Когда ложился спать, то остался одетым. И бумажник взял с собой. Он взял удлинитель и привязал им свою правую лодыжку к кровати. Сегодня ночью он никуда не пойдет. Но на всякий случай проверил, есть ли у него деньги на такси и ключи.
Хэнк начал читать книгу о банде террористов, захватившей телевизионную станцию, чтобы передать свое послание миру. Но это его не заинтересовало. Он решил дождаться выхода фильма. Отложил чтиво и в конце концов задремал.
* * *
— Кто там? — Голос был знакомым. Но тоненьким, испуганным.
Хэнк вгляделся в темноту, пытаясь понять, где находится. На другом конце комнаты засветился циферблат часов. Фары проезжавших мимо автомобилей осветили окно.
На его лодыжке не было никакой привязи.
Он тихо встал, осознав, что сидел в кресле. Когда его глаза привыкли, смог разглядеть кровать, маленький стол, туалетный столик.
На кровати лежала фигура. Женщина. Смотрела на него.
Он узнал ее. Она потянулась к прикроватному столику, открыла ящик и достала оттуда не пистолет, а щетку для волос. — Кто там?
Хэнк-взломщик. Он огляделся в поисках двери, выхода.
Внезапно зажегся свет. — Хэнк! — Это была Дженни. — Что ты здесь делаешь? — Ее голос понизился, стал ледяным. Черты лица побледнели. — Как ты вошел?
— Дженни, прости, — сказал он. — Знаю, это выглядит не очень хорошо.
— Выглядит не очень хорошо? — К ее лицу вернулся румянец, и она нахмурилась, глядя на него. — У тебя неприятности? — Если так, то он собирался действовать самостоятельно.
Но Шрайбера там не было. По крайней мере, это были хорошие новости. — Да, Дженни. — Он прижал ладони к лицу, охваченный отчаянным желанием рассказать всю историю.
Она выглядела смущенной, настороженной, все еще немного испуганной. — В чем проблема? — спросила она. — Как ты сюда попал?
— Она была заперта?
— Конечно, заперта. — Она уставилась на него, но, должно быть, прочитала что-то по его лицу. Ее гнев растаял, и голос стал ровным. — Теперь я говорю серьезно, — сказала она. — Что происходит?
По ее тону он понял, что, что бы ни случилось, в тюрьму он не попадет. И не окажется перед Уэйдом. Он наблюдал, как она запахивает халат и медленно поднимается на ноги. — Хэнк, — тихо сказала она, — ты ведь не разбил ни одно из моих окон, правда?
— Нет. Я бы не стал этого делать. Но я хотел, чтобы ты знала, что... — Он замолчал, понимая, что хочет сказать, и понимая, что уже зашел так далеко, что не может больше навредить своему положению. Момент настал. — Я люблю тебя, — сказал он.
Она остановилась на полпути и уставилась на него. Затем в ее глазах вспыхнул огонек. — Хэнк, так не поступают.
— Я знаю, — сказал он. — Но это правда.
Она кивнула и глубоко вздохнула.
Он направился к ней, но что-то схватило его за лодыжку, и он упал на колени. Удлинитель.
Внезапно он снова оказался в постели.
Дженни исчезла.
Его охватило отчаяние. На этот раз это был сон. Он сел. Мимо медленно проносилась длинная вереница товарных вагонов.
Человек — это бог в руинах.
Он мог бы заполучить ее. Каким-то образом он понял это только сейчас.
Вместе с осознанием этого пришел прилив сил, как будто кто-то нажал кнопку разрядки. Он выглянул наружу, сквозь стены своей спальни, на пустынные улицы, чувствуя, что Дженни спит на третьем этаже, ее окна выходят на Марбери-стрит. А в нескольких кварталах от него беспокойно ворочается Уэйд.
Хэнк на мгновение задержался возле Уэйда: почтмейстеру не нравилась своя работа, он считал себя неудачником после многообещающего начала. Он беспокоился о своем весе и о прошедших годах. Был разведен, у него был сын, которого он редко видел, и ему очень нужна была связь с Дженни, которая еще не совсем наладилась.
