравшими сзади. Это была хитрость урусутов, не уступавшая хитрости древних народов во времена римского господства, когда они на середине дороги копали глубокую яму, помещали в нее огромный глинянный горшок, покрывая все снова землей. Горшок выдерживал вес пеших легионеров и разлетался на куски под тяжестью вооруженных всадников и тяжелых осадных машин. Горожане же соорудили на дне рва шаткий навес из жердей и досок, присыпав сверху тонким слоем земли, а участок вала напротив возвели из сыпучего песка, который был везде, как и глина. Но и этого было мало, место оказалось пристрелянным с угловой и срединной башен, в сипаев полетели кроме стрел короткие сулицы с калеными наконечниками и болты с камнями, пущенные из арбалетов и камнеметательными машинами. Когда Кадыр выехал вслед за тургаудами из леса, все было кончено, от двух сотен отборных кипчакских воинов во главе с Рамазаном осталось десятка три всадников, сумевших чудом избежать кровавой бойни. Сам джагун оказался в числе первых, полетевших на дно рва, вытаскивать оттуда его тело не нашлось желающих, как не поступило такого приказа от тысячника. Зато второй сотник, прятавшийся от гнева Кадыра среди жалких остатков, был выдернут из седла тургаудами и когда последний воин выехал из леса и остановился на склоне холма, поставлен на колени перед отрядом. Тысячник не стал выяснять причины гибели лучших сипаев, он сделал знак и палач отрубил ему голову, предварительно освободив шею от свалявшегося воротника тулупа.
