Алиса выдохнула. Здесь всё было на своих местах. Даже этот творческий беспорядок был частью предсказуемого, логичного порядка.
Она сняла лёгкое пальто, повесила его на вешалку у входа, и её движения обрели уверенность, которой не было вчера вечером, в кафе с незнакомым мужчиной. Она села за свою станцию, и экраны ожили от лёгкого прикосновения к сенсорной панели. Пальцы привычно затанцевали по клавиатуре, вызывая потоки данных: ночные результаты долгосрочного мониторинга ЭЭГ у группы испытуемых. На мониторах заструились водопады кривых, спектрограммы, карты нейронной активности.
Мир сузился до частот и амплитуд. Шум человеческого голоса, неточность мимики, двусмысленность слов — всё это осталось за дверью. Здесь был чистый, неискажённый сигнал. Электрическая симфония сознания, записанная в битах и байтах. Алиса надела наушники с активным шумоподавлением, хотя в лаборатории стояла полная тишина. Это был ритуал. Физический барьер.
Она углубилась в анализ, отмечая аномалии в альфа-ритмах, сравнивая паттерны гиппокампа. Её лицо, обычно напряжённое в присутствии людей, сейчас было расслабленным, почти отрешённым. Взгляд скользил по экранам с фокусировкой сканера. Она не просто видела данные — она их читала, как мелодию. Этот язык был для неё роднее, чем любые человеческие диалекты. Он не лгал. Он не пытался понравиться. Он просто был.
Здесь, в этой стерильной белой коробке, наполненной тихим жужжанием серверов, Алиса была дома.
Дверь лаборатории снова шипнула. Алиса не обернулась, но её плечи слегка напряглись под тонкой тканью блузки. В наушниках щёлкнуло, автоматически снижая уровень шумоподавления, — система распознала голоса в помещении.
"... и он вчера просто взял и ушёл, представляешь? В середине фильма!" — звенел молодой женский голос, полный драматизма.
"Ну, ты говорила, что это была артхаусная трёхчасовая тоска," — парировал мужской, смешливо.
"Это не оправдание! Это проявление неуважения к..."
Алиса мысленно поставила фильтр. Фоновый шум. Частота — социальное взаимодействие низкой информационной плотности. Субъективная эмоциональная окраска — высокая, объективная ценность — нулевая. Она продолжила отмечать аномалию в тета-ритме у испытуемого !4.
Шаги приблизились к её станции. Они замолчали, но Алиса чувствовала их нерешительное присутствие где-то сзади и слева. Она сделала ещё одну пометку в файле, дала им три секунды — стандартная вежливая пауза — и лишь затем плавно развернулась в кресле, сняв один наушник.
Перед ней стояли двое: девушка с розовыми прядями в чёрных волосах и парень в очках с толстой оправой. Оба в новеньких, чуть слишком отглаженных бейджах стажёров. Девушка улыбалась напряжённо-заискивающе, парень пытался выглядеть уверенно.
"Алиса, извините, что отвлекаем," — начала девушка, её голос теперь звучал на тон выше официального. "Мы с Мишей ковыряем данные по группе Б, тот самый продленный мониторинг... И у нас есть расхождение в интерпретации всплеска на ЭЭГ в момент предъявления стимула S-47. Корректно ли считать это артефактом движения, или это может быть ранний признак формирования атипичного нейронного ансамбля?"
Они оба смотрели на неё с ожиданием, словно отшельницу-оракула, способную провести грань между истиной и ошибкой.
Алиса молча взяла планшет, который протянул Миша. Взгляд её скользнул по графику. Мозг автоматически отбросил нерелевантное, сфокусировался на ключевых точках. Она даже не задумалась.
"Это артефакт, но не движения," — её голос прозвучал ровно, без интонации, как озвучка текстового документа. "Вы смотрели синхронную запись с электрокардиографа. Видите этот слабый всплеск за 200 миллисекунд до предполагаемого "события" на ЭЭГ? Это R-зубец. Наводка от сердечной активности. У испытуемого учащённый пульс. Вероятно, тривиальная причина — выпил кофе перед сеансом или волновался. Исключите этот временной отрезок из анализа или примените стандартный фильтр подавления ЭКГ-артефакта. Алгоритм описан в методичке Королёва, раздел 4.3."
