Король-под-Горою

— Это бесчестно! — впилась она в лицо Летнему Королю гневным взором. Ей уже было все равно. Пусть даже если у нее сейчас так же вырвут сердце — она должна была это сказать.

Стайка разноцветных бабочек рухнула с потолка, закружилась у самой головы Летнего Короля — несколько уселись прямо на дубовые листья венца, и мужчина брезгливо смахнул их ладонью.

— Честь? — хмыкнул он. — Что есть честь, как не пустое слово? Ты выросла среди людей, наивное дитя, и слишком очеловечилась. Ты веришь в слова.

Раз — два — три.

Раз — два — три

Скрипка все убыстряет шаг.

Раз — два — три.

Раз — два — три

— Я верю в то, что за ними стоит, о Король-под-Горою!

Летний правитель Сокрытого Народа лишь головой покачал:

— Это слова и ничто больше. Люди придумали их, а после и сами забыли их значение. Честь, долг, любовь... Это пустые слова. Я старше нашего мира на два дня, и знаю, что всеми этими словами не стоит ничего. Они пусты, как пузырь, что бежит по воде во время дождя.

И она впервые услышала в его голосе нотки грусти. Или ей это просто показалось?

— Для моего отца эти слова никогда не были пустыми! Он знал, каков его долг перед тобой, Король-под-Горою! Он любил мою мать!

Его губы тронула сардоническая улыбка:

— Оглянись вокруг, глупое дитя, что ты видишь?

Она покорно начала поворачивать голову, пытаясь охватить взором всю бальную залу: и замерших у стен придворных, неотрывно следящих за кружащейся парой, и фонтаны, плюющиеся разноцветными струйками под самый потолок... Но, прежде чем у нее это получилось, Летний Король вновь склонился к самому ее уху и шепнул:

— Любой из тех, кто сейчас в этом зале, вонзил бы нож мне под лопатку, если бы знал, что уйдет после этого живым.

Перед глазами Тиуру как наяву всплыл остекленевший взгляд Кормака... И слова сорвались с губ раньше, чем она сама поняла, что говорит.

— Они тебя боятся, Король-под-Горою.

— И ненавидят, — легко согласился он. — Так же, как ненавидел твой отец. Так же, как ненавидишь в глубине души и ты, — Тиура, захлебнувшись воздухом от возмущения, только собралась возразить, но он не дал ей сказать ни слова, продолжив чуть скучающим тоном, словно рассказывал ей старую, давно приевшуюся сказку: — Страх и ненависть, простодушное дитя. Лишь страх и ненависть — два чувства, что правят подлунным миром и подземными чертогами. Лишь страх и ненависть. Все остальное лишь слова.

— Мой отец любил мою мать! — упрямо повторила она.

Раз — два — три.

Раз — два — три

И звенящая музыка все бушует в зале.

Раз — два — три.

Раз — два — три.

— И потому решился на предательство? — хохотнул он. — Заметь, про долг ты уже не говоришь... А твой отец, дочь изгнанника, если он любил, если это не было для него пустыми словами, как он мог решиться на предательство? Зная, что проиграет? Зная, что та, которая по твоим же словам, любима им, разделит его судьбу? Будет изгнана из Холмов? Будет влачить жизнь смертной? Значит, любовь к ней оказалась для твоего отца лишь словами. В отличие от ненависти ко мне, дочь изгнанника.

— Мой отец не предавал тебя, Король-под-Горой!

— А солнце восходит на западе. А реки текут вверх...

— Но это ведь правда! — не выдержала она.

— Реки? Солнце?

— Честь! Долг!

Он дернул уголком губ:

— Ненависть. Страх. Больше нет ничего. Не было и никогда не будет.

В зеленых глазах замерло странное напряжение. Словно та ярость, что крылась в их глубине, уже была готово вырваться наружу диким зверем, роняющим с оскаленных клыков пену. Странная, невыносимая волна боли вдруг поднялась в груди у Тиуры:

— Как же ты одинок, Король-под-Горою... — горько выдохнула она, раньше, чем поняла сама, что сказала.

