Мерлин выпрямился в кресле, выражение его лица внезапно стало напряженным.
— Отец, у меня никогда не было возможности по-настоящему осмотреть Камень. Я просто предположил, что он заполнял лишь небольшую часть посоха вашего скипетра. Но это не все, не так ли?
— Да, это не так, — подтвердил Уилсин. — Он заполняет почти всю длину посоха, и его можно снять. Когда это сделано, он соединяется с Ключом. Его нижний конец неразрывно цепляется за плоскую поверхность Ключа, как будто они стали единым целым, и их может освободить друг от друга только тот, кто знает правильную команду. — Его глаза внимательно следили за Мерлином. — Должен ли я предположить, что вы знаете, как это работает и почему?
— Чтобы быть уверенным, я должен был бы изучить их оба, — ответил Мерлин, — но я достаточно уверен, что среди инструкций, оставленных вашей семье, был ритуал, который регулярно подвергал Камень воздействию прямых солнечных лучей, верно? — Уилсин кивнул, и Мерлин пожал плечами. — То, что это делало, отец, заключалось в том, чтобы зарядить — наделить силой — Камень. Со временем вы точно поймете, о чем я говорю. На данный момент просто примите тот факт, что в этом процессе нет ничего демонического или божественного; это простой вопрос физики.
— В любом случае, то, что вы называете Ключом, — это модуль памяти, цельный кусок молекулярной схемы. Вы могли бы выстрелить в него из пушки, не причинив ему вреда, и эта единственная сфера, которую вы описали, могла бы легко содержать все знания во всех библиотеках всей империи Чарис и даже осталось бы свободное место. Проблема в том, чтобы считать запись, а для этого вам нужен источник питания. Поэтому я вполне уверен, что, когда вы полностью снимаете Камень со скипетра, его длина, которая "соединяется с Ключом", не светится так, как остальная часть, верно?
— Правильно. — Уилсин кивнул.
— Конечно. — Мерлин покачал головой. — Это переходник, отец. Он забирает энергию, которую вы накопили в Камне, и передает ее в модуль памяти. И когда это происходит, модуль проецирует изображения, не так ли?
— Именно это он делает, — мрачно сказал Уилсин, — и если бы вы не продемонстрировали свой "комм" и его способность генерировать "голограммы", я бы никогда не поверил ни одному слову, которое кто-либо из вас сказал мне. Потому что, знаете ли, я видел изображение самого "святого Шулера'. Я слышал его голос. До этого самого дня я верил — глубоко и искренне верил, — что меня и мою семью непосредственно коснулся перст Божий. И я бы все равно поверил в это... если бы вы только что не показали мне точно такое же "видение", которое лгало моей семье в течение девяти столетий.
Мерлин сидел молча долгие, неподвижные мгновения. Ему никогда не приходило в голову, что кто-то, связанный с Храмом, может обладать таким артефактом. И все же теперь, когда он знал, он также понял, что удар, нанесенный правдой Пейтиру Уилсину, был даже более жестоким, чем все, что она нанесла кому-либо другому. Вера молодого шулерита была такой уверенной, такой полной, потому что он знал, что был в самом присутствии Бога... или, по крайней мере, в присутствии одного из Божьих архангелов. Теперь он знал, как горько предали его и всю его семью на самом деле — знал, что его отец и дядя пошли на смерть, соблазненные и обманутые тем самым видением, которое солгало и ему тоже.
В этот момент собственная душа Мерлина возопила против того, что было сделано — что он сделал — с Пейтиром Уилсином. Как можно ожидать, что любое смертное существо будет иметь дело с чем-то подобным? Как могла любая вера, любое убеждение не превратиться во что-то горькое, холодное и ненавистное после осознания такого глубокого, такого полного и такого личного предательства?
