Обычная, уже успевшая выгореть трава, обычное летнее небо, блеклое от жары. Даже редкие облака — и те поднялись повыше от земли, чтобы не истаять на той сковородке, в которую она превращалась к полудню. Но было ощущение, что то ли трава стала гуще, то ли зелени больше. Попадались вовсе не выгоревшие участки. Так бывает, когда недалеко вода или подземные ручьи подходят близко к поверхности. Старая Апа-Шер сказала бы, что здесь — 'доброе место'.

Странно, если учесть, что все побережье Асана пять лет назад было заражено Хаосом. Хотя... пожалуй, это похоже на то, как на зажившей ране появляется молоденькая, свежая кожица. На пожарище тоже трава зеленее, чем вокруг.

Я попытался слиться со степью и небом, чтобы ощутить, что тут происходило.

Облака, похожие на редкую марлю, настолько прозрачные, что вроде и нет их вовсе, скользили в зените. Засмотревшись на них, я невольно представил, как хорошо и прохладно сейчас там, в вышине, над вершинами дальних гор. Размечтался — и вдруг обнаружил, что парю метрах в десяти над травой.

Ошеломленный Маня поджал хвост и заскулил.

Сердце сжалось от страха. Падать с такой высоты — не самое большое удовольствие. К счастью, сработал приобретенный еще в студенческие годы рефлекс: нельзя ждать неудачи. Начнешь бояться, что завалишься на экзамене — попадется тот единственный билет, который не учил. А идешь с полной уверенностью, что все будет хорошо — темы окажутся прекрасно знакомыми. Поэтому, вместо того, чтобы представлять, как мое несчастное тело с размаху шлепается на высохшую до каменной твердости землю, я заставил себя думать о медленном планировании, подобном тому, как кружит в воздушных струях сухой лист. Даже халат распахнул, чтобы больше походить на что-то, способное летать.

И — получилось! Мягко опустившись на траву, я облегченно выдохнул и с недоумением осмотрелся.

Волк осторожно подошел и внимательно обнюхал мне лицо.

Сказать что-то вразумительное удалось не сразу.

— Мань, ты чего-нибудь понимаешь? — просипел я.

Зверь улегся и принялся яростно чесать за ухом.

— Ну и шуточки! Блин немазаный, кто это прикалывается?

А вокруг — пустота. И магией никакой не пахнет...

Впрочем, ощущать магию можно не только так, как это делают шаманы, — на запах.

Когда мы блуждали по лабиринтам в темнице Лофта, мертвый маг Асаль-тэ-Баукир был вынужден научить меня видеть 'тонкие энергии' — потоки магических сил. Вернее, он почти насильно вложил в мою голову талант видеть эти самые силы, но что с ней, этой способностью, делать, не объяснил. Выдал пару загадочных фраз: 'Видеть — пустяк, видят все, кто лучше, кто хуже, только не все об этом знают. А вот понимать, что видишь, нужно учиться всю жизнь'.

Я воспринимал 'тонкие энергии' как светящиеся и при этом абсолютно прозрачные ленты, оплетавшие все вокруг. Они различались яркостью, шириной и, как ни странно, плотностью, они все время двигались — но понять, какой в них смысл, я пока не смог. Поэтому, попытавшись пару раз посмотреть на мир 'глазами мага', я просто перестал обращать внимание на мельтешение 'тонких энергий'.

Но тут до меня вдруг дошло, что большая часть потоков стягивается именно ко мне. Словно струи тумана, они текли откуда-то с юга и собирались вокруг меня в светящийся кокон. Видимо, он-то и мешал как следует рассмотреть то, что снаружи.

А где энергия — там и магия. Судя по обмолвкам Асаль-тэ-Баукира, основные принципы колдовства во всех мирах одинаковы, даже земные знания достаточно верны. Даже игровые подсчеты 'манны' и 'эргов' имеют смысл — только вот реального наполнения в них нет. Но тут-то колдовской силы — аж в ушах булькает!

— Эк меня проперло! — произнес я вслух.

