Дорога в один конец

Да, погибли трое пулеметчиков — из приданных сил. Накрыло снарядом бронебойщиков, их обоих, раненых и контуженных, спешно утащили куда-то в тыл. Про артиллеристов — вообще молчу, там не сразу даже и разобрались, кого и как хоронить.

А уж, что говорить про взвод связи... лучше помолчать. То-то на ротном прямо-таки лица нет. Я уж и не говорю о том, что и у него тоже какие-то потери есть.

Более того, прорвавшиеся немцы взорвали-таки мост! Надо полагать, он и являлся для них основной целью. Так что, наш локальный успех (успех ли?) на этом фоне выглядел бледно.

Немецкие коробки ещё и по селу вкатили пару десятков снарядов. Не Бог весть, что, но там теперь тоже такое творится... Там же медсанбат!

Ну, да, стоят перед нами четыре танка. Два, кстати, относительно целые, им только ходовую починить. Ну и внутри кое-чего подремонтировать.

На поле, перед нашими окопами, подобрали около пятидесяти человек убитых фрицев, ещё несколько человек раненых отволокли куда-то в тыл. Ещё больше немцев смогло уйти. Наверняка, там тоже хватало тех, кого попятнали наши пули. Но как их теперь сосчитать? Да и толку с этих подсчетов?

— Товарищ старший лейтенант! — подскакивает сбоку невысокий боец. — Всадники скачут!

Раз всадники — это начштаба. Старый кавалерист, он предпочитает этот способ передвижения любому другому.

Ротный, скрипнув зубами, встаёт и поправляет гимнастерку. Следом за ним привожу себя в порядок и я. Начальство... лучше выглядеть, как положено.

— Товарищ подполковник... — вскидывает ладонь к виску капитан, но тот только рукой машет.

— Потери?

— Убитых, считая усиление, четырнадцать человек. Девять человек ранено. Это — в моей роте. Одно орудие разбито, и один станковый пулемет уничтожен. Потери связистов подсчитывают, там вообще плохо. Их взводный убит...

— Так... — морщится подполковник. — Фигово! Противник?

— Свыше пятидесяти человек убитых, шестеро раненых взяты в плен и отправлены в тыл. Уничтожено два танка — один средний и один легкий. Два легких танка в повреждённом состоянии нами захвачены, один из них используется в обороне.

— Как?

— В смысле? — чуть теряется мой командир.

— Как используется?

— Старшина из его пушки стрелял по врагу.

— Попал? — поворачивается ко мне подполковник.

— Человек пять положил!

— А что мало так?

— Танк косо стоит, обстреливать я мог только небольшой участок, товарищ подполковник. Те, кто там оказался — там и остались... других не видел просто. А сдвинуть его никак — там гусеница сорвана.

— Понятно, — теряет интерес начштаба. — А что же вы мост защитить не смогли, товарищ старший лейтенант?

Горячев мрачнеет лицом.

— Мы на пригорке оборону держали, товарищ подполковник. За мостом, нас на эту позицию командир батальона определил, он тут всем командовал. Как раз, на тот случай, если бы танки прорвались через мост в деревню. Комбат сказал — пока твои там оборону держат, мы и пушками разживемся! А никакого другого противотанкового вооружения у нас не имелось... мы ж разведка, а не обычная пехотная рота, не положено нам. Танки подошли к берегу, открыли огонь по нашим позициям и прикрыли броней своих саперов. Кто ж знал, что они через мост идти не собирались? На дальней дистанции же, товарищ подполковник, мы им ничего сделать не могли...

— Пробовали, хоть?

— Удалось пару человек из винтовок подранить, но немцы их с собой, наверное, увезли... На месте боя никого не оставили. Потом уже, как они от моста отошли, мы переправились — и сюда!

— А здесь кто хозяйничал?

— Вот, — кивает в мою сторону ротный. — Комвзвода Красовский!

— Старшина?

