Паук приглашает на танец

— И как быстро вы нас научите? — вмешался виконт.

В своём воображении он, наверняка, уже одним пальцем давил сразу дюжину мух новообретённой способностью.

— Понадобится какое-то время.

— Время?

Лицо мальчишки разочарованно вытянулось.

— И зачем нам это нужно? Зачем вы вообще приехали?

— Потому что меня пригласили ваши родители. Они хотят, чтобы вы научились пользоваться тем, что в вас заложено.

Это, конечно, была только одна и отнюдь не главная причина.

— Зачем?

— Чтобы вы смогли в будущем поступить на службу к Его и Её Императорским Величествам.

— Зачем?

— Чтобы вы, виконт, сделали хорошую карьеру, а леди Эрселла стала фрейлиной и подыскала себе достойную партию.

— За...

— Да, помолчи ты! — ткнула его в бок сестра, и обратила ко мне возбуждённо горящие глаза. — Показывайте, мисс Кармель!

Следующие несколько часов я учила их нащупывать энергию материи и по-ниточкам вытягивать её наружу. Когда они научатся это делать, то перенаправлять её будет уже гораздо легче.

Последние минут сорок виконт хныкал, жаловался на усталость и тоскливо обрывал листочки с ближайшей ветки. Зато леди Эрселла старалась изо всех сил, и под конец урока листок на её ладошке шевельнулся, а по прожилкам пробежала едва различимая, но всё же вполне явственная искристая струйка. Девочка, у которой на лбу от усердия выступили капли пота, радостно взвизгнула и закружилась на одной ножке.

— Получилось-получилось!

— Ты сама его сдвинула, я видел!

— Неправда, я не трогала! Ты просто злишься, что у меня получилось, а у тебя нет!

— Лгунья!

Я прекратила их пререкания и повела на обед, не дожидаясь, пока леди Фабиана позвонит в колокольчик.

Глава 5

Внутри я препоручила юных господ заботам Беулы, а сама спустилась в кухню и наскоро согрелась луковым супом под размякшей хлебно-сырной корочкой. Слегка онемевшие от холода пальцы закололо, когда горячая жижа разогнала кровь. Прихватив блюдце с кремовым пирожным и чашку чая, я поднялась с нулевого этажа на первый, прошла в конец коридора и аккуратно нажала на ручку двери.

Там я поставила принесённое с собой на низенький столик, окруженный несколькими креслами и диваном, а сама направилась к дальней стене со стеллажами. Изучив содержимое пары десятков полок, я, наконец, наткнулась на нужную. Пробежав кончиками пальцев по добротным кожаным корешкам, я выхватила томик 'Бестиарий: миф или реальность', затем устроилась поудобнее в кресле, придвинула чашку и приступила к изучению.

— Кхм-кхм, вы правда надеетесь найти там ответ?

Я едва не опрокинула на себя чашку и тут же вскочила.

— Простите, милорд, надеюсь, вы не против, что я воспользовалась библиотекой.

— 'Гэллийский рыбак достаёт из сетей белокурую деву', 'Повенчанная с озером', 'Когда щекотка смертельна'... — продолжил он, заглядывая через моё плечо, — и вы верите, что это имеет какое-то отношение к моей жене?

— С чего вы взяли...

— ...что вы пришли сюда именно из-за неё?

Я промолчала.

— На вашем месте любой разумный человек захотел бы найти объяснение природе испытанных вчера чувств. А вы кажетесь мне разумной.

— Я здесь не для того, чтобы прояснить сущность леди Фабианы...

— Естественно, — кивнул граф, — вы ведь это итак уже поняли...

Невероятная догадливость графа стала неприятным сюрпризом. Казалось, он и не нуждался в подтверждении, а читал карту ответов на моём лице.

— ...а, значит, вы ищете...противоядие, не так ли?

Я промолчала. Граф удовлетворённо кивнул.

— Его тут нет. Говорю это как человек, изучивший здесь каждую букву.