Она протянула планшет обратно. В воздухе повисла тишина. Они ждали продолжения, каких-то подсказок, maybe даже одобрения или улыбки. Но Алиса уже развернулась обратно к своим мониторам, водрузила наушник на ухо. Диалог был исчерпан. Вопрос получил исчерпывающий ответ.
"О... Спасибо. Огромное спасибо," — выдавила девушка.
"Да, теперь ясно," — добавил Миша.
Они постояли ещё пару секунд, затем их шаги засеменили прочь, к своему рабочему уголку. Алиса уловила обрывок шёпота: "... как робот, блин..." — и щелчок, увеличивающий шумоподавление в наушниках до максимума. Фоновый шум снова исчез. В её мире воцарилась чистая, ничем не искажённая тишина данных. Она даже не задумалась о том, что могла бы объяснить softer, или предложить помощь с методичкой. Это был лишний информационный обмен. Помеха устранена. Можно было продолжать.
Алиса закрыла массив данных по мониторингу. На главном экране возник логотип проекта "Феникс" — стилизованная птица, собранная из точек, имитирующих нейронную сеть. Пилотная стадия: "Система коммуникации для пациентов с полным синдромом locked-in".
Она открыла интерфейс. На экране предстала упрощённая, но невероятно сложная модель сенсомоторной коры. Задача была вроде бы простой: научиться считывать намерение пациента и преобразовывать его в символ на экране — букву, слово, простую команду. Но человек в состоянии "полной изоляции" не мог даже моргнуть. Единственный канал — это мозговая активность, её едва уловимые изменения.
Алиса запустила запись прошлой сессии с первым испытуемым. На экране замерцали паттерны. Большинство коллег видели здесь лишь хаос, шум, среди которого нужно было найти иголку в стоге сена. Алиса же смотрела иначе. Для неё это был не хаос, а язык. Примитивный, сводящийся к "да" и "нет", "боль" и "покой", но язык.
Она настроила алгоритм фильтрации, отбрасывая лишнее не по шаблону, а так, как чувствовала. Вот здесь, — думала она, следя за внезапной синхронизацией ритмов в префронтальной коте, — не шум. Это попытка. Слабая, почти размытая. Попытка что-то выбрать.
Её пальцы летали по интерфейсу, создавая новые пути для декодирования сигнала. Она не просто программировала — она вела диалог с тем, что оставалось от сознания по ту сторону экрана. Это была попытка услышать мысль, прежде чем она облечётся в хоть какое-то действие, даже в импульс к движению, который у этих пациентов никогда не реализуется.
Вот он, идеал, — пронеслось у неё в голове, пока она калибровала чувствительность сенсоров. Никаких искажённых мускульных сигналов. Никакого надтреснутого голоса. Никакой мимики, которую можно неправильно истолковать. Только чистый сигнал намерения, считанный прямо из источника.
Её официальный проект был гуманитарной миссией: вернуть голос тем, кто его лишён. Но для Алисы он был ещё и полигоном, доказательством концепции. Если можно вычленить простейшее "да" из электрического шторма больного мозга... то почему нельзя вычленить сложную мысль? Чувство? Целую личность? Зачем нужны слова, эти кривые зеркала, если можно подключиться напрямую к первоисточнику смысла?
Она внесла последние корректировки в алгоритм. На тестовой модели интерфейс отреагировал на смоделированный сигнал "выбора" в три раза быстрее стандартного. Точность возросла на 15%. Прорыв. Но Алиса не улыбнулась. Она лишь кивнула про себя, удовлетворённая. Это был ещё один шаг. Не к тому, чтобы дать голос немому. А к тому, чтобы сделать ненужным сам голос, этот ненадёжный, предательский посредник между сознанием и сознанием.
Она сохранила изменения, поставила задачу на пересчёт всех предыдущих сессий по новому алгоритму. Теперь нужно было ждать. Она откинулась в кресле, и её взгляд, только что такой острый и сфокусированный, стал рассеянным, устремлённым вглубь экрана, но уже не видящим его. Она думала о ядре СИМ, которое тихо компилировалось в заброшенном угке корпоративного облака. "Феникс" давал ключ к декодированию. СИМ должен был стать тем, кто не просто декодирует, а понимает. И отвечает. Без искажений.
