Чтобы не афишировать встречу, Каракозов пригласил главного режиссера в загородную резиденцию губернатора — в уютный коттедж, расположенный в маленьком закрытом и хорошо охраняемом поселке. Там, за обильно накрытым столом они проговорили весь вечер. Каракозов хорошо подготовился к беседе, прочитал едва ли не все, что было в Интернете, о театре, познакомился с отзывами о спектаклях. Они долго обсуждали современное театральное искусство, в каком оно состоянии и куда катится.
Главреж был в восторге, заявив, что впервые встречает чиновника, который так хорошо и тонко понимает в современном искусстве и театр особенно. На степень восторга прибавило и то, что Каракозов обещал удовлетворить все нужды, с которыми обратился к нему главный режиссер.
Оба были уже изрядно пьяны, когда Каракозов обратился к своему собеседнику с просьбой, ради которого и затеял этот ужин. Для него это был не простой момент. С одной стороны ему не хотелось, чтобы главный режиссер понял истинную подоплеку его интереса к делам театра, с другой — он сознавал, что так или иначе придется раскрыться; ведь не с идиотом же он имеет дело, а с ушлым человеком, который много чего повидал на своем веку. И ни раз использовал актрис для удовлетворения не только своих творческих, но и мужских интересов. Об этом Каракозов прочитал в докладной записке, которая была составлена по его просьбе.
Каракозов начал издалека. Он сказал, что считает театр очень живым организмом, в котором постоянно должно что-то меняться, двигаться, развиваться. В противном случае начинается застой, неизбежно переходящий в упадок. Это относится и к актерскому составу; плохо, когда все лучшие роли играют одни и те же актеры. Это снижает потенциал спектаклей, сокращает интерес к ним зрителям, которые не видят свежих лиц. После этих слов он посмотрел в лицо главного режиссера и понял, что тот крайне внимательно его слушает. И даже если он изрядно пьян, это ничуть не снижает степень его внимания.
Уже через несколько секунд Каракозов убедился, что прав.
— Игорь Теодорович, — обратился к нему главреж, — вы можете со мной разговаривать совершенно открыто. Кто конкретно вас интересует?
Секунду поколебавшись, Каракозов назвал фамилию. Главный режиссер понимающе улыбнулся.
— У вас отменный вкус, — оценил он. — Я и сам положил на нее глаз. Но теперь даже не стану смотреть в ее сторону. Вы понимаете, только как мужчина, а не как режиссер. Что вы предлагаете?
— Сделать новую премьеру, и поручить ей главную роль. Ну, а какой конкретно спектакль, — это уже на ваше усмотрение.
С момента того разговора минуло полгода. Сегодня как раз и состоялась премьера спектакля, в главной женской роли которого была занята Виолетта Турчина.
Каракозов смотрел на сцену, и ему все больше нравилась Турчина, и как женщина, и как актриса. Ее нельзя было назвать ослепительной красавицей, но она была вся пронизана невероятно волнующей женской привлекательностью. Ее лицо, голос, жесты и движения были наполнены неизгладимым очарованием. Смотреть на нее, как на огонь и воду, можно было бесконечно, это зрелище не надоедало, и не утомляло.
Спектакль продолжался и в какой-то момент по-настоящему увлек Каракозова. Он был рад тому, что главный режиссер был действительно хорошим режиссером, а потому помогать ему и театру было приятно. Усилия и средства, которые затрачивались на эти цели, были не напрасно потраченными.
Спектакль постепенно приближался к финалу, и Каракозов стал испытывать определенное волнение. Он был опытным ловеласом и покорил немало женщин, но вот сейчас привычной уверенности не испытывал. Он сомневался, что его дама сердца окажет ему благожелательный прием. Из донесения он знал, что она если не любит своего мужа, то относится к нему хорошо, и между супругами царит согласие. Тем более, не изменяет ему. А это способно повлиять на его намерения.
Перед премьерой он созвонился с главным режиссером. После той памятной встречи они общались не часто, зато всегда доверительно. Каракозов сообщил ему, что намерен навестить актрису после спектакля в ее театральной уборной. Главный режиссер тут же смекнул, какой услуги хочет от него губернатор, и сказал, что предупредит ее о визите высокого гостя. Более того, постарается, чтобы в тот момент никого у нее не было.