Оглянувшись на дюжину стеллажей, возвышавшихся от пола до потолка, я оценила упорство графа. А его сильно припекло.

— Не всё так просто, как это описывается в книгах, мисс Кармель.

— Но...я ведь не ошиблась, и леди Фабиана....

— Ну же, скажите это.

— Сирена?

Несмотря на скандальность истории, детали не были доподлинно известны.

— Вы не ошиблись, — невозмутимо подтвердил граф. Но ваша попытка смехотворна, — он презрительно кивнул на томик в моих руках. — Это всё равно что искать Остров Сокровищ по карте из детской книжонки.

— А вы об этом...

— Знал ли я, кто она, когда женился на ней? Разумеется, знал.

— И это вас не остановило?

— Остановило? — удивлённо приподнял брови он, — да вы расист, дорогуша. Кто бы мог подумать! В следующий раз предупреждайте об этом в резюме

— Простите, милорд, я совсем не это имела в виду.

Граф неприятно оскалился и неторопливо прошествовал к дивану. Вальяжно расположившись на нём и закинув обе руки на спинку, он принялся бесцеремонно меня изучать. Я же продолжала стоять напротив, прижимая книгу к груди.

— Я женился по любви.

— Разумеется, милорд. По-другому и быть не могло.

— Не нужно говорить об этом с таким понимающим видом, — повысил голос он. — Вы ни черта не знаете!

— Напротив, милорд. Я охотно верю в то, что леди Фабиана умеет внушать любовь.

— А вы не слишком-то почтительны. А ещё недоверчивы. Так для чего люди, по-вашему, женятся?

— Чтобы составить хорошую партию.

— И, к тому же, циничны. А как же светлейшее из чувств? Разве не во имя него благородные лорды совершают подвиги на страницах романа, который вы сейчас читаете и усердно прячете каждый вечер под подушку?

Я вздрогнула. Откуда он знает?

Граф зашёлся от беззвучного смеха.

— Да, бросьте, не нужно следить за вами, чтобы знать, какими медовыми пряниками забита голова юных дев. Так, почему вы мне не верите? Вы же её видели, вот и скажите: разве можно не любить Фабиану? Вам прежде доводилось видеть столь совершенную оболочку? А её голос...

Его глаза вспыхнули, как у охотника при виде окровавленной лани.

— Видимо, у меня свои представления о проявлениях любви, милорд.

— Ах, вы о вчерашнем...вы любите пирожные, мисс Кармель?

На столике между нами стояла принесённая мною тарелочка, так что вопрос был праздным.

— Да, милорд.

— А какое ваше любимое?

— Эклер с ванильным кремом, милорд.

— А вы могли бы съесть два таких эклера разом?

— Пожалуй...

— А пять?

— Это было бы затруднительно.

— А десять?

— Едва ли это возможно.

— Так вот представьте, мисс Кармель, я тоже очень люблю пирожные — ореховые корзинки, если быть точным. Настолько люблю, что начинаю их есть и уже не могу остановиться: во рту приторно сладко, аж, до тошноты, живот скручивает от боли, но я продолжаю через силу запихивать их в себя. Чувство престранное: и сладостно и гадко. Я знаю, что остаток дня мне будет очень плохо, но завтра я пойду за новой порцией. И кто в этом виноват: пирожное, оттого что оно такое заманчивое и хорошо пропеченное, или я, потому что, зная о последствиях, продолжаю его есть?

— Но пирожное не внушает вам привязанность насильно.

— Разве одно мешает другому? Или вы думаете, я не в состоянии отличить истинную привязанность от внушаемой? Уверен, и вы почувствовали вчера разницу. Хотя противиться, признаю, очень трудно. Порой невозможно. Тем не менее, несложно определить, где истинное чувство, а где сладостное принуждение. А теперь представьте, что оба ощущения взаимоналожились...

— Тогда я бы возненавидела это пирожное.

— Так, по-вашему, ненависть противоположна любви?

— А разве нет?

— Нет. Равнодушие — вот истинный антипод.

