Эпинэ с осени не бывал в подобных местах и почувствовал себя провинциалом, приехавшим в столицу, — нарядные люди, подобострастные слуги, дорогая посуда… Когда-то он жил среди всего этого и не замечал. Закатные твари! Робер Эпинэ никогда не жрал за чужой счет! Пирушки с друзьями не в счет: сегодня угощает один, завтра — другой, и никто никому не должен, но чтоб вот так…
Альдо понял, почему обычно веселый Иноходец непривычно молчалив, и с нарочитой значительностью возгласил:
— Король обязан должным образом кормить своего маршала. Как ты думаешь, во сколько обходится Оллару Алва?
— В том-то и дело, что ни во сколько, — буркнул справедливый Иноходец, — Ворон швыряется собственным золотом.
— Вассал не должен быть богаче сюзерена, — нахмурился Альдо.
— Настоящий хозяин Талига — не Оллар, а Дорак, — махнул рукой Робер. — ЕГО Алва не богаче, а Фердинанд — тряпка, к тому же грязная.
2
— Блистательные господа, — пухлый гоганский юноша, не похожий на обычного слугу, склонился в учтивейшем из поклонов, — покорнейше прошу вас омыть руки и проследовать за мной. С вами желают говорить.
— И кто же? — поинтересовался Альдо, поднимая голову от истекающего жиром каплуна.
— Блистательные увидят сами. Это важные люди. Такие важные, что можно умереть.
— Умирать не надо. — Альдо с некоторым сомнением посмотрел на заставленный снедью стол.
— Блистательные господа, в комнате встреч накрыт такой стол, что против этого он, как роза против лебеды и тучный телец против весеннего ежа. — Гоган поцеловал собственные растопыренные пальцы. — Сам достославный Жаймиоль, узнав, кто почтит его кров, четырежды и один раз воздел руки к небесам и встал к жаровням…
Альдо не понимал ничего, Робер — тоже, но не принять приглашение становилось невозможным. Талигойцы из вежливости помочили руки в чашах с пахнущей розами водой, отерли их тонким неподрубленным полотном[25] и, предшествуемые толстяком, проследовали за плотный занавес, отделявший «Оранжевую луну» от обиталища достославного Жаймиоля. В нос пахнуло странным, ни на что не похожим запахом, исходящим от выставленных в ряд четырехглавых бронзовых курильниц, и Эпинэ едва удержался от того, чтоб присвистнуть — толстощекий гоган не преувеличивал — происходило что-то очень важное и очень странное.
Даже в дни относительного благополучия Робер никогда не бывал на защищенной половине гоганского дома[26]. Единственными негоганами, проникавшими в святая святых богатейших купцов и ростовщиков Багряных и Золотых земель, были воры, да и то самые отчаянные. Про то, как гоганы находят своих обидчиков, ходили рассказы столь страшные и нелепые, что приходилось верить в их достоверность — придумать подобное было невозможно. Альдо и Робер славились своей смелостью, но даже им стало не по себе. От них явно чего-то хотели, и отказаться от предложенной чести будет, мягко говоря, трудно.
Вымощенный желтыми и черными плитками коридор вел вверх — гоганы не признают лестниц, а внутренние двери запирают лишь в какие-то там особенные ночи. Курильницы исчезли, значит, они уже в сердце дома.
Коридор уткнулся в очередной занавес, и сопровождающий остановился.
— Блистательных ждут здесь. Не мне, ничтожному, переступать этот порог. Да пребудет над могучими и мудрыми длань Кабиоха[27].
Эпинэ, несколько невежливо отстранив принца, вошел первым. На всякий случай. В Агарисе поговаривали, что первый чужак, вошедший в гоганское обиталище, умрет раньше, чем второй. Кто бы ни сидел за занавеской, маршал не позволит ему причинить вред Альдо! Только вот там никто не сидел.