И Дженни: добросердечная, стремящаяся угодить, защищающаяся. Почему он не замечал всего этого раньше? Если она не слишком рано примет на себя обязательства, наберется опыта еще пару лет, то преуспеет в своей жизни.
Хэнк понял, что в конечном счете она не будет принадлежать ни ему, ни Уэйду. Но пока они могли помогать друг другу, и он решил оставить все как есть.
Он откинулся на подушки, широко раскрыв глаза, но ничего не видя. Хэл Кроуфорд лежал где-то на северной стороне, погруженный в сон без сновидений.
Звезды были такими же яркими, как и с башни. Но не такими далекими. Не раздумывая, он потянулся к Сириусу.
Медленно, как снег, падающий с неба Новой Англии, Хэнк начал понимать смысл книги. Кто ее прислал. И кем был Генри.
В конце концов, когда никто не претендовал на книгу, Генри приобретал ее. И создавал другую связь, пересылая ее кому-то другому.
Нет, это был не тот способ. Хэнк составил бы свое собственное послание, поместил бы его в соответствующий контейнер, в космическую бутылку, и отправил бы в общем направлении будущего.
Ему было интересно, кто общался с Эмерсоном.
Он подумал об этом, пожал плечами, потянулся к своей лодыжке и отвязал привязь.
БЕСПРОИГРЫШНОЕ РУЖЬЕ ИЗ ДЖЕРСИ
Зайдите в клуб, попросите его членов назвать имя величайшего шахматиста всех времен, и они будут бесконечно обсуждать сравнительные достоинства Александра Алехина, Хосе Рауля Капабланки и Бобби Фишера. Других претендентов подавать не нужно. Однако если бы этот вопрос можно было задать этим троим, ответ мог бы быть совсем другим.
Мы, возможно, никогда бы не узнали правду, если бы не Арнольд Швейфурт, малоизвестный математик, который в прошлом веке применил векторный анализ к шахматам. Любопытно, что игра интересовала его меньше, чем математический анализ, но, к счастью для всех нас, он воспользовался этим вдохновенным методом для иллюстрации своих рассуждений. Его работы остались практически незамеченными, и его фамилия мне ничего не говорила, когда я наткнулся на него несколько лет назад в букинистическом магазине недалеко от Миннеаполиса.
Я дополнил идеи Швейфурта компьютерными науками и разработал революционную аналитическую систему, которая совершила переворот в том, как мы оцениваем шахматную гениальность. Систему, которая сегодня носит мое имя.
Конечно, были скептики.
Самым несносным из них был Эверетт Вейсманн, яростный соперник, известный своими резкими атаками, жестокой игрой и постоянным успехом. Он специализировался на психологической войне, используя непоколебимую уверенность, чтобы выбить из колеи самых крутых противников. Он любил сложные позиции, которые другие аналитики назвали бы в корне необоснованными, но которые можно было спокойно превратить в логические цепочки. Что, возможно, не так хорошо известно о Вейсманне, так это то, что его игра отражала серьезный уровень злобы по отношению к своим оппонентам. Я так и не узнал, какой горький инцидент, возможно, глубоко запрятанный в детстве, разжег в нем пожизненную вражду к конкурентам; но не сомневаюсь, что, если бы не шахматы, он посвятил бы свою значительную энергию военной промышленности.
Вас не удивит, что такой психологический стиль получил бы низкую оценку в любой системе оценивания, основанной исключительно на математике. Он, конечно, был осведомлен о моей оценке его способностей, которые были преувеличены на чисто теоретическом уровне. Он был не столько мастером, сколько грабителем, и побеждал запугиванием. Пойманные взглядом его жестких темных глаз, противники застывали на месте.
Я ему не нравился, и он никогда не упускал возможности публично поставить меня в неловкое положение. — Катворт, — любил он повторять, — должен был анализировать бинго для любой группы зрителей, чье внимание ему удавалось привлечь. — Это своего рода замечание, которое раскрывает внутреннюю ограниченность этого человека.