Он резко остановился.

Музыка захлебнулась странным всхлипом, оборвавшись на неестественно высокой ноте.

— Танец окончен, дочь предателя!.. — отчеканил Летний Король. И сжав губы, процедил: — И постарайся больше не попадаться мне на глаза. Моя милость не столь уж безгранична. Довольно того, что я позволил тебе вернуться в холмы.

* * *

Сердце колотилось так сильно, что казалось еще мгновение — и оно выскочит из груди. Тишина длилась всего несколько мгновений. Стоило Летнему Королю отступить на шаг и в чертогах Сокрытого Народа вновь грянула музыка, вновь закружились пары в цветастых одеяниях. И взмыли под потолок ярко окрашенные бабочки, и ударили ввысь разноцветные фонтаны...

А Тиура, в одиночестве, все стояла посреди бальной залы и ей казалось, что вокруг нее обвели невидимую стену, преграду, пересечь которую не желал ни один хульдман.

Девушка вскинула голову, оглянулась по сторонам: Арлена, который мог бы поддержать в трудную минуту, видно не было. Кормака — к счастью — тоже. А Летний Король... Летний король уже сидел на резном троне, неестественно выпрямив спину и надменно вскинув голову. На тонких губах мужчины плясала презрительная усмешка, а длинные пальцы нервно скользили по подлокотникам, вырезанным в виде выточенных их дерева пардусов: одна из огромных кошек внезапно чуть пошевелилась и вскинула голову, прося новой порции ласки. Второй — ледяной — оставался свободным.

Тиура сглотнула комок, застрявший в горле, и отступила к стене. Прижалась спиной и ладонями к гладкому мрамору и, запрокинув голову, зажмурилась, борясь с незваными слезами.

Ничего не вышло. И надеяться, что все получится через год — бессмысленно. У нее был всего один шанс, всего одна возможность попросить у Летнего Короля дозволения отцу вернуться в холмы — и она его истратила. И на кого? На Кормака? На того, кто злословит и оскорбляет? На того, кто ненавидит ее всей душой, и считает Одхана, сына Брокана — предателем? На того, кто только и может глумиться над самой Тиурой?

Завявшие колокольчики лилии долины мягко осыпались на пол, и Тиура, не глядя нащупав уже совершенно ненужный букетик, отколола его от платья и, зажав тонкие веточки в кулаке, вытерла запястьем наворачивающиеся на глаза слезы.

Отец говорил, что она должна быть сильной. Что она должна уметь сдерживать чувства. Что Сокрытый Народ не приемлет плача...

Но стоило ли сейчас задумываться над этим, если все пошло прахом?

На глазах продолжали закипать слезы, и Тиура, стараясь не разрыдаться, зажмурилась.

Внезапно кто-то перехватил ее запястье, стиснул так, словно сломать руку хотел. Тиура вздрогнула, распахнула глаза: перед ней стояла, дрожа всем телом и, нервно заламывая руки, молодая хульдра — та самая, которой гостья холмов наступила на хвост.

— Простите меня, светлая госпожа, — пролепетала незнакомка, впившись испуганным взглядом в лицо Тиуре. — Прошу вас, не злитесь на меня. Солнцем клянусь, не хотела я вас обидеть.

Тиура даже о слезах забыла, удивленно уставившись на нее и пытаясь понять, почему девица столь резко изменила свое отношение к ней.

А хульдра все не успокаивалась:

— Вы не сердитесь на меня, светлая госпожа? Луной и звездами клянусь, не было у меня злого умысла, — в серых глазах незнакомки плескался откровенный страх.

Ни одной здравой мысли в голову Тиуре так и не пришло: она лишь смогла выдавить кривоватую улыбку:

— Я уже и забыла все, светлая госпожа.

Дебютантка впилась в лицо Тиуре, словно высматривая, не лжет ли та, и, кажется, увиденное ее убедило: девица перевела дух на ее дрожащих губах расцвела несмелая улыбка:

— Благодарю вас, светлая госпожа. Я... Я — Дейрдре, дочь Ллеу и Ресквы... И я не забуду вашей доброты... — внезапно глаза ее округлились: — Ох, у вас кровь?