Он появился в дверях тихо, без стука. Алиса почувствовала его присутствие ещё до того, как краем глаза заметила тёмный силуэт на фоне яркого света коридора.
Лев Королёв стоял, прислонившись к косяку, и смотрел. Не на экраны, а на неё. Его взгляд был тяжёлым, вдумчивым, лишённым обычной для начальника оценивающей остроты. Скорее, он изучал картину в целом: сгорбленную фигуру Алисы перед мерцающими мониторами, её абсолютную поглощённость, тишину вокруг неё, которая ощущалась почти физически. В его глазах, глубоко посаженных, с вечными синяками недосыпа под ними, читалась не контроль, а усталая, почти клиническая констатация факта. Да, она опять здесь. И она уже там, внутри своих данных.
Ему было сорок пять, но в эту утреннюю минуту он казался старше. Дорогой тёмно-синий кардиган из тонкой шерсти был мятым, как будто он в нём спал или долго сидел, ссутулившись, над какой-то книгой. Одна пуговица была застёгнута не в ту петельку. В руке он держал ту самую керамическую чашку, теперь наполненную свежим, чёрным кофе.
Стажёры, заметив его, мгновенно притихли и с удвоенным рвением уткнулись в свои экраны. Лев не обратил на них внимания. Он отпил из чашки, поморщился — кофе, видимо, был уже холодным — и только тогда мягко оттолкнулся от косяка и направился к Алисе.
Его шаги были бесшумными по мягкому лабораторному покрытию. Он остановился сбоку от неё, на почтительном расстоянии, не заглядывая через плечо.
"Утренние графики по "Фениксу"?" — спросил он. Его голос был низким, слегка хрипловатым от утреннего безмолвия или от курения.
Алиса медленно, как бы возвращаясь из далёкого путешествия, повернула голову. Кивнула. "Тестовый прогон с новой фильтрацией. Улучшение точности на пятнадцать процентов. Скорость отклика выросла втрое."
"Пятнадцать — это много," — констатировал Лев, снова отпивая кофе. Его взгляд скользнул по главному экрану, где замирали и оживали цветные паттерны. Он смотрел на них не как инженер, а как учёный, видящий за кривыми саму ткань мысли. "Особенно для них. Для этих... запертых внутри." Он сделал небольшую паузу. "Отправь мне сводку до обеда. И подготовь выжимку для отчёта перед спонсорами. Им нужны зелёные циферки, а не поэзия нейронных всплесков."
"Я знаю," — просто сказала Алиса. Диалог исчерпал себя. Но Лев не уходил. Он стоял, смотрел на экран, а потом его взгляд снова, тяжело и неспешно, переместился на неё.
"Кофе есть?" — спросил он вдруг, неожиданно.
Алиса покачала головой. "Я не пью кофе."
"Правильно," — пробормотал он себе под нос, и в уголке его глаза дрогнула something, почти улыбка. "Не начинай. А то потом без него не можешь глаза разлепить." Он повернулся, чтобы уйти, но на полпути к двери обернулся. "И, Алиса... Пять минут у меня через час. По поводу квартального отчёта. Заскочи."
Это была не просьба. И не приказ в чистом виде. Скорее, ритуал. Она кивнула, уже возвращаясь к своим графикам. Лев вышел, и дверь за ним закрылась беззвучно.
Ровно через час Алиса подошла к его кабинету. Дверь была приоткрыта. Она постучала костяшками пальцев в дерево, услышав изнутри невнятное "Входи".
Кабинет Льва был антиподом её лаборатории. Здесь не было стерильной белизны и упорядоченного гула техники. Пространство поглощало свет из большого окна, упиравшегося в стену соседнего корпуса, делая его приглушённым, почти сумеречным. Воздух пахл старыми книгами, бумагой и застоявшимся кофе.