Второй точкой сосредоточения сил было то озеро на горизонте, к которому мы теперь шли. Или, может быть, не озеро — что-то, что магическим зрением виделось как ослепительно сияющий белый купол.

И я решился.

Представил, что плавно поднимаюсь на метр над землей...

Получилось! Я завис, как паук на паутине, боясь вздохнуть — казалось, от самого легкого шевеления меня понесет по ветру. Вес исчез, земное притяжение больше не имело надо мной власти... Сияющая сфера на севере притягивала, как магнит. Мы были с ней в чем-то сродни. Цвет кокона вокруг меня отличался, но не сильно — в нем было лишь чуть больше зелени.

И вдруг на меня навалился страх.

Спина покрылась липким потом, руки задрожали. А в голове зазвучали голоса — просящие и гневные, печальные и уверенные. Я не разбирал слов, но понимал, что они все чего-то хотят. И это 'что-то' очень важно, чрезвычайно важно!

Они говорили о жизни и смерти, о болезни и надежде.

Замелькали лица — искаженные страданием или отчаянием, плачущие, молящие...

Сотни, тысячи лиц...

Вот еще молодая орчиха пытается напоить из чашки больного ребенка. Малыш сгорает от лихорадки, у него уже нет сил даже глотать...

— Идиотка! — заорал я. — Бегом к знахарке, возьми отвар лунного корня! Сначала заразу вывести надо! Гнойник вскрыть надо! И где мелкий такую гадость подцепил — он же без ноги может остаться!

Женщина вздрогнула и испуганно оглянулась. Но, видимо, голос из пустоты ее не удивил.

— Лунный корень, — почти неслышно прошептали губы женщины. — Лунный корень...

Я открыл глаза и обнаружил, что сижу на холмике рыхлой земли, а Маня толкает меня носом.

Голоса в голове смолкли. Точнее, они спрятались и стали почти не слышны. Но стоило мне подумать о них, как просьбы звучали с новой силой.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я. — Но с полетами, наверное, лучше повременить. Летать, конечно, приятно, но пешком как-то надежнее...

ГЛАВА 4

До сияющего купола пришлось топать еще часа три.

Над чем он висел, стало понятно, только когда мы подошли вплотную. Так часто бывает в степи: вроде бы глазу доступен бесконечный простор, но из-за почти незаметных складок земли можно и в полукилометре не видеть отару, которая, прячась от жары, забрела отдохнуть в распадок. А взобрался повыше — и вот она, как на ладони.

Мы поднялись на последний увал, и перед нами раскинулась круглая, словно кратер вулкана, ложбина, в центре которой зеленела небольшая дубрава. Сквозь листву что-то поблескивало, но озерцо ли это — непонятно.

Вокруг дубравы струились ковыльные волны — серебряные и зеленые, извивались золотые полосы лебедянника, синели лужицы ивца. Все, что есть прекрасного в летней степи, собралось тут, в круглой ложбине, укрытой белым куполом силы.

Сказать 'доброе место' — ничего не сказать.

Клочок земли, к которому идешь всю жизнь.

Колдовской остров, которого нет на картах, но который вдруг поднимается из воды, когда уже почти не осталось надежды на спасение.

— Это — что это? — пробормотал я вслух. — Тут же был Хаос!

Маня втягивал ноздрями воздух и мелко дрожал. Я никогда раньше не видел его таким. Казалось, он впал в транс, не решаясь сделать ни шагу, и одновременно — всей своей звериной душой стремясь к тому, что скрывалось за деревьями.

— Пойдем, дурашка! — я положил руку ему на шею. — Никто нас не укусит, мы сами кого угодно укусим!

Так мы и подошли к опушке — Маня деревянно переставлял ноги, словно был в любой момент подпрыгнуть на месте и рвануть прочь, а я не ощущал никакой опасности.

Здесь было странно.

Но не опасно.

Не может быть опасно там, где кусты цветущего на опушке шиповника пронизаны солнцем, где под ногами пружинит толстый слой прелых листьев, сквозь который пробиваются кустики земляники, а над головой суетятся веселые птицы.