— То есть, пока я здесь, мне придётся любить ореховую корзинку?

— Именно.

— И нет другого выхода?

— Ну, разве что залепить себе уши воском. Потому что заставить корзинку молчать очень проблематично.

Скорее, нереально. А стоит леди Фабиане заговорить, а, тем паче, запеть, и пытаться противиться её чарам — всё равно что дуть на океан, в надежде отвести надвигающееся цунами.

— Но вам повезло родиться женщиной. На вас её влияние сравни легкому ветерку, — усмехнулся граф.

— А на вас другое?

— Другое, — уклонился от подробностей он, а расспрашивать было бы неуместно. — Да, отложите вы, наконец, эту книгу! Между сиренами и русалками нет ничего общего.

— Разве?

— Да. Хотя многие ошибаются, считая их родственными. Когда-то мы тоже так думали... Знаете, однажды в наши края приехал бродячий цирк. Повсюду были афиши, сулившие зрителям невообразимое морское чудо: русалку. Фабиана загорелась пойти...

— И что же?

— Когда мы вошли в шатёр, нашему взору предстала ванна с формальдегидным раствором, в которой плавал начинающий подгнивать труп обезьяны: к верхней части туловища они леской пришили хвост крупной трески. Личико сморщенное, всё скукоженное и почерневшее — премерзкий уродец. Фабиана тогда очень разозлилась...

Могу себе представить: совершенную Фабиану Мортленд записали в родственницы к полуразложившемуся примату с рыбьим хвостом.

— Знаете, что она тогда сделала?

— Пожаловалась директору цирка?

— Лучше, — губы графа растянула хищная улыбка, он даже причмокнул. — Она позвала его в шатёр и самым сладким из своих голосов велела ему выпить формальдегид.

Я содрогнулась, не знаю, от чего больше: отвратительного рассказа или плотоядного удовлетворения, сверкнувшего в глазах графа при этом воспоминании.

— И он послушался?

— Вы ведь уже знаете, как убедительна может быть Фабиана. Не просто выпил, ещё и закусил своей русалкой.

— И остался после этого жив? — моё сердце покрылось холодной коркой, а колени начали подрагивать при мысли о том, во что я ввязалась.

— Понятия не имею, — беспечно пожал плечами граф и продолжил уже обычным тоном. — Когда мы уходили, его всё ещё выворачивало кровью, так что вполне мог и оклематься.

— А что же вы?

— А что я?

— Леди Фабиана сирена, а потому...не обладает искрой.

— Не человек, вы хотите сказать.

Я кивнула и постаралась, чтобы голос звучал незаинтересованно:

— А в чём была ваша искра?

— Я, знаете-ли, всегда был нерадивым ребенком. Гувернантки сменялись так быстро, что я не успевал запоминать имена. Моя искра так и осталась слабенькой, на троечку.

Говоря это, граф улыбнулся уголком рта (он вообще никогда не улыбался полностью, только одной стороной, отчего улыбка никогда не получалась доброй), и это натолкнуло меня на мысль о том, что он не вполне откровенен.

— Да, и это уже, в любом случае, не имеет никакого значения...

— ...из-за запрета.

— Да, из-за него.

Женившись на представителе другого вида, Кенрик Мортленд, по нашим законам, совершил кровосмешение. За что указом Его Императорского Величества был пожизненно лишён права пользоваться искрой. Наказание страшное, а будь граф моего вида — наихудшее. Но у дворян искра куда более слабая, чем у гувернёров. Им под силу, развив её, выполнять несложные магические действия. Едва ли это можно назвать полноценной магией. Но приобретаемых в процессе учебы нехитрых навыков вполне достаточно, чтобы поступить на императорскую службу и сделать карьеру при дворе. У каждого дар проявляется со своими нюансами. Итоговый результат зависит от того, сумел ли воспитатель вовремя разглядеть склонность подопечного и усилить то или иное качество, развив его в настоящий талант. У нерадивых учителей подопечные так и остаются середнячком.

