Стучит, гремит, откроется

— А я?

Меланья промолчала, зная: Ежка сама прекрасно понимает, что ей труднее переносить тяготы и лишения.

Оседлав кобылу, вещунья привязала к ошейнику пса крепкий кожаный поводок, и панны отправились искать фронтовиков. Только они вознамерилась войти в корчму, где, по словам очевидцев, заседали искомые солдаты, за спинами раздался грохот копыт. Это очередной фронтовик привез свежую весть, и буквально за колодежку сбежавшаяся толпа помогла ему, изнуренному непрерывной скачкой, слезть со взмыленного коня.

— Мы разбиты, только треть войска уцелела! Князь отозвал все отряды, единство важно!

— А что с Горградом?

— Осада длится... Князь наказывает сбор вещуний, тут, в Жувече, созывать, чтоб советом помогли!

— Вот те на, — казалось, нисколько не удивившись, произнесла Ежка.

— Всем вещуньям тотчас собраться у меня на подворье! — донесся из толпы голос Шеляга. — Той, которая не слышала, — передать немедля!

Женщины повели обессилевшего вестника в корчму, готовые заплатить за все, чего он ни пожелает, лишь бы рассказал за мужей и сыновей. Наши панны торопливо ушли с их дороги, а то, не ровна печина, затопчут в нетерпении. Меланья отправилась к дому войта, Ежка, ведя за собой кобылу и хорта, — домой.

Еще Юмина поведала молодой вещунье, для чего созывается сбор. Объединив усилия путем не то обряда, не то моления (какого именно, старуха рассказать не успела), ворожеи спрашивают Виляса о правильном решении в тяжелом положении.

Для чего же любимицам Господа нужно объединяться, ежель они и так сведущи?.. Дело в том, что вещуньи могут вглядываться лишь в конкретные судьбины, а найти ответы на вопросы, от которых зависит участь множества людей, они, к сожалению, не в силах.

Был, правда, в истории один случай, когда первая вещунья, жена князя Доброго, была осчастливлена божественным откровением, благодаря которому выиграли войну, но с тех пор подобного не повторялось. Сказывают, женское племя с каждым веком портится и наступит год, когда Виляс ни одну его представительницу не сочтет достойной дара...

На тот момент в Жувече присутствовало десятеро вещуний из разных концов Лядага: в основном это были пожилые, убеленные сединами женщины. Знакомая Меланье баба Хмеська не входила в их число — то ли померла, то ли в городе каком схоронилась. Одна гадалка, знаменитая Канма из Йошина, была стара, как покойная Юмина, да вдобавок еще горбата и слепа — ее привели две подлетки, по-видимому, правнучки. Меланья оказалась самой юной среди собравшихся, и они, несмотря на то, что и у нее тоже была седина в косах, косились с понятным недоверием — такая молодая и уж одарена?

— И вы здесь, панна Меланья, — мимоходом кивнул Шеляг, проходя на подворье. — Уважаемые панны! Никого не желаю оскорбить, но, так как я наслышан о том прискорбном сборе, когда собрались сплошь не умеющие предсказывать вещуньи, попрошу каждую поочередно пройти в отдельную комнату и ответить на заданный вопрос.

— Пан войт считает, что среди нас есть самозванки? — мягко пропела, украдкой взглянув на Меланью, одна из женщин, обладательница хитрого до неимоверности лица.

— Мне бы очень хотелось избегнуть этого и быть уверенным в достоверности результата моления, — уклончиво отмолвил Шеляг, жестом приглашая взойти на крыльцо. — Вас, пани Ужася, попрошу ответить первой.

Они некоторое время отсутствовали, затем невозмутимая Ужася вернулась ко всем остальным. Желая оградить себя от нелестных домыслов, Меланья второй вошла в небольшую светелку, где сидел за столом пан Шеляг.

— Скажите, достопочтимая барышня, где мои сыновья? — не замешкался тот с вопросом.

— Воюют... Один здесь, самый младший, — высказала Меланья первое, что пришло в голову.

— Почто остался?