Тиура вздрогнула, опустила глаза: на пальце застыла алая капля — за последними треволнениями она и не заметила, как, снимая с платья подвявший букетик, укололась булавкой.

— Ничего страшного, — отмахнулась она, небрежно растерев каплю пальцами.

— Но это же кровь! — не успокаивалась девица. — И на Остару!

Тиура бросила на нее удивленный взгляд:

— И что с того?

— Нужно немедля ее остановить! — испуганно всплеснула руками Дейрдре и, не слушая слабых протестов Тиура, схватила ее за руку и потащила прочь из залы.

Вскоре Тиура уже и потерялась в переплетениях коридоров. Пышно украшенные, в цветах и золоте, они все слились в сплошную мешанину из ярких красок. Цветы, бабочки, драгоценные камни на краткий миг мелькали перед глазами, для того, чтоб через несколько ударов сердца исчезнуть позади.

Наконец, Дейрдре остановилась, испуганно, словно опасаясь чего-то, оглянулась по сторонам и вздохнула:

— Будем верить, далеко ушли, — а затем заглянула в висевший на шатлене кошель и вытащила тонкий батистовый платок.

— Перевяжите руку, светлая госпожа.

Тиура только отмахнулась:

— Да там укол простой, кровь уже, наверное, даже стала, — и вдруг поняла, что ошиблась: с пальца медленно, словно нехотя сорвалась капля крови и плавно, будто перышко, полетела вниз. Дейрдре ойкнула, прижав руку к губам и уставившись куда-то назад: Тиура оглянулась, пытаясь понять, что та выглядывает. Сперва не поняла, не увидела ничего, а потом вдруг разглядела: по узорчатому паркету протянулась тонкая дорожка из постепенно темнеющих капель...

Голова вдруг закружилась, Тиура почувствовала, как у нее подкашиваются ноги...

Последнее, что она увидела — испуганные глаза Дейрдре.

* * *

Над головой виднелся серый потолок, ощетинившийся острыми каменными зубами. Тиура села, оглянулась по сторонам: она находилась в небольшой, кажущейся почти идеально круглой пещере, у самого пола клубился синеватый туман, ползущий вверх по стенам и выбрасывающий на потолок стены длинные щупальца. Прошло мгновение, другое — и туман вдруг разошелся, открыв перед девушкой узкий проход, за которым что-то блестело, заманчиво подмигивая разноцветными солнечными зайчиками.

Впрочем, толком рассмотреть, что там виднеется вдали, было невозможно — свет перекрывал темный человеческий силуэт.

Тиура осторожно встала, с трудом справляясь с накатывающим головокружением: туман словно только этого и ждал — заклубился у самых ног, подбираясь все ближе и только что туфелек не касаясь. Девушка зябко передернула плечами и медленно направилась вперед — к светлому проходу.

Шаги были почти не слышны, но тот, кто замер у самого выхода, что-то почувствовал, резко повернулся: плеснул белоснежным крылом длинный плащ, окропленный алой кровью — и Тиура, вздрогнула, разглядев, что на нее уставился, напряженно сжав губы, Рыцарь Зимней Королевы, Кормак, сын Кормака...

Где-то впереди, за мужчиной, блеснули разноцветные стекляшки зеркал: крохотных и огромных, больших и маленьких, мутных и прозрачных, искажающих и правильных.

Но сама и слова промолвить не успела: в плечо в друг вцепились унизанные перстнями пальцы и злой, уже где-то и когда-то слышанный, голос прошипел:

— Дурная девчонка! — а в следующий миг ее с силой отшвырнули назад, к стене, и серый туман обвил ее тело хищными щупальцами, и поглотил, и пожрал, и растворил в самоем себе...

* * *

...Тиура открыла глаза.

Алый, разукрашенный птицами, балдахин над головою. Жесткая ткань под ладонью. И впивающаяся в виски, вонзающая острые иглы, достающие, казалось, прямо до глаз, безумная боль.

