Лагерь под Тарраконом был заполнен едва на четверть. Один легион в полном составе двигался на Новый Карфаген, когорты второго Луск разбросал по гарнизонам и флотским отрядам. Из начальников на месте было лишь двое трибунов, еще совсем мальчишек, неопытных в военном деле, а так же самый старший из центурионов — примипил[11]. Дециан имел ранг первого гастата[12] первой когорты, и до высшего солдатского звания ему оставалась пара шагов. Опытом он обладал большим, ему доверяли, и после краткого доклада примипилу, Тит Варий получил указание заниматься пленными лично до прибытия командующего.
[11] Центурионы легиона не были равноправны. В их иерархии старше был тот, у кого номер когорты и центурии в ней был меньше. Примипил, командир первой центурии, первой когорты, в некоторых случаях командовал и всем легионом. [12] Несмотря на то, что в результате реформы Гая Мария легионеры больше не делились на гастатов, принципов и триариев, эти термины сохранились в названиях рангов центурионов.
Наутро он поинтересовался у Тиберия, кого следует привести на допрос первым.
— Афинянина? Или фракийца?
— Нет, — покачал головой Лидон, — ты их видел? Один будет упорно молчать, а другой нести всякую чушь. С ними позже, сначала побеседуем с мелочью.
Центурион кивнул и отправился к деревянной клетке, где сидели пленные. Второй такой в лагере пока не было и вожака с фракийцем, выполняя распоряжения Лидона, Тит Варий оставил снаружи. Квинту стянули веревкой ноги, а руки, заведя за спину, привязали к колесу обозной телеги, на которой перевозили инструменты и сопутствующий скарб для легионных оружейных мастерских. Аристида тоже привязали к колесу, только с другой стороны. Приставили часового, чтобы не позволял пленным разговаривать друг с другом.
Так оба и провели ночь, сидя на голой земле, стуча зубами, ибо, хотя ветер стих к наступлению темноты, но погода все равно стояла не летняя.
Подойдя к клетке, центурион осмотрел "подопечных" и выбрал.
— Этого.
Двое легионеров открыли засов и вошли внутрь, подхватив под руки одного из сидельцев, внешности непримечательной.
— А? Чего? — выпучил глаза пленник.
— Пошли-ка, — сказал центурион по-гречески.
Тот сразу заверещал:
— Нет, не меня! Я ничего не сделал! Отпустите! Не хочу, не хочу, нет!
Товарищи смотрели на него исподлобья, а он упирался изо всех сил, цеплялся за клетку.
— Отпустите!
— Да чего ты орешь? — рявкнул центурион, — тебя еще не вешают.
Тот дергался и все норовил оглянуться, вращая выпученными глазами.
— Гундосый, спаси меня!
— Щас, он тя спасет! — заржал один из легионеров.
У пирата подломились колени, он повис у солдат на руках и вдруг во все горло заорал песню, нещадно перевирая мотив:
— А-а кто тебя высек нещадна-а? И гола-а-ю выгнал из дома-а-а...
— Давай, шевели задницей! — хохотнул Дециан, отвесив пирату пинка.
-...а дверь запира-ай на засов, а чтоб не попасться опя-а-ать...
Когда пирата втащили в преторий, он перестал орать и только отбивал частую дробь зубами.
— Как зовут? — спросил его Лидон.
Он, как и Дециан, не стал проверять, знают ли пираты латынь, обратился на греческом.
— А? — чуть повернул голову тот, скосив глаза.
— Я неясно выразился?
— Ясно, ясно, — закивал пират, — все как есть скажу, только не убивайте. Все скажу.
— Как зовут? — повторил вопрос Лидон.
— А? — снова переспросил пират, подавшись вперед, — а! Да. Зовут. Зовут Койоном.
— Откуда родом?
— Не знаю, добрый господин. Отовсюду, помаленьку. Где солнышко светит, там и свой.
— Киликиец? Критянин?
— Да не, какой критянин? Из Киликии, да. То есть, нет. Сам-то буду с Эвбеи, но когда в первый раз в Милете очутился, там меня...
