— "Новостям" давно уже доверять не приходится.
— И не разобрать, что тут: намеренная ложь или просто невежество.
— Пока в отечестве нашем "секретность" понимается так, как она понимается, особенно в области химических наук, — чему удивляться?
— А если не "взрыв" в обычном понимании, то что?
— При возгорании, которое удалось устранить в течение двух часов. И почти без ущерба для соседних зданий. Ни одного смертельного исхода — пока. Различные степени повреждения у живых тварей, пребывавших в непосредственной близости от места взрыва. Отравления?
— Про отравленных не сообщают.
— Вполне в нашем духе.
— И что за картина выстраивается, мастер?
— При таких данных судить пока сложно. Иной вопрос: кому сие выгодно?
— Да, боюсь, всё тем же силам. Любителям лишний раз "натянуть вожжи". Наше счастье, коллеги, что для этого им еще надобится внешний предлог.
— Да уж, счастье... Вы же знаете, что будет дальше. Завтра, если не сегодня нам с Вами принесут на подпись очередное воззвание. Где ученая общественность будет требовать что-нибудь дополнительно "устрожить", "сократить", свернуть разработки в еще одной области, ограничить доступ школяров в лаборатории еще на столько-то... И Вы подпишете, и я подпишу. Потому что мы не захотим, чтобы ради нашего послушания в городе еще кого-то взорвали.
— Да. Счастье будет — если не окажется, что взрывчатую смесь изготовили где-нибудь у нас, в Университете.
* * *
51.
Двадцатое число месяца Целительницы, шесть часов вечера.
Восточный берег, Старая Гавань. Водорослевая улица, дом 7. Четвертая Ларбарская городская лечебница.
Мастер Лингарраи Чангаданг, дежурный ординатор.
Мастер Тачи, посетитель.
Мастерша Пинни, медсестра.
Комната, отданная под ординаторскую, когда-то была кладовкой. Кладовкой по виду и осталась. Маленькое окошко-щель под потолком, выцветшая краска на стенах. Помещение длинное и тесное.
Вдоль стены под окном узкая кушетка. Три стола поставлены в ряд, будто в школьном классе. Вместо вешалки вбиты гвозди. И подписаны: "мастер такой-то", "мастер сякой-то", "общ.". А над столами — приклеены картинки. Календарь с росписью удачных и опасных дней "по устроению стихий", вид Святого Озера в осеннюю пору, Каменный мост с самобеглой махиной, некая красотка в розовой шляпке и с цветами. Будто не ординаторская вовсе, а комната в общежитии для одиночек — легкомысленно, но уютно.
На столах помимо рабочих бумаг много всего разного, составляющего лекарский быт. "Ларбарский Доброхот" пятимесячной давности, банка с бурой водой для окурков, остывшая картошка в миске, рядом на листе бумаги — картофельные шкурки. Кто-то из докторов обедал, да как всегда, грянуло что-то срочное — так все и бросил.
На среднем столе большой перекидной ежедневник. Гладкие страницы лиловатого цвета — подарок от Ученой Гильдии. В Четвертой много лекарей-дежурантов, некоторые месяцами не встречаются — вот и передают приветы в письменном виде. А также указания, наставления, вопросы и жалобы. И просто делают записи на память.
"13 Целительницы. Скоро праздник — работы нет. Хирурги со скуки режут друг друга". Это когда один из лекарей попросил своего коллегу удалить ему жировик на плече.
"14 Целительницы. Кому нужны котята?". Ниже — другими чернилами: "А мы — кому нужны?".
"15 Целительницы. Лани, ешь колбасу (в моем столе, первый ящик, в газете). Всю ночь мудохались — я не успел. Завоняет — обижусь."
Доктор собирался уходить. Задержался, чтобы оставить свою запись: "Повязку у Ламби не трогать, если не промокнет. Завтра перевяжу сам. Чангаданг".
В дверь просовывается голова в зеленой косынке — на высоте одного аршина от пола. Молвит мохноножьим тоненьким голоском:
— Хорошо, что не ушли, мастер. Тут с Вами человеку надо потолковать. Очень надо.
