Очень быстро я могла описать вещи, лежащие на блюде, когда с него на мгновение срывали платок, а потом накрывали снова. Потом хватало и одного взгляда на бегу, чтобы ухватить полностью расположение всех коридоров и ходов в помещении.
Никто и никогда не верит, что тренировка наблюдательности дает чудовищное развитие памяти.
Даже работая потом со взрослыми, я замечала, как они, начав упражнять наблюдательность, неожиданно отмечали, что они испытывали такие сдвиги, такое усиление памяти, что сама тренировка наблюдательности начинает доставлять им удовольствие.
Взрослым сотрудникам я всегда говорю, что не обязательно требовать сначала от себя с первого взгляда воспроизвести объект в уме. Достаточно начать с построения — когда ты смотришь на объект или картину, потом закрываешь глаза и строишь его за деталью деталь, последовательно. И так добавляем к образу по одной или несколько деталей, и снова воспроизводим объект сначала по линии, пока не сумеем воспроизводить его полностью снова и снова в воображении. Я, улыбаясь, говорю тем, кто утверждает, что они никогда этого не запомнят, чтоб они попробовали. Обычно, это "никогда" при осмысленном воспроизведении снова и снова с последовательным добавлением деталей, равно двадцати минутам.
Потом я говорю, что если ты не можешь воспроизвести картину с одного взгляда, то ты должен довести навык постепенного построения в уме до умения, чтоб ум стал делать это бессознательно. Чтоб процесс построения перестал замечаться, как не замечаете пользование выученной речью. Для этого надо сделать это воспроизведение картинок всего десять тысяч раз. Не пугаясь, что не получается. После десяти тысяч ты будешь ухватывать одним взглядом сотни деталей.
Потом я им говорю, когда они уже с одного взгляда ухватывают сотни отличий с блюда, а в лежащей книге — целую страницу: ну вот, то были цветочки, теперь то и начнется самое сложное.
Далее — больше — вы будете улавливать десятки признаков с одного взгляда, йоги доходят до тысяч, потом до абсолютной памяти. Наблюдательность — умение воспроизвести объект, — просто вскрывает уже существующую абсолютную память человека, и этот секрет хранится абсолютно и страшно в тайных школах. Все слышали о людях, которые и без тренировок помнят все; все знают, что в некоторые моменты они сами могут иногда вдруг вспомнить абсолютно ими забытое, значит, оно хранится где-то; все слышали о людях, которые в момент смертельной опасности переживали заново всю свою жизнь в одно мгновение до каждого ничтожного ее момента. Многие слышали о индейцах, которые все видят, все слышат, все запоминают; люди искусства слышали о композиторах, Моцарте, Россини, Верди, что с одного прослушивания запоминали десятки тысяч нот симфонии или оперы, и могли потом воспроизвести все десятки партий только что услышанной оперы, просто записав ее по памяти; все читали о Йогах, которые помнят все, всегда и везде, — но предположить, что их собственный организм уже фиксирует все, виденное нами, они не хотят. Они не хотят признать, что каждый человек уже обладает абсолютной памятью на внутреннем уровне и помнит абсолютно все, значит, дело не в том, чтоб создать "чудовищную память", а в том, чтобы просто вскрыть то, что есть у каждого, получить доступ к "хранилищу". То есть наша задача обратная европейской — не развить "память", не запомнить все, а научиться ей пользоваться. Просто подход у европейцев другой. Через задницу. А надо просто открыть дверь к тому, что уже есть.
По сравнению с "развитием абсолютной памяти", это уже проще, потому что ничего не надо такое "накачивать" и тренировать. Надо просто найти дверь.
А это — уже простое задание. К двери надо подобрать ключ.
И этот ключ — наблюдательность. И это есть секрет.
Дальше — еще больше — умение самостоятельно воспроизвести объект в уме, наблюдательность, означает возможность мыслить о нем. Это — первичная мысль и возможность мыслить. Ибо до тех пор, пока ты не сможешь воспроизводить объект в уме ты не сможешь самостоятельно мыслить о нем, охватить его мыслью.
Но это только начало — всегда говорю я. Наблюдательность, это не просто умение заметить сломанную ветку тут, странную ничего не говорящую форму следа там, крик вспугнутой сойки через минуту — и ни с того сказать, что это за зверь. Признаки — ничто, главное — приложение опыта. Признаки надо приложить к опыту и знанию, к образу зверя, его повадкам, без знания сломанная ветка ничего не говорит. Наблюдательность — это не только объединение разновременных и разноместных признаков в одно целое, но и приложение нашего опыта. Ведь разные признаки были на самом деле разделены временем и другими вещами и сами по себе ни о чем не говорили. И мелькнувшая черная тень, колышущиеся стебли ничего не скажут сами по себе без опыта. И кульминацией наблюдательности будет объединение всех признаков за все время существования и приложение всего нашего опыта в каждой мгновенной точке времени. Кульминация — охватывающая ВСЕ, охватывающая ВСЕМ, охватывающая ВСЕГДА. Это одномоментное мгновенное приложение всего знания и опыта ко всему, всем мельчайшим признакам и причинам, наблюденными в разных местах и в разное время, охваченное все одной мыслью.