— Сын мой, — тихо сказал Мейкел Стейнейр в тишине с печальным выражением лица, — я понимаю причины вашей боли. Сомневаюсь, что могу по-настоящему представить ее глубину, но понимаю ее причину. И полагаю, что могу, по крайней мере, представить, до какой степени вы теперь должны подвергать сомнению все, что вы когда-либо знали или во что когда-либо верили — не только о Церкви, и не только об "архангелах", но и обо всем. О себе, о Боге, о том, как много из того, что вы чувствовали, было исключительно результатом обмана. О том, как вы могли быть настолько глупы, чтобы быть обманутыми, и как столько поколений вашей семьи могли посвятить себя — пожертвовать собой — лжи, которую вы только что обнаружили. По-другому и быть не может.
Уилсин посмотрел на него, и архиепископ мягко покачал головой.
— Мой сын — Пейтир — я никогда не буду винить вас, если вы решите, что все это было ложью, и что Бога нет и никогда не существовало. После обнаружения такого обмана, как этот, потребовался бы архангел, чтобы не выплеснуть горечь и ярость, которые так справедливо пробудились в вас. И если это произойдет, вы тоже никогда не должны винить себя за это. Если вы решите — если вы решите — что Бога не существует, тогда вы не должны наказывать себя в тишине собственного разума за то, что отвернулись от всего, во что вас учили верить и почитать. Надеюсь и молюсь, чтобы этого не случилось. Глубина и сила веры, которую я видел в вас, слишком велики, чтобы я хотел видеть, как она отвергается по какой-либо причине. Но я предпочел бы видеть, как ее отбрасывают целиком, чем видеть, как вы пытаетесь вдохнуть в нее жизнь, когда у нее больше нет собственного пульса или дыхания. Вы понимаете, что я вам говорю?
Уилсин несколько секунд смотрел на архиепископа, затем медленно кивнул.
— Думаю, что да, ваше преосвященство, — медленно произнес он. — И я не уверен, что произойдет. Вы правы в том, что теперь я знаю, что вера, которая вела меня так далеко, была всего лишь тенью, отброшенной прямой и личной ложью. И все же, полагаю, это относится ко всем нам, не так ли? Моя ложь была более впечатляющей, чем у других, но всем нам лгали. Поэтому, в конечном счете, я должен определить, действительно ли имеет значение способ передачи лжи или сама ложь... и может ли ложь все еще содержать хотя бы малейшее зерно правды.
— Если это тебя утешит, сын мой, — сказал Стейнейр с кривой улыбкой, — Писание было не первой священной книгой, в которой говорилось, что вера растет, как горчичное зерно. Бог действует от крошечных начинаний до великих целей.
— Надеюсь, что вы правы, ваше преосвященство. Или думаю, что знаю. Боюсь, пройдет некоторое время, прежде чем смогу решить, хочу ли я, чтобы моя вера выжила, или нет.
— Конечно, это так, — просто сказал Стейнейр.
Уилсин кивнул, затем снова повернулся к Мерлину.
— В любом случае, Мерлин, твое описание того, как работает Ключ, было точным. Когда отец показал его мне, он проецировал изображения, видения — голограммы — самого архангела Шулера, инструктируя нас об обязанностях нашей семьи. — Он задумчиво нахмурился. — Иногда я думаю, что это была одна из причин, по которой моя семья всегда поддерживала... более мягкий подход к инквизиции. Шулер Ключа — не тот мрачный и ужасный Шулер, который предписал Вопрос и Наказание. Суровый, да, но без манер того, кто мог бы потребовать такого ужасного наказания для Божьего дитя, которое просто ошибалось.
— Я никогда не знал настоящего Шулера, — сказал Мерлин. — Нимуэ, возможно, и встречалась с ним, но если так, то это было после того, как она записала... меня, — он грустно улыбнулся. — Из-за этого я никогда не видел причин не предполагать, что Книга Шулера была написана "архангелом Шулером", но, когда вы дойдете до этого, у нас действительно нет подтверждения авторства ни одной из книг Писания. Если уж на то пошло, Книга Шулера не была частью оригинальной, ранней копии Писания коммодора Пея, оставленного в пещере Нимуэ. Все это было тщательно переработано после того, как Лэнгхорн уничтожил Александрийский анклав — я полагаю, это неизбежно, — и были добавлены Книга Шулера и Книга Чихиро. Не знаю, утешит ли это вас, отец, но действительно возможно, что настоящий Шулер никогда не писал приписываемую ему книгу. А если он этого не сделал, то он и не автор Вопроса и Наказания.