Будто высокородный господин Чангаданг сам не человек. Будто бы здесь, в лечебнице для бедных, он когда-то отказывал кому-то в беседе.
— Я сейчас выйду.
Коридор освещен тусклой чародейской подсветкой. Возле двери стоит мужчина немного моложе доктора. Куртку держит в руках, свернута она по-войсковому: сложена подкладкой наружу и скатана в трубу. На ногах не уличная обувь, а тапки. Понимает, куда пришел.
— Здравствуйте. Даггад и Ламби — мои друзья. Вы их оперировали прошлой ночью. Как они?
— Взрыв на Кисейной...
Посетитель кивает. Выглядит это, скорее, как рывок: не шеей, а плечами. Словно нарушена подвижность в шейно-грудном отделе позвоночника.
— Друг, называется. Стою свою смену, а под утро слышу — кричат: взрыв, ребят наших побило. Знал бы я, какого рожна они оба там ловили. Спасибо — живы еще.
— Вы — друг. А родня их — что же?
— У Гирри... То есть у Ламби — в Ларбаре никого. У Даггада мать, только она сама плоха. Старушка. Мне бы понять, что сказать ей.
— Ничего утешительного, к сожалению, тут не скажешь. Повреждения внутренних органов и крупных сосудов. Очень большая кровопотеря. Состояние его крайне тяжелое. Если и изменится к лучшему — то не в ближайшее время. К худшему — более вероятно. Человек молодой, телесно крепок — есть, конечно, надежда, но слабая.
— Я понял.
Не переспрашивает: "Так что ж, помирает, что ль?". Не задает вопросов, чем можно пособить, не просит — "Сделайте что-нибудь". Лицо неподвижно. Спину держит неестественно прямо, дыхание — слишком ровное, как если бы он себе приказывал: вдох — раз, два — выдох — три, четыре... Может быть, так ему легче справляться с горем. Но больше похоже на то, как дышат люди с переломанными ребрами. Или просто пытаются прятать острую телесную боль.
Стража нынче утром строго приказала: если кто-то еще обратится в больницу с ранениями — сообщать незамедлительно.
Доктор пристально смотрит на посетителя. Замечает ли этот человек, что на него направляют Змиев взор, чудесное ясновидение? Не отводит взгляда: глядите, мол. Или просто он знает, что за врач работает тут, в Четверке? Восточный господин, потомок Царей, прирожденный чудотворец.
Удивление мелькает в глазах лекаря. Но он продолжает:
— Ламби. Прогноз для жизни, скорее, благоприятный. Ампутация на уровне нижней трети голени. Собственно говоря, нога висела на кожном лоскуте — мне ничего другого не оставалось. В дальнейшем при хорошем протезировании сможет ходить. Кровопотеря тоже значительная, но, думаю, он с этим справится.
— Протез. Самим надо заказывать или через больницу?
— Это в любом случае не сейчас. Культя должна сформироваться. Протезы подбирает лекарь, оплата через гильдию. Молодой человек сможет обратиться к врачу по месту работы. Или сюда. Но повторю: пока об этом говорить преждевременно.
Доктор снимает очки. Держась за дужку, всматривается в стекла, будто выискивает царапины или пыль. Потом достает платок, протирает линзы, надевает вновь. Ничего необычного. Только глядел он не на стекла, а на внутреннюю поверхность оправы. Там, справа, встроен счетчик Саунги. Все в порядке — уровень чар не превысил безопасной границы.
А за всей этой возней с очками проще скрыть свое недоумение. Мастер Чангаданг уже представлял, как скажет собеседнику: "Все Ваши хлопоты придется отложить. Иначе друзья Ваши могут вовсе не дождаться Вашей помощи". И велит дежурной сестре готовить операционную. Раненому, какой он ни будь подрывник, сначала нужен врач, а потом уже стража.
Нету у работяги никаких ранений. И ребра целы, ничего не болит — сердце не ноет от скорби, язва от потрясения не грызет. А что держится странно — так тому восточные чудеса объяснений не дают.
Если бы посетитель сдерживал одержимость или еще какое-то чудесное состояние — это тоже было бы видно на счетчике. Нет, ничего подобного.