Только тогда можно понять, жестокие слова дзен-буддистского наставника, что "наблюдательность это медитация в действии".
В отличие от пассивной "памяти", что механически повторяет чужие слова и книги, и не способствует мышлению; памяти, которую развивают западные наивные шпионы, мы, восточные убийцы и ниндзя, развиваем наблюдательность. Которая, фактически являясь тем же, что и их память, на самом деле является живой активной собственной и вечно постигающей мыслью, то есть противоположностью тому, что западники называют памятью. Память — пассивна, наблюдательность — активна, ибо она есть мысль. Человек не воспроизводит тупо для кого-то по чьему-то требованию, как студент, он замечает уже сейчас для себя. Вместо тупой пассивности мы имеем живую непрестанную активность мысли, вечную и постоянную МЫСЛЬ, охватывающие бесконечные объемы при опыте, охватывающую в конце концов ВСЕ.
Если западники развивают память, то восточники — наблюдательность, которая включает все — мысль, память, активность, ум в синтезе... Что развивает абсолютную память, могучую мысль, постоянное мышление. Странно, что наблюдательность, функция противоположная покорному воспроизведению, памяти, репродукции, развивает то же самое, "память", к которой они так стремятся.
Жестокая тренировка наблюдательности вскрывает даже у обычного человека доступ к его уже существующей абсолютной памяти, потому абсолютная "память" доступна абсолютно всем. Но дети — лучший материал для воспитания.
Так думал японец. И занимался младенцем. И поставил меня в положение хозяйки. Одновременно занимаясь мной по своим методам.
В результате этого я, чтобы вести дела, должна была ухватывать мельчайшие признаки громадного дела, и только потому я могла так жестоко преуспевать и держать в своих маленьких ручках дело.
Глава 4.Очень скучная глава.
Меня подвергли жесткой тренировке.
Как бы то ни было, но младенец вошел в управление громадным поместьем, ибо его поставили в это положение, как данность, и ему надо было просто адаптироваться... И, как бы то ни было, может это была случайность, а может и нет, но за полгода одиночества я справилась, такой вундеркинд. И очень быстро превратила поместье если и не в очень богатое, то уже не в нищее. В поместье без долгов. Управляя им с рук японца или сама ковыляя с ним по поместью... Острый детский ум находил лазейки и возможности, поняв общее направление, там, где местные и не подозревали. Моя непредубежденность сослужила мне хорошую службу.
По крайней мере, так гласит семейная легенда.
Сейчас я подозреваю, что японец специально поставил меня в такое положение, когда на меня легла вся тяжесть чужих жизней, чужой воли, других людей. Поставил, чтобы мой бессознательный ум, хокасин, как называют его на Востоке, начал работать в этом направлении...
Знаю только, что обнаружив теплицы для цветов из стекла, я построила в долг теплицы и засадила их помидорами и огурцами. И буквально за одну зиму я тепличными огурцами, помидорами и клубникой, доставляя их в города в зимнее время, почти полностью скинула громадные долги, доставшиеся нам в наследство от отца.
Знаю только, что шокированный этим поверенный моего отца лично приехал ко мне и долго тряс мою ручку. Наверно от шока, кто это — графиня Лу Кентеберийская, которой был завещан титул и которая ТАК правит поместьем.
Но, походив денек вместе со мной, поддерживая меня вместе с японцем за ручку, когда я забывалась, и, занятая делами, спотыкалась, он изменил свое мнение о том, что дед был чокнутым и отдал поместье неизвестному младенцу. Ибо он увидел, как я только своими подручными средствами без денежных средств наладила жизнь в поместье. Организовав все так, что все было сделано подручными средствами самими же арендаторами друг другу. Тот умел столярничать, тот умел ковать, тот имел дерево, та умела шить, тот умел еще что-то, другой гончарничать, а многих отправили на учебу к мастерам в город, пригрозив расправой, если они не научатся. И в результате даже при полном отсутствии средств, как-то незаметно поместье стало очень богатым средствами своих людей, коттеджи были укрыты стружкой, стали новыми, у людей появилась посуда, инструменты, куры, гуси, свиньи, коровы и блеск в глазах. И все это при отсутствии денег у них и у меня, которых вроде как не было так и не ожидалось, и для ожидания которых им бы тщетно пришлось ждать урожая, чтобы другие сделали им хоть что-то по дому.
И в результате этого ожидания, если денег нет — все нищие, все не работают.
Я же обернула все наоборот. Не забывайте, что то было послевоенное время всеобщей нищеты и кризиса. Денег не было ни у кого.
