Через день у меня вынули дыхательную трубку и я, наконец, смог попить. Ну, как попить? Рот смочил, остальное пролилось на лицо и шею, но всё равно очень приятно было почувствовать во рту обычную холодную воду. Говорить я пока не могу. Связки не работают намятые трубкой, которая так долго стояла в гортани. Язык и мышцы лица тоже не особенно слушаются. Лицо ещё отходит после удара об подушку, я его почти не чувствую, а ещё оно отёчное и один сплошной синяк, это я потом узнал. Хотя мог бы и сам догадаться, когда открываю глаза, поле зрения у меня как из амбразуры. На этом плохие новости не закончились. Ниночка перенервничала, упала и потеряла ребёночка. Очень сильно переживает, её и ко мне не пускают из-за этого. Вера оформила отпуск за свой счёт и примчалась ухаживать за мной, так, что они с Алей поделили сутки пополам и одна из них всё время рядышком. Я просто не представляю, как я расплачусь с моими девчонками. Это не вопрос денег, это отношение, вернее его уровень и искренность. К примеру, семья Ли в лице Юры и Нади навестила меня уже после перевода в обычную палату один раз, постояли с постными физиономиями, чего-то пробубнили, что они мне желают, верят, что поправлюсь, и тихо слиняли. Хотя, Надя забегала несколько раз до этого, а вот после уже нет. Надо полагать, с прогнозом они ознакомились и им такая обуза совершенно не нужна. Вот так и проявляется настоящее отношение. Всё-таки, мудро во мне сработал сигнал тревоги в отношении этой корейской семейки. Хотя, они мне ничего не должны. Они действуют полностью в рамках национальных корейских традиций взаимной поддержки в первую голову своих, то есть, максимально прагматично без ущерба своим интересам. А я ещё и не совсем своя в их глазах, всё-таки наполовину бурятка. Я мог быть для них удобен и полезен, но влезать в ситуацию, когда они могут заполучить обузу на многие годы им совершенно не нужно. Сколько бы поколений не прожили в России, но русской открытости — души нараспашку вы от них не получите, только если ребёнка воспитает русская семья или семья откажется от своих корней и полностью примет русскую ментальность. Но тут уже и браки пойдут смешанные, словом, ничего корейского не останется. Как правильнее? Не в праве я судить и выносить свои оценки, я-то русский...
Только через несколько дней ко мне понемногу стала возвращаться чувствительность. Сначала язык и я смог глотать воду и напитки, хотя и очень аккуратно, потому, что глоток иногда попадает не в то горло и я попёрхиваюсь, а кашлять очень больно. Потом частично ожили губы, и я смог понемногу шептать. Тихо-тихо, мне ведь даже не вдохнуть толком. И первое я прошептал Але, что я её очень люблю. Потом мы смотрели друг на друга и обе плакали, молча и счастливо. У меня слёзы стекали по вискам, а у неё слёзы катились из распахнутых глаз, из-за того, что она осунулась, глаза у неё стали кажется в половину лица, два тёмно-зелёных прожектора, в которых столько нежности, что будь она жидкой, я бы утонул. И я совершенно не понимаю, за что и как я заслужил такое счастье...
Из разговоров докторов я понял, что если бы не мой Самурайчик, я бы скорее всего не выжил. В берёзу, как я понимаю, я влепился, а потом машину перевернуло и правой стороной приложило об соседнее дерево. Если бы не добротные глубокие сиденья, возможно, пострадали бы кости таза и тазобедренный сустав, а это очень чреватые часто смертельные повреждения. Ведь судя по тяжёлому перелому правого бедра, тазу бы мало не показалось. А сейчас моё состояние во многом определяется сильным сотрясением всего организма, грубо говоря, ушиб всего тела, поэтому пока я не чувствую ничего, кроме лица и то не полностью. Я лежу в специально отформованной кроватке-лангете, которая обеспечивает почти полную неподвижность моему повреждённому позвоночнику, а правая нога находится на вытяжении. Подозреваю, что со стороны я выгляжу объектом экспериментов сумасшедшего медика-маньяка. Из меня торчат железные спицы аппарата на правой руке и ещё одна в пятке, к ней крепится вытяжение. Видеть я этого не могу, но знаю из разговоров. Кушать мне пока не дают, обхожусь капельницами с глюкозой. Думаю, что после лечения у меня убудет килограммов десять. Впрочем, это ерунда. Тут вопрос стоит гораздо жёстче, смогу ли я вообще встать и ходить...