— В роте некомплект комсостава. А товарищ Красовский на фронте не первый день.

Начштаба окидывает меня внимательным взглядом, чуть задерживает его на кобуре.

— Комвзвода, говорите? Ну, что ж... хоть он со своей задачей справился, товарищ старший лейтенант!

Зря он так!

Ротный аж покачнулся, сжал губы.

— Жду ваш рапорт через два часа! — сказал, как отрезал, подполковник.

Выдержка из рапорта

...Таким образом, задача, поставленная перед кампфгруппой, была выполнена. Мост подорван. При этом один из устоев моста поврежден в значительной степени. На его восстановление противник вынужден будет затратить большое количество времени и ресурсов. Русские потеряли возможность оперативно снабжать свои части на данном участке фронта и осуществлять маневр резервами.

Помимо этого в процессе выполнения поставленной задачи нами был захвачен в плен офицер разведотдела штаба фронта капитан Лигонин, направлявшийся от линии фронта в штаб двести шестьдесят восьмой стрелковой дивизии. При захвате офицер оказал яростное сопротивление и попытался уничтожить находившиеся при нем бумаги. Благодаря умелым действиям фельдфебеля Хайнца эти попытки были пресечены. К сожалению, капитан был ранен и, будучи доставленным в наш госпиталь, скончался на операционном столе. Тем не менее, захваченные у него документы, а также карта с условными пометками представляют несомненный оперативный интерес...

— Входите! — оторвав взгляд от лежащих на столе документов, произнес полковник Ляшке.

Стукнула входная дверь, и на пороге появился подтянутый офицер в звании майора.

— Разрешите, герр оберст?

— Присаживайтесь, майор, я давно вас уже жду.

— Тысяча извинений, герр оберст, но то, что по недоразумению именуется здесь дорогой, в нималой степени не способствует быстрому передвижению. Я выехал немедленно, как только получил ваши указания.

— Ладно, Хайнеманн, об этом после. Смотрите, какие интересные сведения притащили нам наши бравые танкисты, — протянул ему полковник карту и блокнот. — Вы достаточно хорошо знаете русский язык, чтобы понять то, что здесь написано.

Майор принял из рук полковника бумаги и углубился в их просмотр. Спустя несколько минут он оторвался от блокнота и поднял вопросительный взгляд на сидевшего напротив хозяина кабинета.

— Позвольте полюбопытствовать, герр оберст, где же владелец всего этого?

— Увы, мой дорогой друг, наши танкисты как всегда перестарались. Как вы думаете, долго ли проживет человек, если по его ногам проедутся танком?

— Сомневаюсь, что он вообще проживет хоть сколько-нибудь долго, чтобы иметь возможность ответить на какие-либо вопросы.

— Тем не менее, этот капитан ухитрился как-то дотянуть до нашего госпиталя, где благополучно и отдал Богу душу. Этот русский оказался очень живучим. Правда, допросить его так и не смогли. Никто из солдат, взявших русского в плен, не знал их языка в достаточной для этого мере. А кричать 'руки вверх' неподвижному пленнику, согласитесь, как-то не очень эффективно в данной ситуации.

— Очень жаль, герр оберст, — поджал губы майор, — очень жаль... Я бы не отказался побеседовать с ним в более подходящей для этого обстановке.

— Что, в данных документах действительно есть что-то интересное?

— И даже более того, герр оберст! По-видимому, этот офицер абсолютно исключал для себя какую-либо возможность пленения, иначе бы он не был столь откровенен в своих записях. У нас появилась неплохая возможность подложить изрядную свинью противнику. Из карты и записей можно определить приоритетные для них направления действий. Правда, для того чтобы успокоить их излишнюю подозрительность, нашим парням придется изрядно попотеть. Но игра стоит свеч.

Передовые позиции немецких войск. Четыре часа спустя.

— Итак, обер-лейтенант, вы хорошо уяснили поставленную задачу? — Хайнеманн вопросительно посмотрел на командира разведгруппы.