Тут уж ей пришлось доставать карты, в точности предсказания по которым с вещуньями не мог сравниться никто.

— Он хром и слеп, — чуть погодя произнесла молодая женщина, с трудом выговаривая слова. — Мало кто знает об этом, скрываете его от глаз; люди верят, что при последних родах ваша супруга родила мертвое дитя.

— Все верно, — кивнул Шеляг, за колодежку состарившийся на десять лет. — Не раскройте же никому того, что узнали.

— Слово вещуньи. Пусть меня гром, где бы я ни была, разразит, если скажу кому.

Меланья так и не узнала, разнились ли задаваемые войтом вопросы, да и, правду говоря, ее это мало интересовало. Когда Шеляг вызнал, нет ли средь одаренных самозванки, настала печина моления. Женщины перешли в обширную переднюю, из которой слуги предварительно вынесли стол и массивные лавы. Челядинка задернула окна и развесила по углам каганцы. Приторный до потери сознания аромат ладана вскоре наполнил всю комнату. Вещуньи остались одни.

— Напоминаю: распластавшись в поклоне перед образом, повторяем молитву "Господи, снизойди до нас, горемычных", покудова в голове не останется ни единой посторонней мысли. Виляс услышит наши мольбы и проявит себя, сделавшись видимым, — по недоуменным взглядам угадав незнание Меланьи и великодушно до него снизошедши, пояснила Ужася. Внутренний голос упорно нашептывал молодой вещунье, что ничего не произойдет, но она, не слушая, сперва помогла старухе опуститься на вытертый ковер, затем и сама распласталась на нем.

Клубясь в полумраке, облака ладана мягко обволакивали вещуний. Ощущение времени стерлось, и догадаться, долго ли длится общее моление, можно было лишь по тому, как сильно ноют затекшие ноги и спина. Однако женщины и не думали о бренных телах своих, обращенные к молитве умы оставались нечувствительными к недовольству плоти.

Из сего состояния их вывел войт, вошедший и бодро осведомившийся, не уснули ли они, случаем, ибо уже утро.

— Господь отвернулся от нас, — проскрежетала старуха, когда пан Шеляг поднял ее на ноги.

— Что значит: отвернулся?

— Не явился, — убито подытожила Ужася. — Впервые за все время Виляс не явился к нам, вещуньям. Гибель ждет Лядаг.

* * *

День Меланья отходила от последствий моления: в седло не могла влезть, так ноги и поясница болели. "Если мне так тяжко, каково же Канме?" — думала Меланья сочувственно, и ее ощущения на время притуплялись, стоило представить мучения старухи.

Наверное, молодицу должно было беспокоить самое длинное из всех проводимых молений, вернее, то, что оно не принесло ничего, кроме возросших в сердцах паростков отчаянья. Однако переживания насчет этого могли с лихвой уместиться в наперстке, столь были они малочисленны.

Молодка опасалась, как бы фронтовики, которые задержались, чтобы узнать результаты сбора, не уехали без нее. Ей на угоду Ежка стала уговаривать солдат обождать еще немного и взять жену небезызвестного в войске Зоека с собою.

Задачу усложнил один парень, Хощекий, служивший под командой Зоека, — он мало того, что сам не соглашался, так еще и других отговаривал:

— Да не, мужики, не нужна нам такая спутница. Случись что в дороге, пан Зоек нам головы поотрывает. Если женушке его опасностей хочется хлебнуть, так скоро выдастся таковая возможность — враг, не ровна печина, дойдет сюда...

Один из сотоварищей, суровый с виду вояка, трезво оценивающий ход событий, но так же искренне верящий в победу, отвесил Хощекию такой подзатыльник, что парень едва лбом о стол не ударился.

— Не каркай, — неприязненно пробасил сотоварищ.

— И соображай, о ком дерзости говоришь, — в свою очередь осадила болтуна Ежка. Ладонью выбила на столешнице рваный ритм и, по переглядываниям смекнув, что весы склоняются-таки на ее сторону, добавила резонно:

— Не возьмете с собой — поедет без провожатых. И уж если тогда что случится в дороге, вам тем более голов не сносить.

