Наконец пришло время выбирать украшения. Когда Юлия надела на каждый палец по кольцу, большинство из которых были украшены драгоценными камнями и инталиями, Регина потребовала, чтобы ей разрешили самой принести матери брошь с драконом. Это было очень старое британское изделие, но выполненное в римском стиле, серебристый завиток, который Регина едва могла удержать в своих маленьких ручках. Она подошла к Юлии, держа перед собой чудесную брошь, и ее мать улыбнулась, свинцовые белила на ее щеках сияли, как лунный свет.
* * *
Стояла середина лета, и день был долгим. Небо было голубым, как яйцо галки, без единого облачка, и оставалось ярким, даже когда солнце давно скрылось.
При медленно меркнущем свете гости прибывали пешком, верхом или в своих фаэтонах. Большинство из них приехали из Дурноварии, ближайшего города. Некоторые из них стояли в благоухающем летнем воздухе внутреннего двора, вокруг фонтана, который никогда не работал при жизни Регины, в то время как другие сидели на диванах или плетеных креслах, разговаривая, выпивая, смеясь. Они начали ковырять еду, разложенную на низких столиках из сланца. Там были круглые буханки свежеиспеченного хлеба и вазы с фруктами и ягодами, выращенными в Британии, такими как малина, лесная клубника и кребовые яблоки. В дополнение к соленому мясу там было много устриц, мидий, моллюсков, улиток и рыбного соуса, а также немного инжира и оливкового масла с континента, приобретенных за большие деньги. Изюминкой были эффектные изыски кулинарного труда: соня, посыпанная медом и маком, сосиски с яблоками и гранатами, павлиньи яйца в тесте.
Гости громко восхищались последним декором Юлии. В главном зале оштукатуренные стены были раскрашены фиолетовыми или серыми блоками с голубыми прожилками, а панели представляли собой элегантный дизайн из маленьких прямоугольников, обведенных зеленым. Регина узнала, что старый дизайн — на природную тематику, с имитацией мрамора, гирляндами и канделябрами, украшенными колосьями желтого ячменя, — теперь всерьез вышел из моды на континенте. Ее отец громко и долго жаловался на дороговизну перекраски стен и на то, как трудно в наши дни найти рабочих. Ее дедушка только приподнял свои густые брови и сказал что-то о том, как абсурдно красить одну половину виллы, когда другая половина сгорела дотла и ты не можешь позволить себе ее починить...
Но на взгляд юной Регины, новый дизайн выглядел намного лучше старого, и это было все, что имело значение.
Представление началось вскоре после прибытия первых гостей. Юлия наняла рассказчика, старика — возможно, лет пятидесяти — с огромной свирепой серо-черной бородой. Он рассказал длинную и запутанную историю, полностью по памяти, о том, как герой Калвч добивался руки дочери великана Исбаддена. Это была предание предков о давних временах до пришествия цезарей. Мало кто слушал его — даже Регина была слишком взволнована, чтобы задерживаться надолго, хотя и знала, что это была хорошая история, — но старик терпеливо рассказывал и пересказывал бы свои истории всю ночь, и по мере того, как вечер продолжался, а выпивка оказывала свое действие, его глубокий голос все больше привлекал внимание людей. Однако в начале вечера были более популярны музыканты. Они играли на смеси инструментов из Британии и с континента, костяных флейтах и свирелях, арфах, кифарах и берцовых костях, и их живая музыка плыла, как дым, в неподвижном воздухе.
Здесь был отец Юлии, дедушка Регины. Аэций был выдающимся воином, который после приключений за границей теперь находился в таинственном, волшебно звучащем, далеком месте под названием Стена. И, проехав всю Британскую провинцию на празднование двадцатипятилетия своей единственной дочери, он топал по вилле и громко ворчал по поводу всех расходов. — Как будто Рейн никогда не замерзал, — загадочно говорил он.