Лидон поморщился.
— Откуда и куда вы шли?
— Чего?
— Тит, — повернулся Лидон к центуриону, — сломай-ка ему палец, для начала.
— Я все скажу! — заорал пират, — все скажу... Мы из Массалии.
— Из Массилии?
Римляне произносили название этой древней эллинской колонии, основанной близ устья реки Родан, немного на свой лад.
— Да-да. Шли из Нового Карфагена домой. Везли свинец в слитках.
— Слышь, весло, ты ври, да не завирайся, — прогремел прямо в ухо Койону Дециан, — на вашем корыте не нашлось ничего ценного.
— Так в шторм попали, — заторопился тот, — качало, будь здоров. Думали, потонем. С перегрузом шли. А он же, свинец, то есть, страсть, какой тяжелый. Все за борт выкинули. Ужасть, какие убытки.
Звучало это правдоподобно. Под Новым Карфагеном действительно имелись рудники, где добывали серебро и свинец, а один маленький островок недалеко от города даже называли Плумбарией, "Островом свинца".
— Жадность, значит, едва не сгубила? А чего деру дали?
— Испугались. Думали — пираты...
— Ты что, дурень, римских кораблей никогда не видел в своей Массилии? — скептически хмыкнул Дециан.
— Да кто вас разберет? — заныл Койон, — такие времена, лучше перебдеть.
— Как купца вашего зовут? — задал следующий вопрос Лидон.
— Как зовут? — переспросил Койон.
— Ты что, забыл? — прищурился корникуларий.
— А, не... Не забыл, конечно. Эномай его зовут.
Тиберий посмотрел на Дециана. Тот поджал губы и дернул щекой.
— Догадываешься, что мы сейчас любого из твоих товарищей сюда выдернем и он нам другое скажет? За вранье, знаешь, что с тобой будет?
— Да как другое-то? — заскулил Койон, — как другое? То же самое скажет!
— Проверим. Теперь поведай-ка, что это за гемиолия держалась рядом с вами?
— Не знаю. Боги свидетели, понятия не имею.
Дециан кивнул легионерам, и те вытянули руку Койона вперед, заставив растопырить пальцы.
— Да не знаю я! Шторм был, в море отнесло, а как успокоилось, видим, еще судно рядом! Сначала пересрались, думаем, киликийцы это, хана нам. Но они не стали нападать. Тоже к берегу гребли. А-а! Пустите!
— Отпусти его, Тит, — скомандовал Лидон, — скажи своим молодцам, пусть пока всыплют лекарства для памяти. Только не переусердствуйте. И давай следующего.
Вопящего Койона уволокли. Центурион снова сходил до клетки. Осмотрел кандидатов.
— Теперь — Гундосый.
— Гундосый, выходи, — подтолкнул легионер в спину пирата со сломанным носом.
Тот не орал, не метался, ответил на все вопросы, вот только ни Лидон, ни Дециан не слова не поняли. Его тоже пришлось отправить для экзекуции к "вспоминателю", хотя это вряд ли могло добавить понятности речи.
Следующие двое повторили версию Койона.
Лидон к молчанию подследственных привык и сохранял невозмутимость, но Дециан давно уже потерял терпение, орал и брызгал слюной.
— Успели сговориться!
— Разумеется, — спокойно согласился Лидон, — сколько часов ты за ними гнался? У них была уйма времени придумать легенду. Если они все будут твердить одно и то же, и не найдем никакой зацепки, придется отпустить.
— Как отпустить?! Да у них на рожах написано, что это разбойные!
— Закон есть закон, Тит. У нас пока нет доказательств того, что это пираты. Давай следующего.
— Если ты согласен, что сговорились, зачем же продолжать допрос? — удивленно спросил Дециан, — ведь будут твердить одно и то же.
— Тит, я тебя не учу, как людьми командовать? Вот и ты не лезь в мою работу. Давай следующего.
Следующий не сказал ничего нового.
— Зараза... — в сердцах бросил Дециан, — не понимаю... Только время зря теряем.
Лидон пропустил его слова мимо ушей. Поинтересовался:
— "Обработанные" не меняют показания?