Таким образом, используя тон жестче кнутовища, боязнь подчиненных перед начальством и уверенность в своей правоте, женщина в летах убедила троих мужей сделать по ее хотению. Ежке очень не нравилась затея Меланьи, особенно при воспоминании, каких трудов стоило добраться до спасительного Жувеча. Но наставница понимала, что раз молодая вещунья решилась, то переубедит ее разве что сам Виляс. Этого Ежка и просила у Господа, вечером возвратившись из корчмы.

— Благодари Бога за сурового мужа, — сказала, помолившись, Меланье.

* * *

Наутро хочешь не хочешь, а пришлось садиться в седло — упустить возможность покинуть пущу с немаловажным, если вспомнить о разбойниках, сопровождением было бы непростительной глупостью. Душевно попрощавшись с Ежкой, поблагодарив войта за оказанные услуги в обустройстве и в очередной раз заверив наставницу, что надо верить в лучшее, Меланья присоединилась к ждавшим у ворот солдатам.

Ее разбирало нетерпение. Мнилось, что переход сократится в два, а то и в три раза, и Зоек уже через несколько быстротечных печин обнимает ее сильными руками, аж косточки сладко затрещат. Естественно, реальность была далека от искаженных скучанием по мужу представлений, и ехать предстояло мало не весь день.

Перво-наперво четверо фронтовиков относились к навязанной спутнице по-разному. Который со снисходительностью, который с ощутимым раздражением, а Хощекий — так и вовсе с пренебрежением. Всем им Меланья мнилась поначалу обыкновенной придворной дамой — холеной, брезгливой и чопорной. Не глядели они на то, что она в мужском седле держалась на зависть многим и вооружена была — "баба есть баба!". Но когда поняли солдаты, что ожидания их не оправдаются и что Меланья не из тех, кто ноет, задает лишние вопросы, имеет свойство медлить в опасный момент и не имеет никакого представления об умении прятаться, отношение к ней кардинально изменилось. Мужчины стали оказывать вещунье почтение, равное командирскому.

— Не дурак пан Зоек, жену под стать себе выбрал. Каков он, такова, видать, и она, — поговаривали тишком между собой.

Солдаты в подробностях рассказали Меланье, как обстоят дела. Пока что Эрак стоял под стенами Горграда полными силами, предлагая горожанам выгодные условия сдачи и посылая к князю гонцов с мирными предложениями. Доселе Потех отнекивался от договора с захватчиком, не слушая приближенных, в один голос твердивших, что нужно заключать мир. Один Стольник, поговаривали, стоял за князя, и, быть может, именно он отговаривал от добровольной сдачи. Солдаты могли только догадываться, что происходило во время совещаний, их делом было выполнения приказов. Некоторые, чего скрывать, откровенно роптали, но таких было покамест немного.

Злополучный бой, втрое сокративший численность лядагского воинства, произошел в полях под стенами Горграда. Князь предпринял отчаянную попытку отогнать неприятеля от столицы — так слабый больной пес порывается укусить собрата, защищая последнюю кость. В итоге атака уподобилась прибою морскому: за наступлением последовал торопливый откат, оставивший после себя тела убитых, как волна — выброшенные на берег ракушки. Скликивание вещуний дало возможность прийти в себя после поражения и немного заживить раны.

Меланья слушала рассказ внимательно, изредка задавая удивительно дельные как для женщины вопросы. Сердце у нее разболелось от осознания тяжести положения, от явных признаков будущего проигрыша. Впрочем, никаких предчувствий, как плохих, так и хороших, не было, и это немного воодушевляло. Меланья помнила ту грозную, над всем живым нависшую тревогу, которую она чуяла перед войной, и теперь отсутствие предчувствий скорее радовало, чем беспокоило.

По опустевшим, брошенным деревням средь бела дня выли изголодавшиеся волки. Несколько серошкурых увязались за верховыми, и мрачную тишину ранее густонаселенных мест разбудили выстрелы.