— Вы, доктор, раньше в Войске служили.
Это он не спрашивает, а утверждает.
— Достаточно давно.
— Шашки взрывчатые тогда уже всяко были в ходу. И бомбы. У меня опыт, конечно, не велик. Но видывал, как бывает после подрыва. Вот скажите: мне кажется — или моих ребят на Кисейную уже искалеченных притащили? Или там же что-то над ними учинили, а шашку уж потом кинули?
— Побои тоже есть. Происхождение их мне не известно.
— Побои. Потеря крови, Вы сказали. Кабак этот, откуда любой крик может слышаться. Все решат: ничего, гуляют Плясуньины подвижники. А потом грохот и небольшой пожарчик. И никаких следов. "Пытки в Объединении давно ушли в прошлое."
— Больше похоже на то, что Ваши товарищи сопротивлялись. И довольно деятельно. Я бы предположил, что это была драка.
— Значит, драка и взрыв. Хорошо. Могу я к ним пройти?
— К Даггаду — разумеется, нет. Ламби можете посетить, если он не спит. Он получает сильнодействующие препараты.
— Да. Благодарствуйте.
Посетитель поворачивается: строго кругом. Уходит, не спрашивая, где искать палату. Не высматривает надписи на дверях: видно, сам знает, что тут где.
Мастер Чангаданг замечает позади себя мохноножку.
— Мастерша Пинни! Вы, как я понял, знаете этого человека?
Она хлопает глазами:
— А Вы не знаете разве? Это ж Тачи.
— Я должен его помнить?
— Что, не слыхали про такого? Он сюда двадцать лет уже ходит, или больше. Не как в этот раз, не приведите боги, а к нам в гости. По старой памяти.
— Лечился здесь раньше? Или родича своего выхаживал?
— Лечили его, мастер. В Механических пострадал, еще когда учеником был. Перелом позвонков — сейчас уже не вспомню: нижних грудных или верхних поясничных. Говорили: не-е, ходить точно не будет. А он — видите? Чудо.
— Странно, что после подобного исцеления человек сохранил добрую память о больнице, а не о храме.
— Всё наоборот. Жреца-то не было. Родители его — да, к Целительнице ходили, к Безвидному. Без толку: храмы тоже отказались. Это уже Тачи сам, я так думаю. А всякого Семибожия людского он с тех пор на дух не выносит.
— Действительно, чудо. Никаких следов травмы.
— Вы только ему этого не говорите, мастер. Иной бы радовался, а Тачи: "Я смерти просил, а мне что дали?". Нашелся, правда, один из наших, объяснил ему: "А чего ты хотел? Боги — они ж тебе кто? Не доброхоты, что ли?".
* * *
52.
Двадцатое число месяца Целительницы, с шести вечера до полуночи.
Город Ларбар.
Квартира госпожи Маррбери на Диневанской улице
— Я всё уже знаю, благородный Таррига. Вот, возьмите, пожалуйста.
В руках у боярышни резной деревянный ларец. Бакурранский дуб, работа десятого века, начищенные медные уголки. Обычно в таких хранят семейные драгоценности. Или быстрые яды. В сложившемся положении и то, и другое уместно.
— Но, госпожа...
— Здесь двести тысяч. Прошу Вас, передайте Вашим рабочим...
— Что именно?
— Эти деньги. Погорельцам. Я знаю: в Ваших мастерских был пожар.
— Не совсем так, госпожа. Но пострадавшие в самом деле есть. Только... Это слишком большие деньги.
Боярышня Маррбери косится на свое отражение в зеркале. Не может быть, чтобы у нее и нынче был пьяный вид. Нет причин. Ведь нет?
— Я хорошо подумала. Сегодня — ни капли, поверьте... Только перед завтраком. Так советуют доктора. Но — не больше того. Не бойтесь. Беднякам — нужнее, чем мне, возьмите.
— Щедрый дар, госпожа боярышня. Благодарю... Но я хотел бы Вас предупредить. Точнее, спросить Вашего дозволения. Могу ли я повременить с передачей этих средств? Дело в том, что возможно в ближайшие дни мне будет необходимо предъявить властям казну Союза. Казну, которой у меня нет... Не потратить, всего лишь отчитаться в ее наличии. После чего, разумеется, деньги пойдут пострадавшим.