Комната, в которой оказался Робер, была совершенно круглой. В нее вели четыре двери, но привычных талигойцу окон не было. Днем свет проникал через отверстия в потолке, но сейчас на улице было темно, и гоганы зажгли массивные масляные лампы.
Вновь повеяло благовониями, но запах был слабее и не столь резок, как в первом из коридоров. Посредине комнаты тускло мерцала металлическая пирамида, что подтверждало правдивость агарисских воров. Неужели золото?! Или все же позолоченная медь или бронза?
Занавес на одной из дверей был раздвинут, и Робер счел это приглашением. Если первый зал не имел углов, то во втором их было в избытке, а место пирамиды занимал огромный заставленный яствами стол, за которым расположились пятеро пожилых гоганов в желто-черных балахонах[28] и один в желтом. Это зрелище окончательно лишило Робера аппетита — Святейшего Эсперадора и магнусов[29] будущий герцог Эпинэ видел, хоть и издали, а старейшину гоганов Золотых земель — нет, хотя слышал про достославного[30] Енниоля Гавионна немало. Этот человек считался слишком умным, хитрым и безжалостным даже для гогана. Что Енниоль делает в доме Жаймиоля, стоящего в гоганской иерархии на несколько ступеней ниже достославного из достославных?![31] Что здесь делают они с Альдо?!
— Моя радость безмерна. — Енниоль говорил негромко и четко. Так говорят люди, привыкшие к безоговорочному повиновению. — Да расточатся горести наших гостей и приумножатся радости. Нижайше прошу блистательных и великолепных присоединиться к нашей трапезе. Лишь удовлетворив тело, можно подняться к высотам мысли.
Светочи эсператизма утверждали, что, ограничивая тело, укрепляют дух и радуют Создателя, но наголодавшийся Робер был полностью согласен с гоганом. Тем не менее накинуться на еду, не узнав главного, было невозможно. Иноходец собрал волю в кулак и постарался не глядеть на лучший из столов Агариса.
— Благодарю достославного Енниоля и его соплеменников за любезное приглашение, — принц придерживался тех же взглядов, что и его маршал, — но мы хотим знать, чем изгнанники могут быть полезны вашей общине.
— Я слышу то, что ожидал услышать, — все так же негромко произнес Енниоль. — Могут ли изгнанники быть полезны правнукам Кабиоха, и могут ли правнуки Кабиоховы облегчить участь изгнанников? Если блистательные согласны, мы узнаем ответ до конца этой ночи, но я — старый человек и не привык смотреть на юношу снизу вверх. Я прошу гостей этого дома опуститься в кресла и отведать четыре раза по четыре блюда, дабы показать, что они доверяют хозяину. Люди Чести чтят свои обычаи, мы, правнуки Кабиоховы, — свои, и в этом — наша сила и наше спасение.
Хозяевам Робер не доверял. Да и кто в здравом уме и трезвой памяти станет доверять гоганам, но почему не поесть, если предлагают, да еще столь настойчиво? Самолично встав у жаровен, достославный Жаймиоль доказал свое право называться лучшим поваром Агариса и всей Кэртианы. Конечно, общество гоганских старшин несколько портило удовольствие, да и выказывать застарелый голод не хотелось, но Эпинэ и Ракан отдали должное угощению. Енниоль рассказывал о достоинствах предлагаемых яств, Альдо время от времени отвечал, остальные молчали.
Трапеза закончилась уже знакомыми чашами для омовения рук. Слуги вынесли стол и зажгли неизбежные курильницы. Робер Эпинэ видел напряженное лицо своего сюзерена — Альдо понимал, что они вступают на шаткую лестницу, которая может вести как в рай, так и в преисподнюю.
— Прежде чем предложить блистательным то, что мы хотим предложить, — начал достославный, — я хочу спросить, что знает великолепный Альдо из дома Раканов о нашей вере и о прошлом своей семьи?