Марк, отец Регины, был худым, неуклюжим мужчиной со строго подстриженными темными волосами и осунувшимся, озабоченным лицом. Он был одет в свою тогу. Ношение этого официального одеяния требовало умения, поскольку оно было очень тяжелым, и нужно было правильно ходить, чтобы драпировка легко падала, а Марк к этому не привык. Поэтому он ходил медленно и тяжело, как будто на нем был огромный свинцовый груз. Независимо от того, насколько осторожно он делал каждый шаг — а сесть он не осмеливался, — драгоценная тога то волочилась по полу, то складывалась и неловко хлопала, или распахивалась, обнажая его белую тунику под ней.
Но Марк с гордостью носил свою фригийскую шапочку, заостренную спереди, что выдавало в нем приверженца культа Кибелы, старомодного, но популярного на местном уровне. Через четыреста лет после рождения Иисуса христианство стало религией империи. Но в провинциях христианство оставалось культом городов и вилл, а сельские жители, которые составляли большую часть населения, все еще цеплялись за свои древние языческие обычаи. И даже среди элиты все еще сохранялись старые культы. Сама Кибела была богиней-матерью, пришедшей из Анатолии и привезенной в Рим после завоевания.
Если Марк всегда чувствовал себя неловко в приличной компании, то сама Юлия была настоящей хозяйкой. На ней была завязанная на талии длинная рубашка-стола поверх сорочки с длинными рукавами. Толстая ткань столы, ярко раскрашенная в синий и красный цвета, ниспадала тяжелыми складками, а через плечо у нее была перекинута мантия, приколотая чудесной брошью с драконом. Ни один волосок не казался неуместным, и для Регины она освещала каждую комнату ярче, чем любое количество бронзовых ламп или подсвечников.
Что касается самой Регины, то она порхала по комнатам и внутреннему двору, где масляные лампы и свечи мерцали, как упавшие звезды. За ней следила Картумандуа, у которой были строгие инструкции относительно того, какие продукты Регина могла есть и что ей можно было пить (особенно после печально известного инцидента с ячменным элем). Куда бы Регина ни пошла, люди наклонялись, чтобы поприветствовать ее, лица женщин были густо напудрены, у мужчин жирные от пота и последствий употребления вина или пива, но все улыбались и делали комплименты ее прическе и платью. Она привлекала их внимание, читая свои латинские стихи или молитвы Христу и танцуя под яркую музыку. Регина знала, что однажды она станет леди, такой же величественной и элегантной, как ее мать, со своей собственной свитой рабынь — ни одна из них не была бы такой неуклюжей и желтоватой, как Картумандуа, она была полна решимости добиться этого — и будет в центре внимания на своих собственных вечеринках, таких же роскошных, как у ее матери, возможно, даже на этой самой вилле. И по мере того, как тянулся вечер, ей просто хотелось каким-нибудь образом вернуть солнце обратно за горизонт, чтобы еще немного оттянуть ужасный час отхода ко сну.
Но затем дедушка отвел ее в сторону. Он вывел ее через раздвижные двери в конце столовой на террасу, среди рядов яблонь и зарослей малины. Выложенный плиткой пол осыпался, но вид на сельскую местность был прекрасным. Небо темнело, и первые бледные летние звезды пробивались сквозь синеву; она могла видеть только бледную реку звезд, которая в это время года бежала по небесному своду. Регина узнала, что латинское слово "вилла" означает "ферма": она могла различить силуэты амбара, зернохранилища и других хозяйственных построек, а также поля, где днем пасся скот. На холмах за пределами виллы мерцала одинокая группа огней. Это была восхитительная ночь.
Но лицо Аэция было суровым.
Аэций был крупным мужчиной, воплощением силы и спокойствия, неуместным в этой сверкающей обстановке. Она ожидала, что Аэций придет на вечеринку в доспехах. Но на нем была простая туника из небеленой шерсти с цветными полосками по подолу и рукавам. Правда, на нем была солдатская обувь — толстые деревянные подошвы, прикрепленные к его огромным ступням полосками кожи. Хотя он не носил оружия, Регина могла видеть шрамы, глубоко врезавшиеся в мускулистую плоть его руки.