К вечеру стали видны костры, кои жгли перед стенами лядагчане. Побитое воинство отошло недалече от места битвы, в средних размеров местечко-крепость Кориван. Сей городок некогда являлся резиденцией князя Ияковлика, деда Потеха. Он возвел небольшую крепостцу, и уже вокруг нее за многие годы обосновались обыватели, соорудившие стену. С виду на мирное время, отец Потеха, Еровон, по смерти старого князя порешил разобрать крепость и возвести на ее месте дворец. Однако разобрать-то разобрали, да не возвели, ибо новый князь владычествовал намного меньше предыдущего и не успел воплотить в жизнь многих планов. А Потеху не понравилось место для дворца, и он отрядил зодчих на запад, в Тироний, где случилась другая история, в пересказе которой нет надобности...

Покойный Ияковлик кое-что да смыслил в возведении строений. Выбирая местность для постройки замка, он учел множество моментов, выгодных для обороняющихся и более чем досадных для штурмующих. С севера и востока к стенам невозможно было подобраться в виду того, что они возвышались над склонами глубоких, длинных и болотистых яров, которые испещряли низину. С запада путь преграждала быстротечная глубокая Важка. Таким образом, не защищенной оставалась только одна сторона, на каковую при штурме обращали весь огонь артиллерии. Также несколько упрощало задачу осажденным и то, что городок построен был на невысоком холме, и взбираться на последний, особенно зимой по обледеневшему склону, было делом не из легких.

Расположение местечка было удачным донельзя: даже при многодневных штурмах городской гарнизон мог длительное время обороняться, пока не подоспеет помощь.

Человек пятьсот рыли ров и вкапывали за ним оструганные колья; для этих-то работников и засвечены были немногие костры. Земляные насыпи перед холмом, представляющие собой передовую линию обороны, медленно, но верно росли — Потех решил укрепиться на случай осады.

Разместить всех воинов в домах не представлялось возможным, потому солдаты располагались прямо на улицах. Первые же ряды палаток и лежаков за воротами говорили о страшной нищете и нуждах неутолимых. Сидящие на земле солдаты, исхудалые, почерневшие от пороховых дымов, часто голодные, провожали группу всадников полусознательными взглядами. Меланью от их вида в холод бросило.

Молодую женщину проводили к дому тутошнего войта, кой служил в военное время штаб-квартирой. Над крышей здания развевался ало-серебряный стяг с лядагским гербом — тремя саблями, двое из которых скрещивались, а третья лежала лезвием вниз на рукоятях первых двух.

— Пропустите меня, — жестко приказала Меланья стражникам, кои попытались было заступить ей дорогу. — Я одна из вещуний, собиравшихся в Жувече, весть привезла.

И такое властное повеление было сокрыто в голосе ее, что и не подумали усомниться в достоверности слов, сразу же пропустили в полутемный коридор. Молодка по наитию нашла среди многочисленных арочных проемов нужный и замерла, созерцая открывшуюся картину и ожидая, когда ее заметят.

В зале, освещенном пятериком ветвистых канделябров, за непокрытым столом восседали княжеские приближенные и пара-тройка высокопоставленных военных чиновников, обладателей отличительных булав. Какие точно должности занимают эти люди, Меланья сказать не могла, так как не шибко разбиралась в званиях. Потех, сложив руки на груди, каменным изваянием застыл у окна, спиной к остальным.

Резьбленный стол завален был различными бумагами; столешницу скрывала огромная карта Лядага. Та часть ее, на которой был отображен юг страны, свешивалась мало не до пола. Некоторые места на ней обозначили цветными флажками. Два военачальника склонились над еще одной картой, поменьше, с планом окрестностей Горграда и множеством надписей и свеженачертанных стрелок. Углы для удобства прижали чернильницами, видно, карта постоянно норовила свернуться. Приближенны шептались — трое, по всей видимости, спорили, четвертый пытался смирить их. Угрюмый Стольник оперся локтем о столешницу и закрыл глаза ладонью, изъявляя тем самым нежелание говорить с кем-либо.