— Нет, это орково семя твердит одно и то же.
Ввели очередного "пирата".
— Как зовут? — еще даже не поглядев на него, спросил Лидон.
— Дракил, — ответил тот, выдержав небольшую паузу.
— Откуда?
— Из Массалии.
— Куда шли?
— Домой возвращались.
Лидон еле заметно напрягся, чуть подался вперед.
— Что везли?
— Свинец в слитках.
— А на гемиолии тоже свинец?
— На какой гемиолии?
Лидон пробарабанил пальцами по столешнице, посмотрел на Дециана, тот поднял глаза вверх, всем своим видом показывая, как ему надоела эта бессмысленная процедура.
— Хочешь сказать, первый раз ее видел?
— Ага, — не моргнув глазом, ответил Дракил, — первый.
Лидон откинулся на спинку кресла, оперся руками о подлокотники и сложил пальцы в замок. Взглянул на центуриона, прищурившись, словно улыбался одними глазами. Потом снова посмотрел на допрашиваемого.
— Так... Эллин, значит. Из Массалии. Там и родился?
— Да.
Лидон некоторое время молчал, разглядывая Дракила и водя кончиком языка по верхним зубам. Тот нервно косился по сторонам. Наконец, Тиберий сказал:
— Критянин Эпименид утверждал, что все критяне — лжецы. Врешь ты все, сдали тебя дружки с потрохами. Придется тебя повесить, как пирата. Дурак ты, не ту сторону выбрал. Зря от Ласфена сбежал, не вляпался бы сейчас в дерьмо по уши.
— Не сбегал я! — вспыхнул Дракил, — я, наоборот, с самого начала предлагал им...
Он осекся.
— Что предлагал? — заулыбался Лидон, — к Ласфену присоединиться? Это правильно. Ласфен ныне — друг римского народа. Видишь, критянин, пират пирату рознь. А что твои дружки тебя не послушали?
Дециан недоуменно переводил взгляд с Тиберия на Дракила. Он, разумеется, знал, кто такой Ласфен Волк. Еще бы не знать.
Ласфен прославился, как один из наиболее известных в восточной части Срединного моря пиратских вождей. Ему подчинялось несколько десятков кораблей, несших знамя — черная обоюдоострая секира-лабрис на белом фоне. На своем родном Крите Ласфен практически всевластен, несмотря на то, что остров формально поделен между несколькими мелкими царьками и олигархами. Но все они всецело зависели от Волка.
Уже в глубокой древности Крит стал одним из двух центров пиратской вольницы. Вторым был Пиратский берег в Киликии. В недавней войне римлян с Митридатом киликийцы поддержали понтийского царя, а Волк присоединился к Луцию Лукуллу, коего Сулла в самый разгар боевых действий, в неблагоприятное время для мореплавания, зимой, послал собирать флот союзников. Он тогда осаждал Афины и, не имея кораблей, не мог воспрепятствовать подвозу морем к запертому в городе стратегу Архелаю припасов и подкреплений. Лукулл с задачей блестяще справился, заключив союз с Египтом и Критом, которые передали под его начало несколько десятков кораблей, причем выступление Ласфена на стороне римлян изрядно раскололо пиратское братство.
Но как Лидон узнал, что пират имеет какое-то отношение к Ласфену? С чего он взял, что этот разбойник — критянин?
— Как ты... — начал было Дециан, обращаясь к следователю, но тот сделал резкое движение ладонью, дескать — заткнись.
— Потом, Тит. Все потом.
Дракил стоял, ни жив, ни мертв, глаза в землю. Прошептал:
— С-суки... Подлые твари...
— Это ты о нас, или о приятелях своих? — поинтересовался Лидон.
Пират вскинул голову и со злобой бросил:
— Я один висеть на кресте не буду!
— Конечно, один не будешь, — кивнул Лидон, — а может даже совсем. Если станешь правду говорить. Ну, так как? Ложно утверждение Эпименида или истинно? Проверим?
Дракил смотрел на пальцы Лидона, все еще сложенные в замок.
— Чего ты хочешь знать?