Но граф прав: сейчас это уже не имеет значения. Если искрой долго не пользоваться, она уходит внутрь. Не затухает, но как бы костенеет, атрофируется, становится чем-то сродни вросшему волосу: ты его чувствуешь, терзаешься, но выковорить обратно не можешь. Пытаться потом раздуть её — практически безнадёжная затея.

Для таких, как граф, всё это неприятно, но пережить можно. Слугам и простолюдинам и вовсе запрещено развивать искру. Постепенно они привыкают жить с этим неудобством, как можно привыкнуть к хроническому заболеванию. Люди вообще ко всему привыкают.

Но вот с такими, как я, дело обстоит иначе: использовать дар в личных целях мы не можем. Таков природный механизм сдерживания и избежания злоупотреблений. Не пользоваться же ею вовсе — тоже не выход. Это пламя мучит, рвётся наружу, выжигает все внутри — терпеть невозможно. Я слышала о попытках себе подобных бросить вызов обществу, отказавшись от использования дара. Их именуют вырожденцами. Все эти случаи закончились трагически: кто-то наложил на себя руки, кто-то сошёл с ума. Печальный жизненный парадокс: мы не можем игнорировать свою способность без риска для жизни, но использовать её можем только во благо других. Чем люди беззастенчиво и пользуются. Вот почему нам приходится быть теми, кто мы есть, и служить таким, как граф. Хорошо, что в любом договоре всегда есть лазейки.

— Да, но прежде...какая она была?

— А, знаете, мисс Кармель, — граф вдруг резко поднялся со своего места и подошёл вплотную. Мне даже пришлось поднять голову, чтобы смотреть ему в глаза, а не в воротничок, — вы проявляете слишком большой интерес к способностям моей жены...и моим.

Я всей кожей почувствовала исходящее от него напряжение, хотя внешне он, как всегда, оставался лениво-спокойным.

— Простите, милорд. Это было нескромное любопытство. Впредь я не буду забывать о приличиях.

Граф преподал мне хороший урок. Как бы мне не хотелось распутать этот клубок как можно скорее, излишняя активность и расспросы новенькой гувернантки не останутся без внимания. А моё положение слишком непрочно, чтобы навлекать подозрения.

В нём вдруг что-то поменялось, и поза смягчилась. А то, что за этим последовало, и вовсе стало для меня полной неожиданностью: граф взял мою руку, перевернул запястьем кверху и провёл пальцем по клейму.

— Только не будьте фанатичны. Иногда приличия следует посылать к черту.

Самое постыдное было в том, что я не догадалась вырвать руку. Так и стояла, чувствуя себя кроликом под гипнотическим взглядом синеглазого удава. Граф сам выпустил моё запястье и, не прощаясь, направился к выходу. Я опомнилась.

— Милорд!

Он замедлил шаг и повернул голову.

— Могу ли я отлучиться на полдня? Мне нужно заказать новое платье.

Он неторопливо окинул мою фигуру оценивающим взглядом, сверху донизу, так что даже по коленкам побежали мурашки. От такого взгляда приличным девушкам полагается падать в обморок. Как досадно, что я не упала!

— Можете быть свободны завтра после обеда. До скорой встречи, малиновка Энн.

И, не оборачиваясь, вышел. А я на нетвёрдых ногах вернулась к стеллажу, поставила книгу на место и твёрдо решила держаться подальше от Кенрика Мортленда.

Глава 6

После окончания рабочего дня, мы уютно устроились в кухне. Вилмот снова углубился в газету, Симона изучала рецепт печеночного суфле для завтрашнего ужина, экономка миссис Меррит вела какие-то подсчёты. Зловещий мистер Бернис не имел обыкновения проводить досуг с остальной прислугой и даже пищу принимал где-то в другом месте. За что я была искренне ему благодарна: в присутствии мрачного дворецкого мне бы кусок в горло не полез. Один раз заглянула камеристка леди Фабианы, Мерфи. Она ничего не принесла, не унесла и не спросила, из чего я сделала вывод, что она пришла поглазеть на меня.