Странно. Когда у нас дома заваливается развлекаться мужская компания, они быстро представляют новичков, моментально договариваются, будут ли в кабаке платить по кругу, и уже минут через пять начинается самое веселье. — Как это?
Иллуми усмехается.— Это целый ритуал. Сперва люди долго здороваются и интересуются делами — болтают, проще говоря; потом угощаются, и на этом этапе присматриваются к девушкам... потом, как правило, девушки поют или танцуют, или развлекают гостей приятной беседой... и вот потом парочки удаляются, чтобы пообщаться более интимно.
Какое, однако, чинное поведение в веселом доме. — Больше всего мне это напоминает ухаживания на деревенской вечеринке, — признаюсь. — Жареные орешки, осторожные переглядывания, обязательные танцы и лишь потом можно удаляться в сторону сеновала. Разве что барышня вправе сказать кавалеру "нет".
— Так и здесь, — кивает Иллуми, сравнением отнюдь не задетый. — Ни одна девушка не пойдет с неприятным ей человеком.
Гражданские свободы для работниц борделя? Видимо, у меня слишком явно падает челюсть, потому что он поясняет: — Если девушка ублажает партнера, не испытывая добрых чувств, он не может этого не ощутить. Много ли удовольствия он получит? Нужно быть полным идиотом, чтобы, получив отказ, настаивать... и таким неприятным клиентам просто возвращают деньги. Пусть идут в дома для низших, там дела обстоят иначе.
Ах, да. Для низших. Отголосок старого разговора царапает, как могла бы резать слух диссонирующая нота, и я со злой язвительной усмешкой напоминаю: — Я-то низший. Меня туда хоть на порог пустят?
— Что за чушь приходит тебе в голову! — тут же вскипает Иллуми. — Любить можно только равного. Так что не вздумай меня оскорблять подобными высказываниями.
Повисает напряженная, потрескивающая статическим электричеством тишина. Я не хотел его обижать, напоминаю себе. И он меня тоже. И... "любить". Черт.
— Знаешь, Иллуми, — предлагаю кротко, — не заказать ли нам в дорогом салоне парочку-другую шелковых флажков с вышитой вручную надписью "Внимание, культурный барьер!" И поднимать их посреди разговора в качестве превентивной меры.
— Замечательная идея, — ворчат в ответ, — но ты ошибся с размерами. Нам целый транспарант понадобится.
... Прошла гроза стороной. Я успокаиваюсь. Ладно, бывает, не поняли. — Наверное, заслужить от платной девочки отказ позорно? — осторожно прощупываю почву.
— Да нет, — удивленно пожимает плечами Иллуми. — И мне отказывали пару раз. Ну не понравился, бывает. Жизнь несовершенна.
— Пришлось уйти с вечеринки? — догадываюсь.
Усмехаясь, он меня поправляет нарочито назидательным тоном, как папаша, открывающий своему юному отпрыску тайны взрослой жизни. — Я разделил вечер с другой, и не могу сказать, чтобы был разочарован. Все девушки — и юноши, если того пожелает гость, — в Доме первоклассны, и обижаться на кого-то из них так же нелепо, как на дождливую погоду. Дом Услад — не место для соперничества, туда приходят просто получить удовольствие. А нарочно оставаться весь вечер одному — неявный упрек заведению. Так что ты без красотки не останешься.
Таким тоном он мог бы расхваливать мне какие-то особенно удачные пирожные, которые мне непременно стоит попробовать. И, черт возьми, я сам не против.
— Если ты категорически откажешься, можем ограничиться официальной частью и сбежать, — предлагает Иллуми с сомнением и добавляет совсем жалобно. — Но не хотелось бы.
Интересно, это хитрость, призванная придать мне легкомыслия, или... — Погоди-ка. Это не затем, чтобы скрыть, что я тебе больше любовник, чем дальний родственник?
— Идея хорошая, — фыркает Иллуми, прижимая меня к себе, — да разве удастся? Вокруг нас ведь не слепые. Ох, и припомнят мне поединок с Бонэ... Не станешь же каждому объяснять, что я раньше терпеть тебя не мог? К тому же ты барраярец... сам знаешь, какое количество общеизвестной чуши разделяет наши народы.Чуть кривится.— Пока тебя не узнаешь получше, в эту чушь даже можно поверить.