По дошедшей до меня легенде я ввела кредитные деньги. Нет, я не давала никому кредит, и не вводила пустые бумажки. На самом деле человек, выполнивший хорошо для другого труд (например, столяр чинил для меня без денег крыши соратникам, используя имевшийся у меня материал — лес и стружку), получал у меня некий кредит на труд других и результаты труда. И имел право на труд другого или на материалы, находящиеся в его распоряжении. И чем больше он сделал нечто для других, тем больше он имел прав на труд других и мог обмениваться этим кредитом, помогая другим, например, все время делая всем посуду из глины. Его кредит рос. И он получал право на труд столяра, который делал ему уже богатый дом, учитывая количество его собственного труда другим. Это сложно понять, но хронически безденежные арендаторы получили возможность обмена тем трудом, который каждый мог, но который не делался, ибо ни у кого не было на это денег. Таким образом, хотя деньги существовали только в моем уме, и они таким же образом были богачами, (в уме), но у людей появились хорошие крыши, ибо мастерские и люди работали непрерывно, хорошая мебель, хорошая посуда, потом хорошие дома, хорошие куры, хорошая скотина, хорошая одежда, хорошие ткани, телеги, повозки, даже кони... Ведь, поскольку я держала все в своем уме с их накоплениями, и поскольку я знала все, что у кого есть, что и сколько есть в моем поместье, какие материалы и т.д., то я смогла в счет этих трудовых накоплений осуществлять среди мастерских и мастеров минимальный обмен в моей собственной "валюте"...
Образно говоря, у Джона есть дерево, но ему нужен топор, у Джека есть глина, но ему нужно дерево, а Кервуду нужно дерево, но нет топора, но есть умение садовника... А в результате они все сидят без денег, и ничего не делают, ибо их никто не нанимает, ибо у людей нет денег, и нет даже выхода из патовой ситуации, ибо урожай их не даст, ибо денег у других все равно нет и не будет, и нечем покрыть крышу, хотя на соседнем дворе гниет древесина... Потому что взаимно купить они не могут, ибо ни у кого нет денег. И пропадает время мастеров... Хотя они могли бы все время работать и накапливать "заслуги", как я это называла, и общее богатство общины. Это говоря упрощенно.
Но, поскольку японец учил меня все замечать, все помнить, все держать в уме, и еще поскольку у меня было поместье, то есть первичные материалы, сырье, и мое сырье к тому же, то очень скоро я сумела организовать взаимный обмен труда и материалов среди тысяч людей через их счет труда в моем "банке" (голове). И организовать их жизнь так, что вокруг все кипело, бурлило жизнью и трудом, строилось, расширялось, росло... И "счета" их в моем банке, то есть голове, все росли... То есть, они работали непрерывно для других, производя то, что нужно другим, набирая свой кредит (а не кредит у других).
Возникло свыше ста мастерских и маленьких производств, продукцию которых "покупали" через меня через мои счета, и все хотели работать и работать, чтобы их "счет" рос. Ибо он давал право на "покупку" таких вещей, которые им были недоступны. Хотя их работу по отношению друг другу принимала я. Но это не помешало в их рвении. Мы приглашали новых и редких мастеров, бедствовавших в городе, на наших условиях, а японец, помешанный на совершенствовании, ввел буквально культ Мастерства и постоянного совершенствования.
Нет, мало того, что мы обеспечивали со своим "банком" все свои мыслимые и немыслимые потребности за счет своих мастерских, и их количество все росло. Правда, накопление настоящих денег происходило очень медленно, ибо разоренные войной крестьяне и даже помещики не могли покупать нашего товара за деньги. Конечно, важную роль тут сыграли, полагаю, и мои мозги, чутко ловившие каждую возможность и использующие, с поощрения наставника, каждую возможность совершенствования. Именно с моей помощью и поддержкой организовывались и поддерживались морально мастерские, люди проходили обучение, привыкали работать постоянно.
Я контролировала все, ибо они могли "покупать" лишь через меня. Конечно, все было не так просто. Весь этот механизм задвигался в немалой мере благодаря острой наблюдательности и ума чудо-ребенка (японца-ниндзя и шпиона, который видел и наблюдал множество стран, как я думаю теперь), его торговой хватки, банкирской изворотливости, создания особой атмосферы. И даже утверждения своих собственных обычаев и культуры внутри поместья, ибо культивировалось определенное мышление, состояние ума, и даже японский культ мастерства, совершенствования и красоты. Кроме того, владелец поместья для крестьян царь и бог, а у этого юного "бога" еще был хороший бич, ибо японец мог убить не моргнув глазом, потому кое-где и кое-что было сделано и элементарным страхом.
Но шло время, месяцы, у людей на "счетах" появлялись "деньги", они могли покупать товары через мой "банк", который не выдавал деньги на руки и действовал только через своих; размах мастерских все рос, в отличие от городов, где живых денег не было. Хотя приходили и живые деньги — кто-то со стороны все же наскребал и покупал товары у меня за деньги, я создала свои общие лавки в городе для всех мастерских... И на эти живые деньги, хоть их было очень мало для отдельного человека, отдельной мастерской, но уже было что-то при обобществлении, если их соединить во мне, я покупала сырье, древесину, уголь, железо — то есть то, чего не было у меня. А еще лучше — источники сырья для мастерских.