* — Я в курсе, что скорпионы — не насекомые, а паукообразные, хотя на мой дилетантский взгляд разница не очень большая. А описанных бабочек действительно делала одна моя знакомая. Выгибала из проволочек каркас, на который натягивала кусочек от цветных колготок и получались тоненькие полупрозрачные невесомые крылышки, которые она потом раскрашивала, делала тельце, из бусинок глазки, брюшко, усики и ножки. Шикарно получалось. Притом, что она часто делала, глядя на фотографию настоящей бабочки.
** — Само собой, далёкий от медицины герой не в курсе, что эндотрахеальная трубка вводится в трахею. Справедливости ради, стоит заметить, что при установке очень легко вместо трахеи попасть в пищевод, но это сразу обнаруживают и переставляют трубку в трахею. Но на всякий случай анестезиолог или реаниматолог проводивший интубацию обязательно после установки слушает лёгкие, чтобы убедиться, что воздух поступает в них, а не в желудок...
Глава 24
Я лежу в отдельной, как уверяют, люксовой палате, которую оплатили казахи. Крутые, как оказалось, ребята, особенно их президент. Уважаю. Мужик сказал — мужик сделал. В коридоре стоит пост милиции второй день. Накануне был скандал, в палату прорвалась компания каких-то неадекватов, которые орали, что они поклонники и журналисты, в моём понимании, либо одно, либо другое. Тут как в том анекдоте: "Вы, батюшка, либо крест снимите, либо трусы наденьте"... Вот и поставили пост, чтобы кто попало, в мою палату не лез. Вообще, кипеш поднялся душевный. Уже известно, что я ехал домой после разговора с представителями российского министерства культуры, где был скандал, то есть имеется ввиду, что довели и частично виновны в аварии. Как это водится в таких ситуациях, министерство и филармония вляпались. Что бы, они теперь не делали, а запашок останется. Ведь и про запрет моих выступлений тоже стало известно, как и про заявленный иск за нарушение моих авторских прав. И выступление примы по телевизору оказалось очень в струю и она теперь тоже в дерьме вся. Вообще не знаю, чем она думала. Спела мою песню и тут же полила меня грязью, к слову, и спела то отвратительно. По мне — это за пределами здравого смысла. Скорее всего, ей сказали, а она тупо исполнила, не задумываясь. Но по центральным каналам тишина, хотя моё имя вынужденно всплывает при упоминании фильма "А зори здесь тихие", который дел натворил и вроде как привлёк серьёзное внимание иностранцев. А вот по местному телевидению в каждой программе новостей сообщают о состоянии моего драгоценного здоровья. А вот в сети шум и гам до небес. Мои страницы в сетях "Подружка" и "Алло" — это аналоги нашего "В контакте" заблокировала администрация, вернее, заблокировала возможность оставлять сторонние сообщения. Открыты несколько десятков сайтов обо мне, где ребята азартно таскают друг у друга информацию и выкладывают наперегонки. Впрочем, там кроме информации было столько шикарных фотографий, которые сделала Алечка, что посетителям и не до информации особенно. Впрочем, с этими завалами я стал разбираться гораздо позже. Пока ни мне, ни девочкам было совершенно не до этого...
Кто бы мне раньше сказал, что самым важным для меня может стать вопрос, чувствую ли я, как Аля трогает пальчики у меня на ноге или руке? А сейчас именно так и было. И что особенно пугает, что от ответа на этот вопрос зависит, буду ли я вообще шевелиться, или останусь лежать бревном с глазами. Знаете, как страшно? Аля и Вера совершенно безропотно возятся со мной. Два раза в день протирают меня от макушки до стоп, бережно разминают мне мышцы, шевелят суставы, слева смелее, справа очень осторожно. Хорошо, хоть судно под меня подсовывать не нужно. Кишечник не работает, а моча вытекает по катетеру. Её количество старательно замеряют и фиксируют, чтобы сопоставить с объёмом выпитой воды и капельниц в меня влитых. К счастью, руки у меня не исколоты до синевы. Слева для этого в подключичную вену введён катетер, куда и подключают все капельницы, хотя в попу уколы колят, вернее только часть, половину в левое бедро, моё несчастное левое полупопие исколото уже так, что там места живого не осталось. К счастью, эти уколы антибиотиков уже закончились, сейчас уколов почти нет.