Примерно через год после находки тоненького томика Швейфурта я приступил к проекту, который должен был стать кульминацией моей скромной карьеры: с математической точностью установить личность сильнейшего шахматиста, которого когда-либо видел мир. Для этого я составил список кандидатов и внес в банк данных все доступные турниры и матчевые игры, в которых кто-либо из них принимал участие. Многие из них были взяты из неопубликованных частных документов. Моим единственным критерием было соблюдение условий турниров. Партии оценивались ход за ходом, что позволило мне основывать результаты не на простых победах и поражениях, а на силе каждого отдельного ответа, если выражаться векторно.
Услышав о проекте, Вейсманн не смог удержаться от язвительных замечаний в средствах массовой информации, дополнив их серией личных выпадов в своей колонке в журнале Спектейтор. — Майк Катворт, — сказал он, — математический болтун.
Тем не менее, наблюдался значительный интерес к проекту "Капабланка", названному в честь игрока, который, по всеобщему мнению, должен был занять первое место в турнирной таблице. Я организовал подведение итогов анализа и объявление победителя на ежегодном приглашенном турнире Мастерс в Лоун-Пайн. Вейсманн, конечно, был там. Как я отметил в своих заметках по окончании шестого тура, он был на расстоянии половины очка от лидеров и чувствовал себя превосходно. Когда за ужином мы сели за соседние столики, он медленно поднялся и подождал, пока не завладеет всеобщим вниманием. Я ожидал чего-то подобного и был готов к этому.
— Мистер Катворт. — Его голос прорезал затихающий разговор собравшихся мастеров, журналистов и высокопоставленных лиц. На удивление, в нем не было злобы. — Не скажете ли вы нам, кто придумал эту систему, по которой будут судить Бобби Фишера? — Кто-то сзади фыркнул, и по залу прокатилась волна смеха.
Я попытался рассказать о Швейфурте, но сдался и ограничился несколькими общими фразами. Затем подключился к дисплею на потолке и включил его. — Дамы и господа, — сказал я, — давайте обойдемся без придирок и перейдем непосредственно к сути дела. Лучший гроссмейстер всех времен. — Я ввел результат. На экране стилизованные кони окружали логотип шахматной доски. Над логотипом черными печатными буквами было выведено имя чемпиона. Моя аудитория впала в истерику.
Его звали Уилл Баллард.
— Кто он такой? — невинно спросил Вейсманн.
Кто же на самом деле? Его не было в списке кандидатов. Сбитый с толку и расстроенный, я услышал, как сам себе объясняю, что, хотя мы явно столкнулись с компьютерной ошибкой, Баллард, несомненно, был лучшим игроком, чем Вейсманн. — Конечно, — добавил я, — в этой комнате было бы трудно найти кого-то, кто не был бы шахматистом.
Улыбка Вейсманна погасла. — Вы не шахматист!
— Я никогда не притворялся игроком в шахматы.
Его глаза сузились. — Значит, Баллард... ваш чемпион. Он вообще существует, Катворт?
Я сердито посмотрел на него в ответ.
— Вы говорите, он лучше меня? Представьте его. Я поставлю на него 10 000 долларов. — Он огляделся, наслаждаясь моментом. Смеха больше не было слышно.
* * *
Баллард был неизвестен шахматной федерации США. Он никогда не играл в рейтинговые игры. Во Всемирной шахматной федерации о нем ничего не было известно. Но компьютер выдал нам кое-что: первое появление в 1916 году, последнее — в 1951 году. Было записано восемнадцать игр, и, по-видимому, все они были показательными. В одной он сыграл вничью, в остальных одержал победу. Все они были сыграны в Дип-Ривер, штат Нью-Джерси, и ни одна из них не состоялась в один и тот же год. Если эти факты казались обыденными, то его оппоненты — нет: дважды Фрэнк Маршалл, Рихард Рети, Эл Горовиц, Рубен Файн, Сэмуэл Решевский, Айзек Кашдан, Арон Нимцович, Хосе Капабланка дважды. Ничья была только с Капой.
Все они были из списка кандидатов. Программа проанализировала обе стороны таблицы. Что объясняет, почему она назвала его фамилию.