М-да. Про дуэль я как-то забыл. Остается отшутиться: — Будешь говорить, что я не устоял перед тобой и сдался на условия победителя. — Делаю преувеличенно смиренную мину. — Как, выгляжу я укрощенным? — Вздыхаю. — Боюсь, с моими нынешними привычками я безвозвратно испортился для нормальной жизни.
— Ничего, — мягко утешает меня Иллуми. — До тех пор, пока ты не начал выращивать котят на деревьях, ты еще не полностью потерян для своих устоев.
Хохочу, с трудом выговаривая: — Если я начну... выращивать на деревьях котят, а в чайной чашке разводить рыбок... то окажусь потерян для всего, кроме уютной психиатрической больницы.
Иллуми не подхватывает штуки, озадаченно морщит лоб, лишь потом понимает. — А, ты не в курсе. Это биотехнология — традиционное развлечение наших дам.
— Только дам? — уточняю с некоторой тревогой, представив разговоры сегодня вечером. Мутанты... бр-р, не лучшая тема.
— Мужские хобби обычно гораздо обыденнее. Из тех, с кем мы сегодня встречаемся, — живопись, поэзия, старинное оружие. Сам увидишь. Пора одеваться, между прочим. — И шлепком по плечу он отправляет меня к двери.
Час спустя выясняется, что мы составляем замечательную контрастирующую пару. Я в своем закрытом полувоенном стиле — пиджак застегнут доверху, высокие ботинки зашнурованы и даже перчатки в кармане. И Иллуми в новой накидке из мелко искрящейся на складках ткани, с драгоценными камнями в прическе и хитро свитыми браслетами на обеих руках. Он одобрительно кивает и, как последний штрих, добавляет несколько капель из уже знакомого флакона с "Ястребом". Себе на шею, волосы и кисти рук, мою же стрижку только ерошит душистыми пальцами. — Хватит и намека.
* * *
Дом Услад оказывается банально уютен. В небольшом округлом зале у дальней стены нечто вроде подиума, остальное место занимают диваны и столики с угощением. Пахнут ароматическим маслом светильники, переговаривается сидящая компания. Появившемуся Иллуми откровенно рады, я вызываю скорее настороженное, но незлое любопытство. В ответ на представление сам коротко киваю, щелкая каблуками. Полдюжины названных имен пока не говорят мне ничего, но постраюсь их запомнить.
Занимаю руки бокалом и разглядываю тех троих, к кому подсел Иллуми.
Светловолосый скуластый мужчина без возраста — Арно, кажется. Холодное лицо вместо грима отмечено лишь наклейкой на скуле, да и приковывает оно взгляд меньше, чем накидка сочного багряного цвета. Второй, Пелл — моего примерно роста (значит, невысокий для цета) крепыш; он играет кончиком длинной рыжеватой косы и реплики бросает отрывисто. И третий, которого я невольно разглядываю, точно скульптуру в музее, и неудивительно: безумно переливчатые складчатые одежки, авангардный грим, и на этом раскрашенном лице просто написано, что главная из его работ — он сам. Иллуми говорил, что один из его друзей — художник? Фирд или Фирн, вот как его зовут.
Заметив мое внимание, переливчатый цетагандиец с именем на Ф принимает картинную позу, давая собой полюбоваться, и лишь затем встает и подходит ко мне. Надеюсь, он сам начнет разговор; у меня на языке вертится только бестактное "этого наряда лошади не пугаются?"
— Какой минималистичный стиль, — осматривает он меня с ног до головы. Похоже, разговор и впрямь пойдет об одежде. — Такова барраярская мода?
— Скорее ее имитация из подручных средств, — вежливо киваю, вступая в разговор.
— Напоминает армию и все ее несвободы, — заявляет категорично. Еще один штатский умник. — Вы воевали? — Я успеваю только кивнуть, как он продолжает делиться сведениями: — Пелл тоже побывал на вашей войне; недолго, впрочем.