В дубраве жили сотни птиц — юрких степных воробьев и золотистых люшиков. Они чирикали и свистели, они перепархивали с ветки на ветку и роняли на нас то увядший листок, то зеленую ягоду боярышника, то крохотный желудь. Они настороженно наблюдали за нами и обсуждали на своем птичьем языке каждый наш шаг.

— Не бойтесь, мы просто посмотрим, что там, — обратился я к пернатым хозяевам.

Конечно, глупо разговаривать с мелкими пичугами, но этот мир полон духов, которые могут вселиться в тело любого воробья.

Под деревьями царила прохлада, пахло прелью, цветущим шиповником и чистой водой. Только редкие солнечные лучи пробивались сквозь густые кроны, пятная землю лужицами света.

И вот впереди блеснула вода — озеро здесь все же было: крохотное, словно лужица на дороге, но глубокое и чистое, как отраженное в нем небо.

В других обстоятельствах обожающий воду Маня не упустил бы случая залезть в него по уши, но сейчас он, и так шедший на полусогнутых лапах, распластался в траве и замер в паре шагов от берега. Я ничего не понимал. Ну — озерцо. Ну — питается оно от крошечного родничка, который сначала наполняет мраморную чашу, потом переливается через край и стекает в ложбинку. В этих краях можно найти немало осколков ушедших эпох. Защищенные древней магией, они сопротивляются разрушающему действию времени. Белый мрамор с розовыми прожилками лишь снизу, у днища чаши, покрыт мхом, а резные края такие, словно и не пролетали над ними века владычества Темного Властелина и его наследников... Эльфы умели делать красивые вещи. Но зачем на брюхе ползать?

Я сделал шаг к берегу и наклонился. Поверхность озерца — идеальное зеркало, лишь опавший лист не дает перепутать верх и низ, воду и небо. А сама вода прозрачна настолько, будто ее и нет вовсе, виден каждый камешек на дне, каждый стебелек травы.

Даже страшно коснуться этой чистоты руками, на которых и зола от костра, и жир съеденной утром каши. Машинально я принялся тереть ладони о полы халата и вдруг услышал женский смех.

Она сидела рядом с мраморной чашей.

Молоденькая эльфийка, почти ребенок. Голубые глаза, вздернутый носик и задорно торчащие кончики ушей. У нее были пушистые русые волосы, собранные в довольно-таки растрепанную косу, словно она только что проснулась и не успела причесаться, лишь наспех перевязала кудри первой попавшейся под руку веревочкой, и зеленое платье — то ли шелк, то ли листва, все струится и переливается. Ростом девчушка была — хорошо, если мне по плечо, да и то вряд ли.

— Ты кто? — глупо спросил я.

Глупо — потому, что моментально понял: сияющий купол над дубравой — ее работа. Ее Сила. Она просто пульсировала Силой. Хрупкая фигурка — обман или минутный каприз. Она может быть любой — какой захочет. Я, нечувствительное к магии существо, не ощутил никакого давления, а моего зверя просто распластало по земле от близости этой мощи.

Эльфочка снова расхохоталась — звонко, совершенно по-девчонички:

— Не трудись, племяш, выбирать слова! Я знаю, что ты хочешь сказать. Лучше послушай меня. Ты — из тех, у кого суть — не внутри, а в делах. Какое решение примешь — будет твое. И будешь — ты.

Слушая эльфочку, я едва не забыл, как дышать.

'Я — это мое дело? Что ж, может, оно и так! Без смысла нет и сути'.

А остроухая девчонка между тем оперлась о края чаши и поманила меня к себе. Я подошел, взглянул на воду — но в ней не было ничего, кроме дрожащего отражения дубовой ветви и голубизны неба.

Девочка снова хихикнула:

— Глупый ты, племяш! Не ищи больше знаков, иди своим путем. Младшая, которая растворена в этой земле, тебе не все сказала. Обижена она на тебя — не любит, когда ее запреты ломают. Ты сам не знаешь еще, чем кончится то дело, которое ты затеял... затеял вопреки воли Младшей. Но это — не беда. Теперь ты и без ее благословения обойдешься.