— Почти ничего, — покачал головой Ракан, — вы не любите быть на виду, а я, правду сказать, в эсператизме не силен. Клирики говорят (надеюсь, достославный меня простит), вы молитесь демонам, которых изгнал Создатель.
— Слова блистательного не являются оскорблением, — негромко проговорил Енниоль, — так думают многие, и мы, правнуки Кабиоховы, не спешим развеять мрак, в коем блуждают непосвященные. Те, кто забыл родство свое, недостойны его. Только мы храним в своей памяти то, что храним, и, когда солнце взойдет на Западе, станем теми, кем станем, но ты, блистательный, принадлежишь к избранному роду, и мы откроем тебе истину…
Робер Эпинэ стиснул зубы — проповедь после обеда, что может быть гаже, но проклятый гоган не перейдет к делу, пока не нагородит тыщу ведер вяленых кобелей[32]. Придется слушать. Иноходец украдкой глянул на Альдо — в глазах принца пряталась обреченность, но на лице был написан вежливый интерес — от природы порывистый, чтобы не сказать неистовый, Ракан научился держать себя в руках еще в детстве. Изгнание и бедность — хорошие наставники, даже слишком хорошие.
— Я не стану называть блистательным все колена Кабиоховы, — похоже, Енниоль понимал, какому испытанию подвергает своих гостей, — и не стану призывать их принять нашу веру. Быть может, потом блистательным откроется истина, и они сделают шаг от величия земного к величию горнему. Пока я скажу лишь то, что скажу. Мы, как и вы, верим, что мир сей создан в шестнадцать дней, и создавший его, имя коему Кабиох, ушел по звездной Нити, но далее наше знание и ваши заблуждения расходятся, как расходится торная дорога и след ослепшего осла.
Гоган остановился и пристально посмотрел на гостей. Видимо, достославный ждал, что они с Альдо возмутятся, но принц смолчал, а маршал тем более. Робер Эпинэ слишком ненавидел пареную морковь и постные рожи, чтобы вступаться за эсператистов. Надо полагать, родившемуся в Агарисе Альдо хозяева насолили еще больше. Эпинэ показалось, что Енниоль подавил улыбку.
— Постараюсь не злоупотреблять вниманием блистательных. Вы верите, что мир наш захватили демоны, правившие семь тысяч лет и изгнанные вернувшимся Создателем, но Создатель превыше всех в Мудрости и Силе, все идет по воле Его. Мог ли Он уйти, оставив сотворенное ничтожным? Могли ли демоны осмелеть настолько, что захватили принадлежащее Ему?
Вопросы ответов не требовали, но Роберу стало интересно. В самом деле, если Создателю известно будущее, как вещают клирики, значит, про демонов он тоже знал? Знал и не остановил?
— Вижу в глазах блистательных тень сомнений, и я рассею ее. Четверо не были демонами, но первыми из детей Кабиоховых, сильнейшими, мудрейшими и справедливейшими.
Енниоль замолк, строго и требовательно глядя на Альдо. Ракан вежливо улыбнулся.
— Теперь я знаю смысл вашей веры, но я по-прежнему не…
— Блистательный гость — последний в роду Раканов, правителей земных, в чьих жилах течет кровь всех сынов Кабиоховых. Раканы — внуки Кабиоховы, гоганы лишь правнуки. Откажется ли Альдо Ракан от того, что принадлежит ему по праву рождения, в обмен на трон Талига?
Роберу показалось, что он ослышался, и Альдо, судя по его лицу, тоже. Талигойский трон для родившегося в Агарисе наследника Раканов был чем-то вроде миражей Багряных земель. Иноходец Эпинэ попробовал на зуб гражданскую войну и уверился в том, что их дело обречено, и вдруг…
— Блистательные гости удивлены? — подал голос старейшина гоганов. Говорил он один, остальные лишь согласно наклоняли головы, словно свидетельствуя слова Енниоля.
— Признаться, да, — не стал ходить вокруг да около Альдо. — От чего именно я должен отказаться и каким образом вы можете нам помочь? Ссудить деньгами?