Бардак царил повсеместно, но это был не хаос. Это был застывший след мыслительного процесса. Стол был завален стопками распечаток с пометками на полях, тремя пустыми чашками, планшетом с потрескавшимся стеклом. Между чашек, как острова, возвышались книги: старый потрёпанный учебник по когнитивной нейронауке лежал поверх монографии по философии сознания, а на них сверху придавил углом толстенный том по корпоративному праву.
На стенах — не мотивационные плакаты, а полки. И они ломились. На одной — ряды научных журналов, на другой — классическая литература: Достоевский, Кафка, Борхес. Между книжными блоками, как инородные вкрапления, поблёскивали хрустальные и металлические фигуры — корпоративные награды "Нейро-Тека": "Лучший инновационный проект", "Прорыв года". Они выглядели немного пыльными и потерянными среди этого бумажного и словесного изобилия.
Лев сидел за столом, уткнувшись в экран ноутбука. Он поднял на неё глаза, когда она вошла, и жестом указал на свободное кресло, с которого пришлось снять стопку свежих, ещё не распечатанных отчётов в плотных серых папках.
"Садись," — сказал он, отодвигая в сторону одну из чашек. — "Пять минут, как и обещал. Если, конечно, опять не начнут звонить с тридцатого этажа."
Лев откинулся в кресле, сложив руки на животе. Его взгляд был направлен куда-то поверх экрана ноутбука, в пространство, заполненное книжными корешками и тенями.
"Присылала уже сводку по новому алгоритму, — начал он, и в его голосе прозвучало одобрение, лишённое пафоса. Констатация. — Пятнадцать процентов — это серьёзно. Особенно на той стадии, где каждый процент даётся кровью. Ты сделала почти невозможное — заставила шёпот стать слышимым."
Он помолчал, как бы давая этим словам вес.
"Но. Знаешь, что мне сказали на совете директоров, когда я показывал эти "почти невозможные" проценты?" Он повернул голову к Алисе, и в его усталых глазах мелькнула плохо скрываемая горечь. "Спросили: "А когда будет работающий прототип, который можно лицензировать клиникам? Когда мы увидим первую монетизацию?". Они не спрашивают, как ты вычленила сигнал из шума. Их не волнует, что это прорыв в понимании базовых механизмов волевого импульса. Им нужна зелёная линия на графике доходов. Желательно — в следующем квартале."
Лев потянулся к чашке, понял, что она пуста, и с раздражением отставил её.
"Я тут, знаешь ли, иногда старые свои черновики нахожу, — продолжил он, уже не глядя на неё, а разглядывая потрёпанный корешок "Феноменологии духа" на полке. — Тезисы к диссертации, которую так и не написал. Мечтал тогда о карте сознания. О расшифровке... не знаю, самой мелодии мысли. А в итоге мы с тобой сидим и отчитываемся перед людьми в дорогих костюмах, которые делят мир не на нейронные сети, а на рынки сбыта." Он тихо, беззвучно усмехнулся. "Ирония в том, что без их денег мы бы и этого "шёпота" не услышали. Порочный круг. Наука как услуга."
Он замолчал, и в кабинете повисло тяжёлое молчание, нарушаемое только тихим гулом вентиляции. Лев провёл рукой по лицу, как бы стирая с него маску циничного управленца. Его взгляд, наконец, сфокусировался на Алисе, стал пристальным, изучающим её лицо, а не её идеи.
"Но это всё лирика, — сказал он вдруг, и голос его стал тише, грубее. — Как у тебя дела, Алиса? Помимо всех этих графиков и процентов?"
Вопрос повис в воздухе, неожиданный и немного неловкий. Алиса, привыкшая к его профессиональным диалогам, слегка замерла.
Лев не стал ждать развёрнутого ответа, продолжил, глядя на неё с беспокойством, которое он уже не пытался скрыть: "Я заметил... в последние недели ты как-то... слишком уж погружена. Даже для тебя. Не спал лихорадочный блеск в глазах. Ты не просто работаешь. Ты... горишь." Он сделал паузу, выбирая слова. "Я не как начальник спрашиваю. Как... человек, который знает, к чему такое горение иногда приводит. Ты точно не перегибаешь? Не сжигаешь себя всухую?"