— Да, разумеется. Действуйте, как считаете нужным.
— Простите. Знаю, что моя просьба отвратительна. Так или иначе, я обворовываю Вас: не деньги краду, так добрый Ваш поступок.
— Пустое. Если нужно еще — так я сейчас принесу.
— Нет, госпожа. И этого — слишком много.
— Но теперь Вы видите: какая же я пропойца? Я не пропойца. Никуда не уходите, я — сейчас...
* * *
При входе в Старо-гаванский участок
— Чего тебе, бабуся?
— Пришла вот.
— Топай давай. Домой, спать. Полночь скоро!
— И-ых, милый, домой-то мне далеко: аж до самого Магго.
— А чего в город нелегкая принесла?
— Дык-ть, известное дело: детишек навестить, внучков. Отчего иначе старикам дома-то не сидится?
— Из Магго, говоришь? Внучков? Эй, Марручи! Тут к тебе, похоже, родня приехала.
Десятник Майгурро Марручи, зевая, выходит в приемную:
— Чего? Какая еще родня?
— Из Магго, говорит. Вон.
— Ну, родня — не родня, а за сливой-то в наш сад частенько ведь лазил. Здравствуй, милок.
— Здрассьте, тетя Тарди. Вы — чего? Ко мне, что ли?
— Дык-ть, к внучке я, к Минору. Экий ты стал важный.
— Оп! Получается, Минору — Ваша внучка, что ль?
— Да получается, Гурро, получается.
— А про мастершу Алилу Вы уже знаете?
— Знаю. Была у нее сегодня, по приезде. Теперь сюда к вам пришла.
— Так ведь поздно уже, мастерша. Вы бы лучше — с утра.
— Какая я тебе мастерша? Всю жизнь теткой Тарди была. А что поздно — так не беда. Подожду.
— Дык, не положено, бабушка! Нельзя.
— Ну так что ж? Я и не прошу. Да и спит она сейчас, поди. Вот только бы гостинчик передать. Деточка утром проснется, а ей — вот.
— Да тоже нельзя. Как же Вы не поймете?
— Чего ж не понять-то? Нельзя — значит, нельзя. Тогда себе возьми. С друзьями вот покушаешь. Не обратно ж мне все это нести. Тяжеленько.
Бабуся ловко скидывает заплечную торбу. Достает оттуда баночки, бутылочки и свертки. Ох, хитрила старушка. Ну, варенье она, положим, внучке принесла, пирожки, яблочки моченые. А настойку сливовую — кому?
* * *
53.
Двадцать первое число месяца Целительницы, после полудня.
Восточный берег, Старая Гавань. Рабочая комната Сыскного отдела.
Сотник Мэнгри Барданг.
Джангабул, его Единый Бог.
Свершилось, Господи Единый: барышня Магго надумала-таки, чего ей было надо. Бабушка приехала, на свидание пришла! И сразу — взгляд живой, голос бойкий, полная готовность к сотрудничеству с Короной.
Показания девицы Минору наконец-то готовы, и даже отпечатаны на махинке. С особым чувством удовлетворения сотник пробивает эти странички дыроколом. Подшивает к делу.
Первое, что молвила старушка: "Давай, командуй!". Дескать, ежели наша с тобой задача упечь тебя в тюрьму, так я всё село Магго подыму, чтобы присягнуло: ты убийца — как есть убийца! А хочешь выйти на волю — так пойду, тряхну служивых: что ж они, лиходеи, под замком держат невинное дитятко?
До сих пор не знаю, кто бабушку вызвал: сама Минору через Якуни, вступивши в тайный сговор со следствием, или жених ее Гаммичи, или наш десятник Марручи — его родичам старушка, как оказалось, доводится кумой. Или несчастье помогло, сердечный удар мастерши Магго. Примечательно: о материной болезни бабка с внучкой заговорила только после того, как обсудила тюремные дела. Да и то — не бранилась, не причитала. Наоборот, радовалась: могло быть хуже, а теперь, авось, обойдется.