Девушка медленно повернула голову.

— Хвала Солнцу, ты очнулась! — облегченно выдохнул Арлен.

В серых глазах подменыша плескалась неподдельная тревога.

Тиура осторожно села — у нее безумно кружилась голова, а во рту словно кошки нагадили — и оглянулась по сторонам. Незнакомые, богато украшенные покои: дорогие ткани на стенах, на столике с гнутыми ножками чашки из тончайшего цинского порцелана...

— Я... Я в обморок упала? — рассказывать о странных видениях не хотелось, но стоило чуть прикрыть глаза и перед внутренним взором вновь всплывали диковинные картины: серый туман, ползущий по стенам, невыносимо яркие вспышки света, разбрасываемые от множества зеркал, виднеющихся впереди, в проходе...

— Видимо, — кивнул Арлен. — Меня позвала Дейрдре, дочь... — договорить он не успел. Захлебнулся диким кашлем, согнулся, прижав руку к груди и хватая ртом воздух... Изо рта на парчовое покрывало посыпалось мелкое крошево угля... а следом выпало несколько крошечных лягушек и мышат, тут же порскнувших в разные стороны... И растворившихся раньше, чем успели добежать до края кровати.

Тиура потянулась к нему, в невольном желании помочь, но подменыш лишь головой мотнул и, захлебываясь в кашле, прохрипел:

— Пройдет. Проклятий этой падали всего на три месяца, до полуночи новой четверти поворота колеса хватает, — а затем шумно, со свистом втянул воздух. Замер, стараясь удержаться от кашля и уставившись пустым взглядом на разноцветную ткань.

Наконец выпрямился, сглотнул комок, застрявший в горле и, вытерев выступившую на губах черную пену, поднял глаза на Тиуру и повторил:

— Пройдет.

— Я... Долго была без сознания?

Он покачал головой:

— Совсем чуть-чуть. Я только и успел тебя в покои отнести.

Девушка только сейчас заметила, что у Арлена до сих пор влажные волосы. Получается, после бала прошло совсем немного времени? А проклятье на Арлена, Кормак, видимо, наслал, когда в фонтан толкнул? И похоже, это у них не первая стычка.

Не удивительно, что подменыш столь "недолюбливает" Рыцаря.

Впрочем, сейчас у не стоило об этом задумываться: надо было как можно скорее покинуть комнаты Арлена. И главное, так, чтоб никто ничего не заметил: если кто увидит, как она выходит отсюда, от слухов потом не избавишься.

Девушка медленно встала с кровати: Арлен молча следил за нею встревоженным взглядом.

— Может... — он вновь поперхнулся, выплюнул новую лягушку. На миг замер, прижав руку к горлу, и попытался заговорить снова:

— Может, тебе следует еще полежать?

Тиура покачала головой:

— Я у себя отдохну.

Подменыш закашлялся — в груди что-то отчаянно засвистело, — сплюнул на пол горсть угля и с трудом встал:

— Я тебя провожу.

С этим спорить, похоже, было бесполезно.

* * *

Вертикальный зрачок змея неотступно следил за чашей, в которую капля за каплей скатывался яд.

Отчаянно болели вскинутые вверх руки, но девушка старалась об этом не думать — как и о том, насколько сильно дрожит чаша, почему столь печет пальцы и ладони... Она лишь раз за разом выплескивала густую жидкость через край, механически вытирая потеки запястьем.

- Уходи, дочь предателя, — вновь потребовал он.

Она попыталась улыбнуться:

- А если нет? Проклянешь?

Он отвечать не спешил. Помолчал и хрипло спросил:

- Зачем ты вообще здесь?

Рука дрогнула чуть сильнее, несколько капель сорвалось через край, упало на щеку мужчине — и кожа словно расступилась, разойдясь на отдельные лохмотья...

Он только губы чуть сжал и впился в нее взглядом, ожидая ответа.

Она пожала плечами:

- Возвращаю долг отца?