Спектакль закончился, зал разразился овацией. Подождав, когда закончатся аплодисменты, Каракозов в сопровождении двух охранников направился за кулисы. Он знал, где расположена уборная Турчиной; с этой целью специально изучил схему помещений театра.
Он постучался, услышал слово: "войдите". Сделав жест охранникам, чтобы они оставались в коридоре, вошел в помещение.
Турчина сидела за столом в платье, в котором играла свою роль. Она внимательно посмотрела на вошедшего, но при этом не только не встала, но даже не пошевелилась.
— Здравствуйте, божественная Виолетта Сергеевна! — сказал Каракозов. — Понимаю, как вы устали после такого не простого спектакля. Но не мог не заглянуть к вам и не сказать, насколько сильно мне понравилась ваша игра. Прошу прощение за вторжение.
Каракозов сделал несколько шагов от двери и протянул актрисе купленный Несмеяновым букет. Она взяла его, вдохнула в себя аромат цветов и только тогда на мгновение улыбнулась.
— Благодарю вас Игорь Теодорович, — поблагодарила она.
— Вы знаете меня?
— Кто же не знает губернатора. Таких, думаю, в области нет.
— Мне очень приятно. Вы не против, если мы совсем немного поболтаем о спектакле. Я переполнен впечатлениями и мыслями от постановки и особенно вашего исполнения. Но если вы устали, то...
— Я устала, но поговорю с удовольствием. Присаживайтесь.
Каракозов поспешно сел на стул. Турчина заняла место напротив.
— Что вы хотите мне сказать? — поинтересовалась она.
— Я восхищен вашей работой.
— Это вы уже говорили. Мне еще раз сказать: "спасибо"?
— Нет, одного раз вполне достаточно. Я о другом, о вашем таланте к перевоплощению. Ведь Марта намного старше вас. Но это нисколько не заметно.
— Это во многом заслуга гримеров.
— Не согласен. Конечно, они тоже постарались, но на девяносто процентов это ваша игра. Я далеко видел не все ваши роли, но я уверен, это лучшая.
— С этим я согласна, мне очень нравится сама пьеса. А когда артист увлечен тем, что играет, это залог успеха.
— Да, прекрасная пьеса, — согласился Каракозов. — Пьеса о человеческом отчаянии, о том, как человека оставил Бог. Или скорее, человек оставил Бога. А, возможно, имеет место и то и другое. Знаете, я же по базовой специальности философ, и мне совсем не чужды эти темы. Они тянутся еще с античных времен.
— Вы философ? — удивилась Турчина.
— Да. Это вас удивляет?
— Пожалуй.
— А какое образование вы полагали у меня?
— Я об этом не думала. Но уж точно не философское. Тогда понятно...
— Что именно?
— Ваши рассуждения. Я тоже, когда репетировала роль, думала о характере героини, и вообще, о чем пьеса?
— Каковы же ваши мысли?
— Не знаете, поймете ли вы меня?
— Я постараюсь, Виолетта Сергеевна. А могу я вас называть просто Виолеттой?
— Да, конечно, мне будет приятно. Не люблю, когда меня называют по имени отчеству. Так вот о пьесе, точнее, о том, что я думаю о ней. Джордж и Марта глубоко несчастны, и даже не столько друг с другом, сколько каждый сам по себе. Возможно, они запутались в самих себе. И им срочно понадобились зрители, ради которых устраивают эту комедию. Хотя, скорее, трагифарс. Знаете, труднее всего носить все в себе, а когда в какой-то форме вываливаешь это наружу, становится легче. Ведь, правда?
— Абсолютно точно, Виолетта.