У меня даже не было свободного доступа к записям игр, потому что я не делал перекрестных ссылок, и все они были получены из других источников, а не от Балларда. Я поручил Джуди Тейлор, моей секретарше, найти их, а сам отправился в Джерси.
* * *
В телефонном справочнике Дип-Ривер Балларда не было. Я отправился в библиотеку Трентона и просмотрел более не существующий " Дип-Ривер Джорнел". Выпуски начались в феврале 1922 года. К тому времени Баллард уже победил Маршалла и Капабланку. И я знал, что где-то в 1922 году он победил Маршалла во второй раз.
Я нашел то, что искал, в выпуске за воскресенье, 2 апреля:
ЧЕМПИОН США ПО ШАХМАТАМ БУДЕТ ПРИСУТСТВОВАТЬ НА ДНЕ СЕМЬИ
Чемпион США по шахматам Фрэнк Маршалл станет почетным гостем на ежегодном праздновании Дня семьи, которое состоится сегодня днем в Дип-Ривер. Мероприятия этого дня начнутся с завтрака с блинами в лютеранском Тринити-зале в 9:00, сразу после богослужения. После этого у нас будут забеги в мешках из-под картошки, эстафеты с воздушными шариками и множество других интересных мероприятий. Мистер Маршалл скажет нам несколько слов на специальном обеде в ратуше. Затем он сыграет игру против нашего жителя Уилла Балларда.
Сегодня вечером в Брэндон-парке состоятся танцы. Приглашаются все желающие!
Я перечитал это несколько раз, а затем поспешил перейти к следующему выпуску. В Индиане бастовали шахтеры, а президент Хардинг столкнулся со скандалом в бюро гравюр. Там было несколько статей о праздновании Дня семьи и размытая фотография забега в мешках. Игра Баллард — Маршалл попала в левый нижний угол первой полосы:
УИЛЛ ПОБЕДИЛ ЧЕМПИОНА
Уилл Баллард, аптекарь-шахматист из Бэмберри-Пойнт, вчера победил чемпиона США по шахматам Фрэнка Маршалла в игре в Дип-Ривер. Маршалл сдался на двадцать третьем ходу партии, в которой оба игрока играли очень хорошо. Эта победа стала седьмой для Уилла без поражений и второй в поединке с мистером Маршаллом.
Я блуждал по годам. День семьи отмечался в первое воскресенье после Пасхи, и на нем всегда разыгрывалась партия между Баллардом и известным шахматистом, иногда великим, иногда менее известной фигурой. Баллард никогда не проигрывал.
В 1924 году он победил Рети, который только что прервал длинную серию успехов Капабланки на знаменитом нью-йоркском турнире того года. В 1925 году Капа вернулся в Дип-Ривер. На этот раз он сыграл вничью (как написал журнал), и город был ошеломлен.
Десятая годовщина Дня семьи пришлась на 1926 год. В газете была опубликована краткая история этого события. В 1916 году в Дип-Ривер был открыт музей шахмат. Маршалл, истинный джентльмен, принял приглашение, сыграл с местным чемпионом, и так родилась традиция.
Я сидел в пустой комнате за одним из этих старомодных проекторов микрофильмов со скрипучей рукояткой и думал о том, что мир уже никогда не будет прежним. Я открыл Атлантиду.
В 1927 году Нимцович, игравший белыми, сдался на одиннадцатом ходу.
Музей шахмат обанкротился в 1930 году, как и вся страна, и навсегда закрыл свои двери. Но День семьи продолжался. Баллард одержал победы подряд над Айзеком Кашданом, Горовицем, Алехиным и Файном. Любопытно, что партия с Алехиным была сыграна в субботу, накануне Дня семьи. В то время Алехин был чемпионом мира. В конце 1930-х годов и в годы войны Баллард пополнил свой список Сэмми Решевски, Арнольдом Денкером, Артуром Бисгайером и Мигелем Найдорфом. В 1951 году, имея в послужном списке только один прокол, связанный с Капабланкой, он ушел на отдых. Его последней игрой был блестящий сицилийский поединок против Джорджа Колтановски.