Марк рассказал ей, что Аэций служил в действующей армии и провел четыре года в Европе под командованием Констанция, британского военачальника, который переправил свою армию через море, чтобы самому претендовать на императорский пурпур. Констанций потерпел поражение. Полевая армия была рассеяна или поглощена другими подразделениями и никогда не возвращалась — за исключением отдельных фигур, таких как Аэций, который теперь служил в пограничных войсках. Марк мрачно бормотал обо всем этом и об ослабленном состоянии армии в Британии. Но Регина мало что понимала, и в любом случае у нее был более оптимистичный взгляд на мир, чем у ее сварливого старого отца, и она считала историю Констанция довольно захватывающей. Император из Британии! Но когда она спросила о его приключениях, Аэций просто посмотрел на нее, его светло-серые глаза запали и потемнели.
Теперь он присел на корточки лицом к Регине, держа ее маленькую ручку в своей огромной лапе.
Она нервно пробормотала: — Что я сделала не так?
— Где находится Картумандуа?
Регина огляделась, впервые осознав, что рабыни нет на ее обычном месте, в нескольких шагах позади нее. — Не знаю. Я не избавлялась от нее, дедушка. Это не моя вина. Я...
— Я скажу тебе, где она, — сказал он. — Она в своей комнате. Ее тошнит.
Регина начала паниковать. Получить выговор от Аэция было намного хуже, чем любое предостережение от ее матери и определенно от отца; если Аэций поймает тебя, это действительно будет означать неприятности. — Я ничего не делала, — заныла она.
— Ты уверена? Я знаю, что ты раньше делала, — сказал он. — Ты заставляла ее бегать кругами, пока у нее не начинала кружиться голова. Твоя мать рассказала мне об этом.
Это была постыдная правда. — Но это было давно. Должно быть... о, должно быть, прошли месяцы! Я тогда была совсем маленькой девочкой!
— Тогда почему Карта больна?
— Не знаю, — запротестовала Регина.
Его глаза сузились. — Интересно, стоит ли мне тебе верить.
— Да!
— Но ты не всегда говоришь правду. Не так ли, Регина? Боюсь, ты становишься избалованным и своенравным ребенком.
Регина старалась не плакать; она знала, что Аэций расценивает это как признак слабости. — Моя мама говорит, что я хорошая девочка.
Аэций вздохнул. — Твоя мама тебя очень любит. Как и я. Но Юлия не всегда... благоразумна. — Его хватка на ее руках ослабла. — Послушай, Регина. Ты просто не можешь так себя вести. Жизнь не будет прежней, когда ты вырастешь. Я не знаю, как все сложится, но наверняка все будет по-другому. И Юлия, я думаю, не всегда это понимает. И поэтому она не учит тебя.
— Ты говоришь о Констанции?
— Да, об этом шуте, помимо всего прочего...
— Никто мне ничего не говорит. Не понимаю, что ты имеешь в виду. В любом случае, мне все равно. Не хочу, чтобы все было по-другому.
— То, чего мы хотим, очень мало меняет в этом мире, дитя, — спокойно сказал он. — Теперь, что касается Карты. Ты должна помнить, что она личность. Рабыня, да, но личность. Ты знала, что у нее имя королевы? Да, имя королевы бригантов, королевы, которая, возможно, противостояла самому императору Клавдию. — Бриганты были племенем старых времен, как учили Регину, и именно Клавдий давным-давно ввел Британию в состав империи. — Но теперь, — сказал Аэций, — эта королевская семья настолько бедна, что ей пришлось продать своих детей в рабство.
— Мои родители купили для меня Карту.