— Золото может многое, но мы сильны не только золотом, но и знаниями, и многим иным, о чем блистательным гостям знать необязательно. Когда Альдо Ракан наденет корону, он вспомнит этот разговор, а он ее наденет, если согласится.
— Достославный, — изгнанник взглянул в лицо старому гогану, — до сего дня я не знал о вашей вере, но я знаю, что вы ничего не даете даром и всегда остаетесь в выгоде.
— Потомки Гоха желают принять на свои плечи ношу, брошенную нерадивыми, — сверкнул глазами Енниоль, — то, чего мы хотим, отринуто прародителями блистательных много веков назад. Альдо из дома Раканов обретет то, что видит во снах, взамен того, о чем его сердце никогда не тосковало.
Пусть блистательный поклянется, что, став властителем Талига, отдаст в руки правнуков Кабиоховых старую Гальтару и реликвии, созданные в те поры, когда Раканы не знали эсператизма. И он сядет на трон.
— Гальтару? Но в ней же никто не живет.
— Сын моего отца говорит внуку твоего деда, что то, что просим мы, не имеет ценности в глазах забывших родство свое.
— Если мы и так все забыли и ничего не знаем, зачем вам мой отказ? — Альдо словно прочитал мысли Робера. — За свое золото вы купите и развалины Гальтары, и старые вещи.
— Мы чтим Закон Кабиохов и не хотим уподобляться скупщикам краденого. Лишь законный обладатель прав и имущества может от них отказаться.
— А если ничего не выйдет? Скинуть Олларов не так-то просто.
— Если ничего не выйдет, значит, правнуки Кабиоховы не исполнили своих обязательств и заплатят неустойку. Каково слово блистательного?
Робер смотрел на Альдо, ожидая его решения. С одной стороны, предложение было выгодным, с другой — оно казалось… слишком выгодным, хотя Чужой разберет этих фанатиков. Может, для них и впрямь нет ничего важнее этого самого первородства и старых цацек…
— Я согласен, — раздельно сказал Альдо, — в день моей коронации вы получаете Гальтару и те старинные вещи, которые пожелаете.
— Я прошу блистательного подтвердить свое слово в Чертоге Одного и Четверых, и я прошу блистательного гостя спросить свою кровь о минувшем.
— Но, достославные, я эсператист.
— Кабиоху и правнукам его важна кровь блистательного гостя, но не мысли его.
— То есть я должен поклясться на крови?
— Таков обычай. Но и правнуки Кабиоховы принесут свою клятву и внесут свой залог.
— Хорошо, — Альдо поднялся, — пусть будет так, как вам нравится, хотя кровь дворянина не дороже его слова. Мой друг должен сделать то же, что и я?
— О нет! Пусть блистательный Робер из рода Флоха даст слово молчать об увиденном, этого довольно.
— Я не разбрасываюсь тайнами моего короля, — отрезал Иноходец, ошалевший от своего новоявленного родства с каким-то Флохом.
— Да проследуют блистательные впереди меня в чертог Кабиохов.
3
Больше сомнений в том, из чего сделана эта штука, не было. Золото! Червонное золото, не изгаженное никакими примесями. Робер никогда не был жадным, но при мыслях о том, сколько вуарских[33] слитков пошло на одну-единственную гоганскую игрушку, становилось страшно.
Енниоль поднял руку, один из занавесов раздвинулся, пропуская двух то ли беременных, то ли очень полных молодых женщин, разодетых в разноцветные шелка и увешанных драгоценностями. Толстухи вели под руки третью, невысокую и тоненькую, закутанную в легкое белое покрывало. Равнодушный ко всяческим обрядам, но не к женщинам, Иноходец, стараясь не нарушать приличий, постарался разглядеть вошедших дам. Гоганы прятали своих жен и дочерей от чужих глаз, а тут к ним пожаловали аж три.