— Так точно, герр майор! Доставить тело русского офицера вместе с его документами в указанную точку. При этом соблюдать максимальную скрытность и осторожность. Не вступать в боестолкновения и любой ценой избежать обнаружения группы русскими.

— Все так, обер-лейтенант, — кивнул майор, присаживаясь около носилок, на которых лежало тело русского капитана.

Он приподнял плащ-палатку и осмотрел тело. Нахмурившись, движением руки подозвал к себе стоявшего рядом солдата с повязкой санитара.

— Снимите бинт и наложите повязку еще раз — наспех, неаккуратно, прямо поверх одежды. Так, как накладывал бы ее человек, тяжело раненный.

— Яволь, герр майор! — вытянулся солдат.

— Не забудьте позаботиться о том, чтобы повязка была пропитана кровью.

— Яволь!

Выпрямившись, Хайнеманн достал из кармана носовой платок, вытер им руки и брезгливо отбросил в сторону.

— Вот так, мой милый Генрих! Вот так и проваливаются тщательно разработанные операции! Мы хотим убедить русских в том, что их капитан скончался от множественной кровопотери, как говорят в этом случае медики. Попросту — истек кровью от ран. И только потому не успел уничтожить находившиеся при нем документы. А повязка наложена по всем правилам — так, как это делают санитары у нас в госпиталях. Хвала Всевышнему, что наши хирурги не успели приступить к операции — мне пришлось бы изрядно поломать голову над тем, как объяснить русской контрразведке наличие операционных швов на теле покойного. Что с его оружием?

— Пистолет вычищен, боезапас пополнен.

— Ну, слава Богу, и на этом. Отсутствуй у капитана хоть один патрон — русские неминуемо задались бы вопросом: в кого он стрелял? И почему, раз противник находился в зоне поражения из пистолета, тело капитана при этом осталось не осмотренным?

Обер-лейтенант уважительно кивнул.

— Разумеется, герр майор, я исполнил все ваши указания с максимально возможной точностью. Опросив солдат, которые захватили капитана в плен, мы постарались восстановить содержимое карманов погибшего. Для этого пришлось конфисковать у них часы, которые они сняли с его тела, и бритвенные принадлежности.

— Вот-вот, мой друг, вы правильно меня поняли.

Майор, пождав губу, критически осмотрел готовых к выходу солдат. Успокоено кивнул.

— Генрих, вы же знаете, я никогда не ставлю легких задач, так?

— Совершенно верно, герр майор!

— Как правило, я не ограничиваю вашу самостоятельность при их выполнении. Но в данном конкретном случае, настоятельно вас прошу удержать своих солдат от каких-либо импровизаций. Знаю, что тем самым сковываю вам руки, это так! Но! Мне о ч е н ь нужно, чтобы все мои указания были бы исполнены в буквальном смысле! Без каких-либо отступлений и исключений. Даже если вам навстречу выйдет командир дивизии русских — и его вы тоже не заметите. Понятно?

— Яволь, герр майор!

— Не тянитесь так, мы сейчас просто разговариваем. Настоятельно вас прошу — не приказываю, заметьте, чтобы вы должным образом проинструктировали всех своих солдат. Всех, Генрих!

— Будет исполнено, герр майор!

— Надеюсь на вас.

Выдержка из рапорта

...Предпринятыми повторными поисками, с привлечением сил комендантской роты и бойцов близко расположенных частей, тело капитана Лигонина было обнаружено только на следующий день. Причина смерти, по предварительным данным, наступила от потери крови, в результате переезда ног капитана немецким танком. Обе ноги раздроблены. По-видимому, сразу после ранения, Лигонин потерял сознание и был принят противником за убитого. Очнувшись, он наскоро перебинтовал раны и, по-видимому, предпринял попытку скрыться в кустах — обнаружен след, оставленный им при переползании с места ранения. Капитан смог переместиться на значительное (около ста метров) расстояние, и ввиду этого не был обнаружен при проведении первоначальных поисковых мероприятий. При осмотре личного оружия, следов его применения не имеется, боезапас не израсходован.