— Да, они купили. Но Карта все равно дочь принцессы. И вам повезло, что у вас вообще есть рабыня-прислужница. Когда-то рабы были для всего. У тебя был бы раб, который отсчитывал бы время для тебя — человеческие песочные часы! Но сейчас только твоя мать и еще несколько человек верят, что могут позволить себе рабов. В любом случае, ты не должна причинять вреда Карте.
— Но я этого не делала.
— И все же она больна.
Регина оглянулась назад и вспомнила, какой бледной выглядела Карта, когда прислуживала Юлии и одевала ее. — Но она была больна перед вечеринкой. Я видела ее. Пойди спроси ее, что случилось.
— Она была? — Все еще сомневаясь, Аэций отпустил ее руки. — Хорошо. Если ты лжешь, ты знаешь об этом в глубине души... О. — Его глаза расширились, огромная голова откинулась назад, и он посмотрел в небо.
Пораженная, она тоже посмотрела вверх. Ей потребовалось мгновение, чтобы заметить свет в небе. Это было прямо посреди огромной звездной полосы — новая звезда, ярче всех остальных, мерцающая, как оплывающая свеча. Люди выходили из виллы с напитками и едой в руках, и их болтовня стихла, когда они уставились на странный свет, их лица сияли, как монеты, в последних сумерках.
Несмотря на тепло вечера, Регине внезапно стало холодно. — Дедушка, что это значит?
— Возможно, ничего, дитя. — Он заключил ее в объятия, и она прижалась своим тонким теплом к его силе. Она услышала, как он пробормотал: — Но это сильное предзнаменование, могущественное.
* * *
Ночью, после того, как все гости разошлись по домам, Регина услышала крики. Громкие голоса, странно похожие на карканье ворон, разносились по тихому воздуху двора до комнаты Регины. Для ее матери и отца не было ничего необычного в том, чтобы спорить, особенно после выпитого вина. Но сегодня это звучало особенно злобно.
Из-за этого она обнаружила, что не может заснуть. Она встала с кровати и прокралась по коридору в комнату Картумандуа. Ночное небо, видневшееся сквозь толстые стекла окон, казалось ярким. Но она избегала смотреть наружу; возможно, подумала она, если не обращать внимания на этот странный свет, он исчезнет.
Когда Регина была поменьше, она часто приходила спать в комнату Карты, и хотя прошло уже несколько месяцев с тех пор, как она делала это в последний раз, в этом все еще не было ничего необычного. Но когда Регина появилась в дверях, Карта вздрогнула, натягивая шерстяное одеяло на грудь. Когда она увидела, что это Регина, она расслабилась и выдавила улыбку, смутно различимую в летних сумерках.
Регина подошла к кровати, кафельный пол был холодным под ее босыми ногами, и забралась под одеяло вместе с рабыней. Смутно она задавалась вопросом, кто, по мнению Карты, приходил в ее комнату, кого она боялась.
Даже отсюда она могла слышать пьяные вопли своих родителей. Хотя было не холодно, Карта и Регина прижались друг к другу, и Регина уткнулась лицом в знакомый запах ночной рубашки Карты.
— Тебе теперь лучше, Карта?
— Да. Намного лучше.
— Прости, — прошептала она.
— За что?
— За то, что заставила тебя заболеть.
Картумандуа вздохнула. — Тише. Я была больна, но это не твоя вина.
— Ты снова воруешь еду, — мягко упрекнула Регина.
— Да. Да, именно так. Я воровала еду...
Регина не заметила напряженного тона ее голоса, потому что, укачиваемая Картой на руках, она уже засыпала.
* * *
Утром не было никаких признаков ее матери. Не то чтобы это было так уж необычно после вечеринки. Слуги и рабыни сновали взад и вперед, опустошая лампы, убирая горшки и подметая полы. Они выглядели усталыми; для них тоже выдалась долгая ночь. День был жарким, гораздо более душным, чем вчера, и Регина подумала, не разразится ли буря.