— Вот и тут состоялся такой сеанс вываливания. Джордж и Марта пытаются примирить действительность со своим внутренним миром, иначе он может их просто разорвать. Им для этого требуется какой-то перформанс, чтобы он ослабил то напряжение, что внутри них. Вот они и разыгрывают представление перед случайно найденными зрителями. Только у них мало что получается. Зрители уходят, а они снова остаются одни и сами с собой. Оказывается, просто спектакля для этого недостаточно. Кстати, примерно то же самое происходило с Вирджинии Вульф. Пока я готовила роль, то читала ее книги и ее биографию. Ее всю жизнь преследовали галлюцинации, и то, что устроили герои пьесы, в каком-то смысле тоже является галлюцинацией, но на яву.
— Вы не только невероятно привлекательны, Виолетта, но и умны! — не сдержал восторг Каракозов. Он действительно испытывал восторг от молодой женщины. — Даже не представляете, как хочется продолжить наш разговор о пьесе и не только. Но, понимаю, как вы утомлены. У вас очень энергозатратная роль. — Каракозов сделал вид, что задумался. — А знаете, дорогая Виолетта, а почему бы нам это однажды не сделать в каком-нибудь более приятном для таких дел месте. Мне очень хочется с вами побеседовать. Вы очень талантливая актриса, и я готов в мере своих скромных сил помогать вашему продвижению в нашем театре. Вместе мы сила, — улыбнулся он.
Каракозов видел, что его слова погрузили в задумчивость актрису. Он с таким волнением ждал ее ответа, что слышал, как учащенно и громко бьется его сердце.
— А почему и нет, — вдруг произнесла она. — Когда?
— Да, хоть завтра. Какое у вас расписание?
— Днем у меня репетиция. Но вечером я свободна.
— Прекрасно! Тогда я заеду за вами после репетиции. Вас не смущает, если к вам зайдет мой человек и пригласит в машину. Я там буду вас ждать.
На секунду между бровями актрисы образовалась складка.
— Вы же губернатор, и вам не хочется светиться. Я правильно вас поняла?
— Так оно и есть.
— Хорошо, пусть будет так, как вам удобно, — согласилась Виолетта.
Каракозов встал, взял в свою руку ладонь актрисы и нежно ее поцеловал.
— Тогда до завтра.
Он давно забыл тот день, когда был так же счастлив, как сейчас.
9.
Теперь почти каждый вечер Плотин шел к Аммонию. Хотя иногда учитель просил его позволить ему отдохнуть, так как работа забирала много сил. В этом случае он встречался со своими товарищами по кружку. Они беседовали на разные темы, собираясь чаще всего в попинах. Плотину там не нравилось, так как обычно было шумно; все пили, кричали, ели, часто стоя, так как сидящих мест на всех не хватало. Да и публика была самая что ни на есть низкая: рабы, вольноотпущенники, бедные иностранцы. Зато здесь было дешевле, чем в тавернах, а деньги приходилось экономить. С каждым днем их становилось все меньше. Сначала Плотин мало обращал на это обстоятельство внимания, но однажды, пересчитав оставшиеся монеты, забеспокоился.
Он решил посоветоваться с учителем; за то время, что он посещал его кружок, у них установились доверительные отношения. Впрочем, больше и не было с кем, других людей в этом чужом для него городе он не знал.
Аммоний задумался.
— Могу поговорить с Афинагором, он вечно жалуется, что не хватает грузчиков. Но работа тяжелая, не всем по силам. Ты молод, справишься?
— У меня нет другого выхода. Мне очень нужны деньги. Домой возвращаться не хочу, хочу быть рядом с тобой. Ты мой учитель. Наверное, эта та плата, которую мне придется заплатить, чтобы ты бы оставался им и впредь.
Так Плотин оказался в порту. Его жизнь резко изменилась; до того, как устроиться грузчиком, он мог ложиться и вставать в любое время, проводить его в размышлениях и путешествиях по городу. Теперь он был в значительной степени лишен этих приятных моментов. За опоздание штрафовали и наказывали, да и сама работа отнимала столько сил, что к концу дня нередко казалось, что ни что другое, кроме как добраться до дома и лечь, уже больше ничего не хочется.
Зато Плотин обнаружил, что способен быстро восстанавливаться; уже через час от былой усталости не оставалось и следа. И он снова был готов внимать учителю.