... Имевшиеся при Лигонине оперативные документы и личные записи в сохранности. Нижний правый угол карты обуглен, по-видимому, капитан пытался уничтожить документы. Но ввиду потери сознания, довести своё намерение до конца не успел...

Против ожидания, никакого существенного втыка от руководства не последовало, подполковник ограничился словесным втыком на месте боя. Оно и к лучшему, на ротного и так смотреть было тяжко. Связистам досталось — мама, не горюй! Там выбило больше половины личного состава. В том числе и хохотунью Иришку, к которой Горячев испытывал сильную привязанность. Представляю себе его состояние сейчас... не хотел бы я оказаться на его месте!

Когда, по возвращении в расположение части, я успел урвать чуток времени, чтобы пересечься с Ниночкой, даже она посочувствовала его горю. Как, однако, быстро разносятся слухи!

— Ты береги его... — осторожно трогает она меня рукой. — Он хороший, наши девчонки сейчас все ему сочувствуют. Ему, наверное, сейчас трудно очень.

От её волос исходит какой-то пряный запах, и это меня отвлекает. Не сразу даже врубаюсь в смысл сказанных слов.

— Да... Мы стараемся. А тут ещё и начштаба дивизии на него наехал...

— Что сделал? — удивляется девушка.

— Накричал. Разнос устроил, будто Горячев виноват в том, что немцы мост подорвали! Кто ж знал, что это их цель, думали, они в деревню попрут, её готовились защищать. Там, если хочешь знать, ребята вообще на верную смерть шли — ничего у них против танков не было, одни ручные гранаты. Это у нас пушка, да ПТР — а у них что?

— Так он бы подполковнику и объяснил!

— Объяснишь такому... станет он тебя слушать, как же! С горы — оно всё виднее! Начальство!

А руки мои никак успокоиться не хотят, поглаживают осторожно девичье плечо. Она чуть отстраняется.

— Странный ты... Со стороны посмотреть — так сущий головорез! Недаром, тебя народ сторониться. Говорят, что ты временами вообще голову теряешь, такой жестокий да резкий. Даже своего можешь так стукнуть!

— Бывает... — нехотя соглашаюсь с ней. — Иной раз и сам берегов не вижу, прямо-таки накатывает что-то непонятное... Но, я же не всегда такой! И не со всеми!

Нина гладит меня по щеке.

— Я вижу... Сейчас-то ты совсем другой. Но ведь никто, кроме меня, этого не знает. И это плохо. Все думают — ты жестокий и черствый.

— Война... — не нахожу никакого иного объяснения.

— И здесь люди разными быть могут! — не соглашается она. — Не все же зачерствели!

— Не все. Но я в тылу немецком был. И видел там... словом, не могу я их теперь воспринимать, как людей.

— Всё равно! — упрямо качает головой девушка. — Нельзя же так! Война — она пройдёт. И как ты будешь на других людей смотреть — снова врагов искать примешься?

— Там же не будет немцев!

— И ты станешь другим?

А вот и не знаю... Стану ли? И вообще — не смотрю я настолько далеко. Конец войны... до него ещё дожить как-то нужно, а вот выйдет ли? Бои, насколько я ещё чего-то пытаюсь вспомнить, тут будут жестокие и кровавые. По сопатке нам навешают ещё очень и очень основательно. И шанс дожить до победы, откровенно говоря, у меня не слишком-то и велик. Да, знаю чуть-чуть побольше, кое-что могу... но против пули или снаряда это защита слабая. Вот против того, кто эту пулю наводит — это уже чуток иная песня будет.

Но сейчас я об этом думать не хочу — мне хорошо. Так бы рядом с Ниночкой и сидел. От неё каким-то душевным теплом веет, и мне на сердце легче становится.