— А? — только и сумел я выдавить из себя. — А ты? Ты — не отсюда?

— Отсюда, не отсюда... какая разница? Я — отовсюду. Не мешай. Для того чтобы миры выбрали новый путь, ты должен...

Малышка замолкла, словно подбирая слова. Сейчас в ней не было ни грамма божественности — озорная девчонка, которая недовольно морщит лоб, пытаясь объяснить взрослому непонятливому дядьке, что от него требуется.

— Ты должен следовать своему сердцу... вот! — в конце концов выпалила она. — Когда ты захочешь... очень захочешь, потому что сердце стучит и требует... умри, но сделай! Сделай так, чтобы дети Земли вернулись домой. Младшая тогда простит. Понятно?

— Не очень. Я хочу помочь Жужуке стать матерью — это правильно? Мне было ее жалко, когда она говорила о проклятии... И поэтому Мать-Сыра-Земля на меня обиделась?

— Правильно!

— И надо кому-то еще помочь, чтобы перестала дуться?

— Или так, или иначе... будь самим собой и слушай сердце. Не понял сейчас — поймешь потом.

— А про то, куда девался Лофт, ты знаешь? — ляпнул я наобум.

— Что? Лофт? — эльфка нахмурилась. — Не совсем. Не так, чтобы сказать тебе, и ты знал. Безумец — есть. Этого достаточно.

Эльфка расхохоталась и вдруг исчезла.

Но сияние осталось — не такое палящее, как рядом с ней, но по-прежнему мощное.

Я обернулся к Мане и спросил:

— Как ты думаешь, куда нас послали? Это что — новый квест или просто напутствие?

После того, как богиня — а ведь эта малышка наверняка была какой-то богиней — исчезла, Маня перестал дрожать и теперь с интересом принюхивался к воде. Неодобрительно посмотрев на меня, он несколько секунд продолжал изучение запахов, после чего принялся жадно лакать.

— Ну и дурак! — обиделся я. — Обопьешься!

На волка мои слова никак не подействовали. Он напился и с видом абсолютного блаженства улегся на берегу.

Идея провести остаток дня и ночь в тени дубравы мне понравилась. Действительно, до заката — считанные часы, отдохнем — и утром в путь. К тому же вода здесь действительно странная. После завтрака остатками украденной на Земле каши прошло немало времени. Когда мы приближались к Долине Родника, как назвал я для себя это место, порядком хотелось есть. Но стоило сделать пару глотков из озерца — и голод исчез. Или это остатки Силы маленькой богини подействовали?

В общем, я решил до утра никуда не двигаться. Лучше подумать, глядя, как темнеет листва в кронах деревьев, и слушая, как успокаиваются дневные птицы и просыпаются ночные.

Самое обидное — не с кем посоветоваться. Маня, конечно, умеет слушать, но от него совета не дождешься. Интересно, где сейчас старина Асаль-тэ-Баукир? Он остался в тумане возле Арагорна. Так захотел бог. Теперь, наверное, следует за ним, как верный пес...

И вдруг меня осенило. Разумное существо — это тоже целый мир. Не важно, где находится человек, его проблемы всегда с ним. Значит, можно попытаться переместиться не куда-то, а к кому-то. Конкретно — к душе мертвого мага Асаль-тэ-Баукира...

Зажмурив глаза, я представил его таким, каким видел последний раз: снежно-белая шерсть, ярко-желтые глаза с вертикальным зрачком, обведенные полосками темно-коричневой кожи — словно макияж гламурной дивы. Такие же коричневые влажные губы, из-под которых торчат кончики клыков, недовольно наморщенный нос...

Заклинание сработало само — я даже не произносил формулу. Очутившийся перед моим лицом львиный нос был таким же недовольно сморщенным, как в моих мечтах.

— Привет, потеря! — отстранился я от льва.

Маг величаво посмотрел на меня сверху вниз, потом прищурил один глаз, фыркнул и сделал вид, что мы расстались буквально вчера: