Устинья, дочь боярская-2. Выбор

— Ты мне скажи, чадо, что за боярышню себе нашел Федор? Ведь ни о ком другом не думает мальчик. Не приворот ли там, не зелье какое?

Михайлу аж по спине холодом пробрало.

Устя... его Устя?! И сейчас ее могут... нет-нет, и тени подозрений допускать нельзя! И справится он с этим! Так юный наглец улыбнулся, что Макарий даже опешил.

— Когда, Владыка, позволишь говорить откровенно?

— Чего ж не позволить, чадо? Считай, что ты предо мной как на исповеди, и все слова твои меж нами останутся.

— Ну тогда... Заболоцкая — она домашняя, да порядочная. Объелся царевич вольности, прискучили ему девки грязные, а тут Заболоцкая повернулась. А она ж тихая, Владыка, да рассудительная, на шею ему кидаться не стала, выгоды не искала... а на высокой-то веточке яблочко завсегда слаще!

Хмыкнул насмешливо патриарх.

Могло и такое быть, и верно наглец говорил. Ой как могло... просто? А люди чаще всего чем-то простым и руководствуются, не надо в них сложности искать. Сочетание момента да и характера, вот и получается что-то интересное. А начнешь разбираться — и все раньше было под солнцем, и будет еще не раз.

— Фёдор на эту Устинью только и смотрит. Ведомо тебе это?

— Ведомо, Владыка. Она ж рядом вьется, а в руки не дается, вот и тянет парня. Сам я несколько раз его в церковь сопровождал, когда он зазнобу свою повидать желает.

Несколько! Каждые три дня и сопровождал, теперь боярышня Устинья так в храм и ходила. Поутру, с сестрой и матушкой. Молилась усердно. О чем? Кто ж знает, губами шевелила беззвучно, а ликом так чистый ангел. Видно, что молится она, а не парней разглядывает.

Любовались оба, и Михайла, и Фёдор, только царевич открыто, а Михайла исподтишка. Еще успевал и с Аксиньей переглянуться.

Как поранили его, да пригласил Заболоцкий заглядывать, стал он иногда бывать на подворье, хоть и нечасто. Хотел с братом Устиньюшкиным подружиться, да тот буркнул что-то и ушел восвояси. Михайла не унывал.

Насильно мил не будешь?

Так он и не насильно, а постепенно, потихоньку, по шажочку единому, всегда у него все удавалось. Разве что Устинья дичится, да брат ее не улыбается.

Странные люди. Ну так то до поры, до времени, найдет Михайла к каждому свой подход!

— Думаешь, все дело в недоступности? Может, и так... видывал я ту Устинью, рыжа да тоща, чего в ней лакомого?

Михайла едва удержаться успел, чуть на Владыку, как на дурака не воззрился.

Рыжая? Тощая?

Да в уме ли ты, патриарх?! Али не чувствуешь, какой свет от нее, какое тепло? А все ж не удержал лица, что-то Макарий понял.

— Тебе она тоже нравится, что ль? Да что в ней такого-то?

— Нравится, — Михайла решил, что лучше не врать. — Теплая она. Ясная вся, хорошо рядом с ней. Няньку она свою выхаживала... добрая.

— Теплая, добрая... тьфу!

Промолчал Михайла.

Оно и понятно, патриарху такие бабы, как царица Любава — выгоднее, привычнее. Они во власть прорываются, зубами прогрызаются. А Устинье власть не предложишь, нутряным чутьем Михайла понимал — не надобна ей та власть! И дважды, и трижды не надобна!

Ей бы рядом с любимым жить, греть его, заботиться, вот и будет счастье. Михайла на этом месте только себя и видел. Вот нужна ему именно такая, домашняя, тихая, ласковая...

— Ладно. Вот, возьми... задаток.

Михайла тяжелый кошель принял, а внутрь не посмотрел, на Макария уставился.

— Без дела деньги не возьму, Владыка.

— Дело простое будет, при Фёдоре и впредь рядом будь. Вот и сладится.

— За то мне и денег не надобно.

— Надобно. Не просто так даю, мало ли, что купить, кому платок подарить — понял? Для дела тебе серебро дано, не на девок тратить. Будь рядом с Федором, а когда что неладное заметишь, ко мне беги. Я тебя и приму, и выслушаю, и все ко благу Фединому. Молод он, горяч, иногда не понимает очевидного...

Теперь Михайла кивнул. Понятно, покупают его откровенность, ну так что ж? Михайле любые деньги надобны, на медяки жену не прокормишь!

— Когда так — то согласен я, Владыка.

Макарий фыркнул, но не сердито. Так, скорее... уговаривать тут еще всякого. Вот не хватало! И отпустил Михайлу.

Тот и пошел, задумался.

Не верил он в доброту патриарха, нет там и тени доброты. А вот что есть?

Скорее... ежели женится Федор, новая фигура в палатах государевых появится. Вот и старается патриарх о ней поболее узнать. Соглядатаев приставить можно, да ведь не все и вызнаешь?

Обложить он Устинью хочет, ровно волка — флажками красными.

А и посмотрим. Хитер патриарх, да и мы не из лыка сплетены. Авось и его переиграем. А нет... тогда — отпоем!

* * *

Царица Марина пальцами ленты перебрала, поморщилась.

Да, вот эта, золотая, в волосах ее смотреться хорошо будет. Нового ей аманта* искать надобно.

*— амант — l"amant, фр. Любовник, возлюбленный. Прим. авт.

Илья был, да весь вышел. Жаль, конечно, а только... не будет от него пользы.

Аркан он ее сбросил, новый скоро не накинуть, да и вдругорядь его сбросить легче будет. Проще. Ежели один раз помогли, то и второй углядят, да помогут. И нашлась же дрянь такая.... Кто только и порадел ему?

Нет, не надобно ей сейчас наново воду мутить. Обождать потребуется, так она лучше подождет, сколь надобно, пока не разберется во всем, пока о врагах своих не узнает. Да-да, врагах, ведьме любой, кто чары ее порвать может, враг лютый.

Хорошо бы Илью до донышка выпить, а только рисковать не хочется. Заподозрит чего... даже когда не сам заподозрит, а те, кто ему помогли, добром это не закончится. Нет-нет, как говорили латы древние, Caesaris uxor est supra suspicio, или "жена Цезаря вне подозрений". Даже странно, что вымерли, вроде ж и не дураками были?

А и ладно! Иногда и потери случаются, с ними просто смириться надобно. Давненько не бывало такого, но и у купцов есть прибыток, а есть и убыль.

Хотя и обидно было государыне!

Слухи по столице ползут, змейками заплетаются, до палат царских доносятся.... Оказывается, Илья ей в любви клялся, а сам какую-то девку по сеновалу валял, дитя ей сделал! Это что ж? Она у него не одна была?

Обидно сие!

Неприятно даже как-то... ей что — изменяли?

Нет, Илюшенька, и не надейся, что вновь я тебя к телу своему белому допущу! Девку свою валяй, дочку нянчи, а ко мне ты впредь и на три шага не подойдешь, так-то! Страдай, скули под дверью, а не нужен ты мне более!

Кого б себе приглядеть?

Подумала царица, потянула из шкатулки ленту зеленую.

Зеленую — матовую, как глаза бедовые, зеленые. Видела она такого парня в свите Федоровой. А почему б и не его? Стати у него хорошие, глаза шальные, хитрые, сразу видно — из умеющих. Вот и побалуются. И один он, ни родни у него в столице, ни друзей, когда и помрет, никто горевать да розыск вести не будет. Тоже хорошо...

Приказать позвать?

Пожалуй что... только не сейчас, а вот к завтрему, как соберет государь Думу Боярскую... там и с новой мышкой поиграть можно. Али к послезавтрему приказать приготовить все? Стекла сквозь пальцы в шкатулку лента зеленая, из нее вслед за мыслями другая потянулась.

Надобно сегодня Бориса расспросить, нравится ему, когда супруга в дела его входит, а что у нее свой интерес, и не догадывается мужчина.

И царица ловким движением в черные локоны алую ленту вплела, как кровью перевила.

Не любила она, когда ее волосы трогали. И причесывалась сама, и косы сама плела — куда ей спешить? Времени много, царица она...

А должна стать матерью царя будущего.

Пора готовиться.

Ох, пора...

Нужен ей будет зеленоглазый, а то и не один он. Сколько сил еще ритуал потребует? Не надорваться бы! Ничего, мужчин во дворце много, приглядит еще себе пару-тройку овечек на заклание, чай, не убудет с Россы, она большая.

* * *

Велигнев у рощи стоял, на свет смотрел.

— Пора домой тебе, Агафьюшка. Пора уж, не то в дороге застрянешь.

— И я так думаю, Гневушка. Пора мне к внучке, истомилось сердце, неладное чувствую:

— Впереди ее неладное, после Святок начнется, после поста. Сама знаешь, слухи везде летают.

— Знаю. Отбор для царевича:

— Выбрал он уже. При тебе еще выбрал. Остальное — так, зубчики на листиках.

— А зубчики те и укусить могут больно.

— Внучка у тебя не из лыка сплетена, да и сила в ней проснулась. Добряна говорит, немалая:

— Добряна та: когда б она чему девочку научила!

— Ты научила.

— Мало!

— Вот и доучишь постепенно. Сейчас, когда знает она о силе своей, проще будет и ей, и тебе. Огонь в клетке не удержишь, вырвется, руки опалит, а то и вовсе сожжет. Слушай о другом. То, что Добряне ты передашь, то, что внучке скажешь. Важно это. Очень важно.

— Ты уж месяц хвостом виляешь. Давно б сказал.

— Сказал, когда уверился. Добряне скажи, что неладно в столице. Пусть рощу защищать готовится, сама укрываться, случись что. Ваша сила — не клинок, она — щит. Сама знаешь. Я к ней человека направлю, с дружиной малой, да достанет ли их сил? Не ведаю: А еще скажи, что магистр Родаль вторжение готовит.

— Войско собирает?

— Нет, Агафья, подлее все, грязнее, безжалостнее. Не готовится он воевать, готовится острым стилетом пройти, да в сердце ударить. Пара тысяч орденцев у него есть, а более ему и не надобно. Когда сорвется план его, ему и ста тысяч недостанет, все в Россе останутся. Всех захороним. А коли удастся подлость его, пары тысяч человек хватит ему, чтобы к столице пройти, это четыре, ну, пять галер. Поднимется по Государыне Ладоге, да и высадит своих. Того ему хватит, чтобы столицу удержать, да по рощам священным ударить, а народ, может, и не поймет ничего, вначале-то.

— Как — не поймет?!

— Агафья, что ты, ровно вчера родилась? Какое тому народу до царя дело? До Бога высоко, до царя далеко, а вот урожай репы и окот у овец — оно и ближе, и понятнее.

— И то верно, Гневушка. Когда все они быстро сделают, и не заметит никто. Могу я про то Устинье рассказать?

— Расскажи обязательно. Неглупа у тебя внучка, и стараться будет, а вдруг заметит что, да предупредит кого надобно? Иногда и секунда во спасение идет.

— А еще что внучке рассказать?

— Добряне в палаты царские хода нет. А там измена затаилась. Обо всех только Магистр знает, я о тех, о ком прознал, скажу. Колдун там сильный есть — темный, страшный. О нем точно поведали. Давно уж он там, больше двадцати лет.

— И до сих пор скрывается?

— Сумел как-то. Ведьма там есть. Кто — не знаю, то ли при царице, то ли сама царица. Говорят, еще есть нечисть какая, но то мне уж точно неведомо. Знаю только, что не одно исчадье скорпионовое в палатах царских обретается. Борис-то неплох, а вот отец его слаб был. Телом слаб, духом слаб: вот и напустил в страну всякой нечисти иноземной.

— Не все они плохи там.

— Да обычные-то люди в любой земле ровно как и мы. Им бы спокойно жить, детей рОстить, жизни радоваться, того и довольно будет. А вот правителям их мало все, да и впредь мало будет, пока Росса стоит. Богатые мы, страна у нас большая, леса великие, горы могучие. А на их Лемберг с Франконией поглядишь, так и не поймешь вдруг — то ли страна, то ли кто клопа о ту карту придавил. Крохотные они, а правителю-то завсегда побольше кусок в свой рот хочется. Вот и лезут к нам, и лезть будут, военной силой не взяли, так хитростью да подлостью зайти решили. С разбором пускать всю ту нечисть надобно было, с опаской и остережкой, да патриарх тот, Феодосий, будь он неладен, фанатик неудельный, к нам век бы не прислушался. Орал, что мы с любой нечистью заедино: ты и сама, небось, помнишь. И Макарий вслед за ним, дурак бессмысленный, нашел, с кем бороться!

— Как не помнить. И рада бы забыть, да не получится.

— Мы б подсылов иноземных выловили, а вот он: сама понимаешь, молитвой их не одолеть, тут искренним надо быть, до последней жилочки, верой гореть. Он-то горел, да сам он на каждой пристани не встанет, каждого приезжего из той иноземии не встретит. А ежели какой поп чего и пробормотал:

— Наша-то сила всяко действует. А крест да молитва — только у верующих.

— То-то и оно. Внучке своей передай, пусть в палатах царских осторожна будет, глотка лишнего не выпьет, яблока не съест. Не отравят, так испортят.

— Хорошо, Гневушка. Но Устя и сама осторожная. Я ведь и не догадывалась, что сила у нее проснулась, молчала она до последнего, и дальше молчать будет. Ежели и откроется кому, только по надобности великой, когда выхода другого не останется

— А саму силу ее ты почуяла?

Агафья только руками развела.

— Не знаю, как такое быть могло. Чтобы через смерть она прошла, а жива осталась. Молилась я Матушке, а только молчит Богиня. Не наше то дело. Не надо в это лезть.

— Вот и я: спрашивал, а ответа нет. Ровно о пустом месте спрашиваю!

— Гневушка?

— Ровно внучка твоя и во власти Живы — и вне ее. Не знаю, как может так быть. Жизнь горит, а чужая смерть глаза застит.

— Не опасно то для нее, Гневушка?

— Сама знаешь — опасно. И меч опасен, когда с ним обращаться не умеешь. Только вот не знаю я, что спрашивать, не знаю, и чем помочь ей. Передай от меня — качнулся в крепкой ладони серебряный коловрат, посолонь загнутый. Восемь лучей огнем блеснули. — Когда нужда придет — разберется.

— Хорошо, Гневушка.

— Да скажи — не для нее знак дан для другого а для кого — сама она разберется. *

*— по одной из трактовок. Коловрат, загнутый посолонь могли носить и мужчины, и женщины, он даровал здоровье, жизненную энергию, защиту от зла. Восемь лучей давали хозяину всю мощь Солнечного огня. Это ОЧЕНЬ кратко, прим. авт.

— Точно — не для нее?

— Сам не знаю, Агафья, с этим внучка твоя разберется. А только кажется мне, не для нее этот знак, она и так Матушкой отмечена, иного ей не надо..

— Ох, Гневушка, страшно мне, боязно. Черное надвигается, жуткое, чую, кровь будет великая, литься будет так, что поля покраснеют.

— Не робей, Агафьюшка. Когда предупредили нас, считай, уже половину дела сделали. Одолеем супостата. И не таких видали, а и тех бивали.

Агафью бравада волхва не обманывала, она только на ветру ежилась, в шубу куталась, хотя волхву и вечный лед не заморозит.

Одолеем?

Оно и понятно, а сколько своих положим? Сколько россов поля рудой окропят? Женщина она, природой так назначено — мужчинам воевать, женщинам беречь. А сейчас сберечь не получится: кого? Кого недосчитается она к лету, о ком плакать будет? Лучше б о ней плакали, да Жива-Матушка сама рассудит. На то она и Плетельщица Кружев, Хозяйка Дорог, много имен у нее, много ликов, отражений:

Только для каждого лика одно верно.

Живе не на коленях молятся, а делом. Равно, как и Роду. Боги тому помогают, кто сам работать не забывает. Вот и будем делать:

А и ничего!

Верно Гневушка сказал, и не таких видывали! Только трава на курганах гуще растет. Хорошая трава, кровью вражеской напитанная.

Кто к нам в Россу приходил, те в ней и оставались, поля удобряли. И правильно это, пусть выжившие запоминают, пусть внукам и правнукам своим передают: не ходите на Россу. Не вернетесь!