— Все. Кто вы такие? Куда и откуда шли?
— Ты же... тебе же все рассказали уже.
— Я всем даю возможность меня разочаровать. Будешь говорить правду, избежишь креста. Нет — пеняй на себя. Понятно излагаю?
Дракил кивнул.
— Хорошо. Главный кто у вас?
— Эвдор... Гнида...
Лидон поднял бровь, но эту тему пока не стал развивать, спросил другое:
— Он на гемиолии сбежал?
Дракил кивнул.
— А на акате, значит, заправлял Эномай?
Пират поднял глаза и как-то странно посмотрел на следователя:
— Это ведь он меня заложил? Ублюдок...
— Куда вы шли? — проигнорировал его слова Лидон.
— Не знаю, — буркнул Дракил, — Мышелов вообще никогда не распространялся о своих планах. Только с Пьяницей шептался. Да еще с фракийцем один раз. Тогда, в Остии... А всех остальных подлых говноедов такое устраивало. Говорил я им — заведет он нас прямиком в могилу. Сто раз говорил. Не слушали. Тупые бараны...
Так. Мышелов, надо полагать, прозвище этого самого Эвдора. Уточнять не следует, чтобы не спугнуть. Пираты, стало быть, вождю верят безоговорочно. Удачлив? Или другая причина? А Эномай и Спартак, значит, к нему приближены. О чем-то сговаривались в Остии. Хорошо. Дальше.
— Откуда шли?
— С Питиусы, — ответил пират.
— Зачем туда ходили?
— Не знаю. Эвдор сказал, вот и пошли. Никто не спрашивал, зачем. Как всегда. Мышелов еще осенью сказал, что пойдем в Испанию. Я, конечно, поинтересовался, что мы там забыли, а он, как обычно, только поулыбался, сука...
— Прямо любовь у вас, как я погляжу, — улыбнулся Тиберий.
— С Серторием встречались? — не выдержал Дециан и влез в допрос.
Лидон недовольно поморщился, но кивнул Дракилу.
— Отвечай.
— Да. С Серторием.
— О чем говорили?
— Не знаю. Эвдор с Аристидом к нему ходили. И фракиец еще.
Аристид? Кто такой Аристид? Лидон взял в руки стило, лежавшее на столе, и написал имя на раскрытой вощеной табличке.
— А вспомни-ка, Дракил, когда именно Эвдор объявил о своем решении идти в Испанию?
Пират шмыгнул носом, ответил не сразу.
— Не помнишь?
— Почему? Помню. Это было на другой день, после того, как Сулла Рим взял. Мы в Остии стояли.
— Хорошо. На память, смотрю, не жалуешься, — одобрительно сказал Лидон.
— Не жалуюсь, — глядя исподлобья, буркнул пират.
— Злопамятен? Ну-ну, — усмехнулся Тиберий, — а скажи-ка тогда, не запомнил ли ты, с чего вдруг Эвдор принял такое решение? Может, что необычного в тот день произошло?
— Необычного? Да там кругом одно сплошное необычное. Римляне друг друга режут, на всю Италию шум стоит. Необычного... Ну, разве что, Мышелов с фракийцем в тот день шептался. Все с Пьяницей прежде, а с этим впервые. Кроме, разве, того дня, когда фракиец к нам прибился.
— А что, прежде они вообще не разговаривали?
— Почему? Разговаривали. По слову в день. А тут чего-то долго обсуждали. Отсели в одной портовой таберне в сторонку, и давай языками чесать.
— Обычно Спартак неразговорчив?
— Да. Особняком держался. Молчал все время. Нелюдимый. Подшутить как-то пытались над ним, так он Койона едва не зашиб. Не понимает шуток.
— Бьется крепко? — спросил Дециан.
— Не слабак, — ответил Дракил.
— Эвдор как-то возвышал его?
— Да нет. Нельзя такого сказать. Вот Пьяницу — да, а этого — нет. Такой же он был, как мы все. В драке не последний, но не более того. Я потому тогда и удивился.
— Ты сказал, что он к вам прибился, — сказал Лидон, — давно?