— Я хотел бы верить, что так оно и было, — тихо сказал Уилсин через мгновение. — Я хотел бы верить, что не все, что я думал, что знал, было ложью. И если это правда, что моя семья на самом деле происходит от настоящего Шулера, мне было бы легче на душе, если бы я знал, что он не способен назначать такие ужасные наказания в защиту "религии", которая, как он знал, была не чем иным, как ложью.
Он снова замолчал на мгновение. Затем он встряхнул себя.
— Как бы то ни было, — продолжил он более оживленно, — то, что моя семья называет "видением архангела Шулера", сколько мы себя помним, наставляет нас не просто в нашем долге сохранять Мать-Церковь чистой, незапятнанной, сосредоточенной на ее великой миссии в мире, но и возлагает на нас особую ответственность. Ключ внутри Ключа, так сказать.
— Прошу прощения? — спросил Мерлин.
— Под Храмом есть комната, — сказал ему Уилсин. — На самом деле я никогда там не был, но я видел это в "видении". Я знаю путь к нему и даже сейчас могу представить его своим мысленным взором. И внутри этой комнаты находится алтарь, на поверхности которого установлены "божественные огни". Есть также два отпечатка ладоней, по одному для правой и левой руки, по обе стороны от небольшого круглого углубления. Согласно "видению", если кто-то, действительно преданный Богу и Его плану, поместит Ключ в это углубление, а свои руки — в эти отпечатки и призовет имя Шулера, сила самого Бога пробудится, чтобы защитить Мать-Церковь в час ее нужды.
Мерлин почувствовал, как сердце, которого у него больше не было, перестало биться.
— Согласно "видению", это может быть сделано только один раз и только в час истинной нужды Матери-Церкви, — продолжил Уилсин. — Насколько я знал отца и дядю Хоуэрда, они ни за что не стали бы рассматривать реформистское движение как реальную угрозу Матери-Церкви. Церковь Чариса не выдвигала никаких требований, которые на самом деле каким-либо образом противоречили бы Писанию, и они бы поняли это так же хорошо, как и я. Уверен, что раскол глубоко огорчил их, и что оба они были глубоко обеспокоены последствиями для единства Божьей церкви и плана, но Храму должно было угрожать настоящее физическое вторжение, прежде чем кто-либо из них почувствовал бы, что пришло время пробудить Божью силу в защите Церкви. У меня нет сомнений в том, что оба они согласились с обвинениями реформистов в адрес викариата и верили, что реформисты были более истинными сынами Божьими, чем когда-либо могла быть храмовая четверка. Не знаю, к чему это привело бы их в конце концов, но они ни за что не осмелились бы умолять Бога поразить мужчин и женщин, которые, как они считали, просто пытались жить той жизнью и верой, которые Бог предназначил для них с самого начала.
Все остальные смотрели на Мерлина, и Кэйлеб прочистил горло.
— Боюсь, именно тот "алтарь"? — осторожно спросил он.
— Не знаю... но, безусловно, возможно, — недовольно сказал Мерлин. — Я не знаю, что произошло бы, если бы кто-то подчинился командам Шулера. Это может просто вызвать какую-то реакцию со стороны платформ бомбардировки. Или, если уж на то пошло, одна из вещей, которых я боялся в течение некоторого времени, заключается в том, что Лэнгхорн — или тот, кто построил Храм после смерти Лэнгхорна, — мог включить искусственный интеллект в генеральный план. Что-то вроде Совы, но, вероятно, с большей мощностью. Только я решил, что этого не может быть, потому что, если бы существовал искусственный интеллект, отслеживающий то, чем занимался викариат последние два или три столетия, он, вероятно, уже вмешался бы. Но если там внизу есть что-то подобное, находящееся в режиме ожидания, ждущее человеческой команды, чтобы разбудить его...