Я лежу, гляжу в потолок, голову повернуть я не могу, а скашивать глаза всё время тяжело, мне хватает этого, когда с Алечкой или Верой общаюсь. В первый же день уговорил их заткнуть мне уши. Боже! Как же это оказалось приятно! В голос я говорить даже не пытаюсь. ЛОР, который осматривал мои связки, сказал, что они сильно намяты трубкой и отёчны, что он бы советовал их поберечь и не напрягать как можно дольше. Шутить и экспериментировать с такими вещами мне совершенно не хочется. Чревато, знаете ли. А по собственной глупости угробить голос... Нет уж, лучше потерплю. Лежу и думаю, что мы совершенно не ценим, то, что можем просто шевелиться, ходить, говорить, вставать, бегать, да просто чувствовать своё тело. А тут оказался в ситуации, когда если разрешать потихоньку давать кушать — это будет праздник и достижение. И ещё гораздо более серьёзное, если смогу почувствовать касания моих рук и ног. А что я могу, если вдруг не получится встать? Даже думать об этом не хочется и страшно, но нужно прикинуть. Пожалуй, останется только вспоминать книги, может ещё сценарии фильмов, в которых можно даже развёрнутые росписи по сценам делать. Между прочим, здесь нет легендарного фильма про Штирлица. Вот только затык в том, что прежде чем написать книгу Юлиан Семёнов кучу времени сидел в архивах КГБ и проникался спецификой работы разведки. Даже толковый детектив, не зная более или менее внятно работу следователя и милиции нельзя написать. Нет, написать можно, но смеяться будут даже тараканы на кухне. Что уж говорить о такой специфической области, как внешняя разведка и работа резидента в условиях войны и глубокого внедрения в спецслужбу противника. Вообще, слышал, что история Штирлица и пары наших разведчиков, ставших его прототипами — это совершенно уникальная ситуация. Обычно разведчики сами стараются так высоко не вскарабкиваться. Что резиденту часто гораздо выгоднее в роли чистильщика сапог сидеть где-нибудь на углу и не привлекать к себе внимания или работать барменом, при этом иметь достаточно свободы перемещения и возможность неподконтрольного общения со своими агентами. Во многом, именно такая нестандартность помогала Штирлицу и его прототипам остаться неразоблачёнными, ведь это нарушение всех писанных и неписанных правил разведки. И сразу возникает вопрос, откуда девочка с Урала смогла так достоверно описать многие специфические моменты службы покрытой десятками секретов в пять слоёв. То есть, для того, чтобы писать такой сценарий мне нужен как минимум хороший матёрый разведчик, которого смог бы расспросить, и которым прикрыться, как своим консультантом... Вон даже когда снимали "Кундоз", сколько пришлось мелких правок сценария делать из-за того, что сценарист совершенно не представлял себе нюансы и хитрости снайперской работы и фронтового быта. А в разведке специфика — это почти девиз всех уровней и аспектов. Вон сколько в своей книге "Момент истины" Богомолов объясняет нюансы и специфику работы контрразведки, в которой нет мелочей, и со стороны это выглядит совсем не так как есть на самом деле...
О том, как я на самом деле выгляжу, вернее о том, как это ужасно, узнал, когда ко мне, наконец, пустили Ниночку. Вера и Аля уже притерпелись, а вот у Нины всё на лице написано, а на лице у неё был ужас, причём совсем не тихий. Девочка переменилась в лице, побледнела и прикрыв губы пальцами глядела, как наверно на покойника из гроба вылезающего смотрят...
— Что, страшная?...
— Нет! Ну, ты что? Вера говорит, что скоро поправишься... — Постаралась взять себя в руки подруга.
— Да, ладно... Очень рада, что ты пришла. И хорошо, что Ленуська не видит меня такой страшной...