Меряю невысокого гем-лорда взглядом и решаю на этот вечер сию подробность не акцентировать. — Я носил форму не один год. Привычное — значит комфортное, — развожу руками.
— Одним словом, война взяла вас за руку и ведет своей тропой, — отставляет бокал. — Вы очень отличаетесь от других барраярцев? Характером, принципами, судьбой?
— А вы сильно отличаетесь от остальных гемов? — парирую. — Эстетизмом или любопытством?
Разноцветная улыбка приобретает некоторый оттенок надменности.— Не стану утверждать, что отличаюсь кардинальным образом, но эстетизм — моя работа. А любопытство — сопутствующий фактор. Вы рисуете?
— Вовсе нет. У меня точная рука и хороший глазомер, — улыбаюсь проникновенно, вспомнив про мою основную специальность, — но рисование тут не при чем.
— Тогда вам будет понять сложней, но я попробую. Без любопытства художник мертв. Если добавить к этому достойному чувству утонченный вкус, получим признанные произведения, — хихикает, — и пару выставок в столичном зале искусств.Закуривает сигарету, запах от нее сладкий и непривычный.— Но если, — вдруг очень серьезно, — к любопытству и вкусу добавить настоящую жизнь, можно получить шедевр. В вас этой жизни хоть отбавляй, будет жаль, если здешняя обстановка это исправит. Вы так резво взялись за, э-э, адаптацию...
— Резво? Не сказал бы. Нам понадобилась пара месяцев обоюдных усилий, чтобы найти хоть какой-то путь, — вежливо пожимаю плечами. — Спасибо Иллуми, что мы сейчас вообще ведем этот разговор.
Улыбается.— Благодарите его? Забавно. Я, знаете ли, в курсе того, каким Иллуми может быть, если его хорошенько рассердить. А этим браком он был чертовски рассержен.
— Я тоже не подарок, когда злюсь. Мы были оба рассержены сложившейся ситуацией, но выбора не было: из нее следовало найти приемлемый выход. Как видите, мы сумели. — Ставя точку в сентенции, отпиваю глоток. Нечто освежающее и пряное.
— Похвальное здравомыслие, — замечает безмятежно Фирн. — Теперь вам остается познакомиться поближе с его друзьями? Я вам помогу. Мой коллега по изящным искусствам — Арно, — окликает он.
Киваю подошедшему. Хорошо, что он, а не тот третий, воевавший. Незачем дразнить старые рефлексы.
— Наша жемчужина поэтики, — представляет Фирн, — капризная, как все таланты. Кто-то, помнится, обещал появиться на именинах моей кузины? И не с пустыми руками?
У поэта чуть розовеют скулы.
Сам не знаю, с чего это я встреваю в выяснение отношений старых приятелей со своей вежливой репликой: — Рад познакомиться. Стихи мне в некотором роде понятней, чем живопись. Даже в походной жизни им найдется место; ведь, кроме головы, поэту мало что нужно.
— Так и есть, — кивает, — я бы сказал, что это благословенное сумасшествие, которое иногда получает признание окружающих...
— Одним словом, — язвит Фирн, — нашей жемчужине очень повезло. Иначе она украшала бы больничные стены.Он смеется, негромко и со вкусом. Любитель шуток, это очевидно.
— Перышко! — взвивается тот. — Я триста раз просил не называть меня этим дурацким прозвищем, плодом убогой фантазии "Тонкого Ушка"!
— Это одна газетенка, — поясняет мне Фирн, видя мое недоумение. — Ее редактор осмелился составить нечто вроде конкурсного листа поэтов, соотнеся их с драгоценными камнями. Арно достался жемчуг, и с умыслом. Общеизвестно, что жемчужина гаснет, разлученная со своим владельцем. А у Арно тогда как раз были проблемы с покровителем... все, я умолкаю, иначе светоч нашей поэзии убьет меня или скончается от ярости сам.
— Куда мне до темперамента Иллуми, — довольно меланхолично возражает Арно.
— О, да, — подтверждает Фирн. — Патриарх у нас человек опасный. Безо всякого оружия, прошу заметить.