Его голос затих, и Кэйлеб, Стейнейр и Уэйнейр напряженно посмотрели друг на друга.
— Я слишком слабо разбираюсь в этой "технологии", которую вы описали, чтобы даже догадываться, задействован ли "искусственный интеллект" или нет, — сказал Уилсин. — Я знаю только, что если "видение" говорит правду и ритуал выполнен должным образом, что-то откликнется.
— Но никто, кроме вашей семьи, даже не знает об этом ритуале? — спросил Кэйлеб, и Уилсин пожал плечами.
— Насколько мне известно, нет, ваше величество. С другой стороны, насколько мне известно, ни одна из других семей викариата также не знала о том, что знала моя семья. Мы всегда верили, основываясь на том, что "видение" сказало нам, что мы были выбраны, выделены как единственные хранители этой комнаты и алтаря, но на самом деле могли быть и другие. Конечно, о существовании Камня было известно, хотя большинство людей считают, что он был утерян навсегда после смерти святого Эвирахарда. Насколько нам было известно, никто другой никогда не был проинформирован о существовании Ключа, хотя в последние годы отец начал опасаться некоторых вещей, которые он слышал, что, возможно, кто-то еще знал хотя бы что-то о Ключе и продолжающемся существовании Камня. Он никогда не говорил, кем может быть этот кто-то, но знаю, что он был обеспокоен возможностью того, что один или оба из них попадут в руки, которые вполне могут злоупотребить ими.
— Я хотел бы, чтобы мы могли заполучить этот проклятый Ключ! — решительно сказал Мерлин, и Уилсин удивил его смешком.
— Что? — глаза Мерлина сузились. — Я сказал что-то смешное?
— Нет, — сказал Уилсин. — Но, когда я сказал, что отец и дядя Хоуэрд не стали бы просить Бога нанести удар реформистам, полагаю, мне действительно следовало сказать, что они не могли этого сделать. Когда отец предложил мне занять пост интенданта архиепископа Эрейка здесь, в Чарисе, он отправил меня в путь, по крайней мере, частично потому, чтобы держать некоторые вещи вне досягаемости Клинтана. С Камнем, конечно, но также и с семейным подарком на память. Пресс-папье.
— Ключ находится здесь, в Чарисе? — потребовал Кэйлеб.
— Лежит на углу моего стола в патентном бюро, ваше величество, — подтвердил Уилсин.
— С вашего разрешения, отец, я бы хотел, чтобы один из пультов Совы забрал это у вас и отнес обратно в пещеру Нимуэ, где мы сможем изучить его должным образом, — сказал Мерлин, внимательно наблюдая за лицом Уилсина.
— Конечно, у вас есть мое разрешение... и не представляю, что я мог бы сделать, чтобы остановить вас, — ответил Уилсин с полуулыбкой. Затем выражение его лица снова стало серьезным. — Точно так же, как я достаточно уверен, что, если окажется, что вы поступили... опрометчиво, рассказав мне правду о Церкви и архангелах, я мало что смогу сделать, чтобы помешать вам исправить вашу ошибку.
Тишина была внезапной и напряженной, затянувшейся до тех пор, пока сам Уилсин не нарушил ее тихим сухим смешком.
— Я инквизитор, шулерит, — сказал он. — Конечно, вы не думали, что я могу услышать то, что вы мне сказали, и не понять, что вам придется сделать, если вы подумаете, что я могу предать вас? Я уверен, что все вы — особенно вы, ваше высокопреосвященство — глубоко сожалели бы об этой необходимости, но также уверен, что вы бы это сделали. И если вы говорите мне правду, а я верю, что это так, у вас не было бы выбора.