Вера мне сразу заявила, что пока даже желтяки не пройдут полностью, она мне зеркала не даст, как бы я не просил. А Вера сама медик, такую на кривой кобыле не объедешь. Сказала, что не даст, значит ещё и со всеми вокруг работу в этом направлении проведёт. Словом, зеркало мне дали, когда уже почти всё прошло. Хотя, даже с остаточными следами личико красотой не блистало. Ещё держались отёки в виде одутловатости и какой-то помятости. Самым ровненьким и красивым оказался носик, который был заклеен и прижат формующей повязкой, которую сняли уже, когда отёки начали сходить, поэтому на носу отёков и не было. Носик мне понравился. Доктора сработали на "отлично", я прикинул, как бы выглядел сломанный нос, это либо вмятая седлом спинка, или нос свёрнутый набок, оба варианта красоты девушке совершенно не добавляют. По какой-то загадочной своей замысловатостью логике подсознания, а может из-за мыслей о носе и его размерах вдруг вспомнились песни Жанны Огузаровой. А ведь голосина то у девчонки шикарный. Да и пара песен очень даже ничего, и может попробовать какую из них на какой другой язык перевести, встряхнём старушку Европу русской волной! Блин! Только бы встать! А то пока из меня встряхивальщица какая-то очень уж совсем неубедительная... Почти как тот Шарик — "Ав, ав..." из анекдота про дистрофиков...
А в один из дней, у нас в палате был праздник. О нём не сообщали в новостях, с ним не поздравлял Президент, но вечером, когда Вера пришла менять Алю на посту рядом со мной, она быстро сбегала в магазин неподалёку и девчонки вдвоём почти уговорили бутылку шампанского, нет, ещё налили в чашку немного постовой медсестре. Ну, мне тоже немного налили и губы намочили. Даже маленького глотка не дали, жадины такие. Но я на них совершенно не могу обижаться. Обе бледные, уставшие, на лицах глазищи одни, но как не уговариваю, что они могут и через день меняться, а ночью спать домой уезжать, они слушают и всё равно передают меня, как знамя на посту. Одна всю ночь около меня, другая весь день, часов по двенадцать. Это же каторга жуткая, свихнуться можно. А первые дни, пока Вера не приехала, Аля вообще из палаты не уходила. Как её в реанимационную палату пустили и не выгоняли, представить не могу, но не выгоняли и пустили. А праздник у нас не только потому, что мне разрешили второй день бульончик куриный давать и сок морковный пополам разбавленный. Представить себе не мог, как это может быть вкусно. Но празднуем мы потому, что с утра сегодня, когда Аленька мне массаж делала, я почувствовал касание к моей левой руке. Я до сих пор ничем пошевелить кроме лица не могу и даже голову повернуть. И чувствительность не дальше уровня ключиц. А тут почувствовал, правда пока только касание, даже отличить укол острым или тупое касание пока не получается, но в моей ситуации это уже огромный прогресс и шаг вперёд. А главное, это то, что за этим стоит восстановление работы моего спинного мозга. Чувствительность — это сигнал, который прошёл по нервам до спинного мозга и дальше до головы. То есть, это говорит о том, что восстанавливается проводимость по этому пути, значит, восстанавливаются функции спинного мозга. И в разы возрастают шансы, что я не останусь лежачим бревном с глазами. По-моему вполне обоснованный повод для праздника. И потом чуть не со скандалом отправил обеих домой отдохнуть в честь праздника. Вообще, мне тут в люкс-палате положен отдельный круглосуточный сестринский пост, и он есть, только вынесен в коридор перед дверью палаты. И перед сестрой монитор, в который она за мной круглосуточно наблюдает и каждые десять-пятнадцать минут заходит лично. Вообще, больные всегда могут сестру вызвать, есть две кнопки для вызова, стационарные на стене и на спинке кровати, а есть ещё и переносная, чтобы положить, где мне удобнее. Но так как я ничем пошевелить не могу, пока воспользоваться этим сервисом у меня возможности нет. Но я уболтал девочек, жалко их, просто сил нет. Может и получится уговорить их дежурить в палате через день. Хотя, мне самому гораздо приятнее и спокойнее, когда кто-то из них рядышком. Но нельзя же быть таким эгоистом, Серёга! Ты же мужик!...