И какой черт меня дернул, расслабившись, подпустить шпильку?— С вооруженными цетагандийцами я справлялся без труда, вряд ли испугаюсь и здесь...
Пелл, услышавший это, принимает реплику на свой счет и немедля подключается к разговору с мрачным:— Не вижу чести в войне, превращенной в успешную бойню. Лишь поэтому она мне не интересна. Я доказал, что сражаюсь не хуже всех этих примитивных карьеристов и вернулся.
— Пелл, ради всех богов, — возмущается Фирн, — хоть сегодня избавь нас от филиала военных действий в отдельно взятом мирном доме услад! Война окончилась, не забыл?
— Окончилась, — сообщает Пелл досадливо. — Но еще не вывелись идиоты, которые смеют намекать, что наш Дом приложил недостаточно усилий для победы. Хотя вон он, — Пелл подбородком указывает на меня, — живое доказательство пусть малой, но победы нашего духа.
-... но он, — сладким голосом добавляет Фирн, — скорее на счету Дома Эйри, нет?
Краска заливает щеки и уши, румянец стыда или гнева — сам не разберу. Я тяну паузу до тех пор, пока мое дыхание не делается абсолютно ровным, и лишь потом с любезной улыбкой отвечаю:— Если с одним барраярцем, и то пленным и раненым, пришлось несколько месяцев справляться двум цетагандийским гем-лордам — неудивительно, что победили мы.
Воцаряется крайне неприятная пауза, достаточно долгая, чтобы все все оценили и поняли. Поэт хладнокровно прикидывает в уме вероятность начала боевых действий, художник с удовольствием следит за эскалацией конфликта, а вояка окаменел лицом и готов сорваться. Но в этот момент мне сзади на плечо мягко ложится уверенная рука.
— Господа, — суховато и очень спокойно изрекает Иллуми, — сейчас вы говорите с младшим моей семьи. Примите этот факт как должное и не провоцируйте изменений его статуса в боевую ипостась. Воспоминания слишком свежи.
Старший, да? Точно. Даже вспыльчивый гем-офицер его слушается. А уж мне и закон велел, что очень кстати.
Благодарю пришедшую на помощь кавалерию коротким кивком — или тенью почтительного поклона, как кому покажется, — и, поворачиваясь к оппоненту, ровным голосом предлагаю:— Лорд Пелл. Взаимные счеты между нами слишком глубоки и вынуждают нас к поступкам, нежелательным для собравшихся, вне зависимости от их исхода. Предлагаю заключить перемирие. Ради ваших же друзей.
Пелл выдерживает паузу, потом кивает. Фух, обошлось.
К нему почти сразу же подсаживается девушка и начинает что-то щебетать, явно сглаживая настроение гостя. И не к нему одному — похоже, хозяйка заведения решила, что лучший способ избежать скандала — отвлечь и развлечь мужчин, и отпустила своих девушек с танцпола к гостям. Мне достается миниатюрная брюнеточка в алом, хорошенькая, и для своей профессии — просто скромница: и косметики на лице по минимуму (особенно в сравнении с безумьем грима на лицах мужчин), и стоит она в паре шагов поодаль, улыбаясь, пока я не соизволю обратить на нее внимание. Лишь тогда устраивается рядом на диванчике и принимается легко и ненавязчиво щебетать, вовлекая меня в разговор, так что даже вопросы вроде "а как господину у нас нравится?" звучат не обязательной программой, а искренним интересом. Иллуми говорил, здесь принято поболтать, прежде чем вести девочку в номера? Не буду нарушать традиции, тем более что спешить некуда.
— Милорд Иллуми с друзьями посещают нас уже полтора десятка лет, — с гордостью за заведение сообщает она. — Мы низшие, да, но мы высшие низшие, иначе господа не находили бы удовольствия в нашем обществе и не тратили бы на нас времени больше, чем требуется для удовлетворения страсти.
— Постоянство привычек — это хорошо... — изрекаю задумчивую бессмыслицу, потягивая коктейль по капле. — Значит, ты хорошо их знаешь?