А вот с Афинагором отношения не очень ладились. Не то, что распорядитель погрузкой его невзлюбил, скорее ему просто нравилось приставать к нему то с разговорами, то с придирками. Это вносило разнообразие в его однообразную жизнь. Плотин же старался работать из-за всех сил; во-первых, от этого зависел его заработок, а во-вторых, если Афинагору что-то не понравится, он может в любой момент выгнать его. И тогда на что жить?
Но была еще одна причина, почему Плотин держался за это место, несмотря на изнурительные нагрузки. Из-за недолгих перерывов на перекус. Они садились с Аммонием отдельно от всех, доставили припасы, чаще всего лепешки, бобы и оливки, реже сыр и яйца, ели и разговаривали. То были лучшие минуты жизни, которые он бы ни на что другое не променял. Никто их не отвлекал от общения, грузчики быстро привыкли, что эти двое уединяются не для того, чтобы кто-либо им мешал. Даже Афиногор, хотя и частенько окатывал их недовольным взглядом, не навязывал им своего общества.
Чаще всего их диалоги касались учений Платона и Аристотеля, а так же Единого и того, как человеку достигнуть состояния, которое можно назвать божественным.
— Пойми, Плотин, — говорил Аммоний, жуя лепешку из пшеницы или ячменя, — путь к Единому один. Когда ты совершенствуешь себя, ты начинаешь к нему восхождение. Когда ты так поступаешь, то сближаешь себя с Ним и умственно и духовно. Я не случайно покинул христианство, так как не нашел в нем пути, по которому я мог бы пойти. Там предлагают молиться и молиться, соблюдать заповеди, верить в благого Бога, который един в трех лицах. Я был готов в это поверить, но куда двигаться дальше? Великий Платон говорит: "Человек, который делает все, что ведет к счастью, зависящим от себя, а не от других людей, принял по-настоящему лучший план для счастливой жизни. Это человек умеренный, мужественный и мудрый". Именно таким призываю я тебя быть. Я вижу, что ты можешь стать для многих примером для подражания. Я это узрел сразу, как ты вошел в мой дом.
— Но что такого есть во мне, что заставляет тебя так говорить? — спрашивал Плотин.
— Ты очень углублен в себя. Таких, как ты, я еще не встречал. Внешнее для тебя помеха, которую ты не можешь устранить. Но стараешься свести отношения с этим миром к минимуму. Такие люди появляются на свет крайне редко, и они предназначены не для обычной жизни.
— Что же мне тогда делать, учитель, как жить?
— Так и живи, все само собой случится. Я предвижу, что ты станешь основателем и учителем мудрости для многих поколений.
— Но такой человек уже есть, это ты.
Аммоний отрицательно покачал головой.
— Ты заблуждаешься, это не я. Если меня и будут помнить, то только в связи с тобой. Но жизнь твоя будет нелегкой и не простой, Единое легко не подпускает к себе близко. Чтобы ощутить его, нужно отдать Ему всего себя. К сожалению, мало кто готов на такую самоотдачу, но без нее мир не изменить.
— А его надо менять? — спросил Плотин и ощутил, как наивно прозвучали его слова.
Некоторое время Аммоний задумчиво смотрел на Плотина. Он был так напряжен, что даже перестал есть, хотя до окончания перерыва осталось совсем немного времени.
— Мир меняется постоянно, Плотин, проходит мгновение — и он уже другой. Жизнь не останавливается, она все время чем-то наполняется и идет вперед. Но что мы при этом видим? Все те же устремления, все те же пороки, мы просыпаемся утром и знаем, что нас ждет. Это обновление, которое не обновляет. Мы движемся по горизонтали; это бесконечное движение, которое никуда не приводит. Люди не думают об Едином, о восхождение к Нему. А без этого и через тысячу лет все будет так же. Да глупцам станет казаться, что все вокруг изменилось, но мудрый будет понимать, что это не более, чем иллюзия. Все осталось прежним. Помни, Плотин, о своем даймонии, это то, что является высшим непосредственно к тому, что ты делаешь в независимости от того, ешь ли ты или размышляешь о чем-то важном. Всегда помни, что в каждом прожитом миге надо искать путь для восхождения. Пока ты не изменишь мир внутри себя, он не изменится ни в чем и нигде.
