Кроны деревьев приветливо зашелестели, когда Дзюнко нашла "свою" скамейку. Она давно облюбовала укромное местечко вдали от основного пути большинства гуляющих. Здесь было тихо, густая растительность создавала приятный утренний полумрак, свежий воздух ласкал легкие, а шум городских улиц был совершенно неслышен.
Садясь на скамью, Китами почему-то вдруг ощутила, как закладывает уши. В виске слабо кольнуло, и боль тут же исчезла. Странно... Девушка тронула болевший висок. Неужели она стареет, и даже садиться вскоре станет тяжело? Ага, разумеется. Или это свежий воздух так действует на организм после общежития, пропитанного человеческим духом, запахами еды, пота и подростковой агрессии? В любом случае, все уже прошло.
Крохотный изящный портфель, который Дзюнко держала в правой руке, с легким стуком опустился на скамью рядом с ней. Отстегнув замок, Китами извлекла из учебных недр небольшую книжку в твердом переплете. Положив ее себе на колени, девушка помедлила. Пока что читать не слишком хотелось. Приятно было просто ощущать, как по щеке бежит пропущенный завесой крон солнечный лучик. Приятно было знать, что рядом никого нет. Приятно было дышать.
Мысли о причастности к тайной жизни мира, об уроках истории, о Наследниках в академии и собственной чуждости всему этому улетучились из головы с неприличной быстротой. Дзюнко ведь всегда было, по большому счету, наплевать на кривляния и танцы всех этих европейцев, азиатов, американцев, да и ее соотечественников тоже. Ей вообще не было дела до мира. До недавнего времени. Китами привыкла видеть человечество с одной стороны пролива, а себя — с другой. К несчастью, а может быть, к счастью, вездесущий Сэм Ватанабэ пинками гнал ее в совместное с окружающими будущее. Именно благодаря Сэму Дзюнко обзавелась знакомыми и даже теми, кого можно было бы назвать... нет, не друзьями, но приятелями. Однако ничто не могло заставить ее отказаться от уединения.
Китами поймала себя на том, что сидит с закрытыми глазами, слушая шелест листьев. Почему-то в подобной медитации ей привиделось нечто постыдное. Девушка раскрыла книгу, что по-прежнему лежала на коленях.
Одинокий колос, колос, а не нива —
Дружба недостойна сердца моего.
Я всегда чуждаюсь страстного прилива —
Чувство к одному я прогоняю прочь.
. Первые попавшиеся на глаза строчки напомнили Дзюнко о сегодняшнем вечере. Предстояло кое с кем встретиться. И, как всегда за все эти месяцы, что-то внутри противилось встрече. Но в то же время девушка ждала ее. И никак не могла разобраться, нравится ли ей быть с кем-то по-настоящему.
Китами полюбила Ницше с первых дней обучения в академии. Она всегда испытывала симпатии к такому досугу, как чтение, но в последние годы редко посещала библиотеки. Электронных книг Дзюнко не признавала, а потому старое увлечение нуждалось в мотивации. И этой мотивацией стал неожиданный переезд. Не зная, чем заняться, девушка пошла в библиотеку "Эклипса" и там наткнулась на крохотный сборник стихов и афоризмов немецкого философа. С тех пор они сопровождали ее утреннее уединение. Было в Ницше что-то родственное Китами. Какая-то болезненная нотка презрения к окружающему миру, смешанная с плохо скрытым любованием. Дзюнко он казался главным ненавистником и обожателем человека.
Резкий хлопок едва не заставил девушку вздрогнуть. Но она слишком привыкла не подавать виду, если испугается или удивится. Однако хлопок звучал очень близко, и Китами обернулась на звук.
Молодой мужчина, на вид не старше двадцати пяти лет, сидел на краю ее скамьи с книгой в руках. Книга была закрыта, и держал ее незнакомец перед собой, очевидно, только что захлопнув. Мужчина сидел, смотря перед собой.
Дзюнко внутренне удивилась. Она не услышала и не почувствовала появления этого человека на дорожке, не ощутила, как он присел рядом. Это было очень странно. Девушка всегда остро чувствовала чужое присутствие. А сейчас создалось впечатление, будто он только что возник из воздуха.
— "Возлюби ближнего своего" — это значит: "Оставь ближнего своего в покое!", но как раз эта часть добродетели даётся труднее всего.
Незнакомец заговорил, повернувшись к Китами. Он был европейцем с приятно округлыми чертами лица, которые удачно обрамляла аккуратная безусая бородка, образованная сросшимися под подбородком бакенбардами. Коротко остриженные черные волосы казались тщательно причесанными, но в то же время сохраняли естественное отсутствие прилизанности. Наряд мужчины составлял строгий черный костюм, такая же черная рубашка и не менее черный галстук. Незнакомец стал похожим на огромную кляксу, вольготно откинувшись на спинку скамьи. Он был строен, но не худощав. Длинные пальцы аристократа принялись отстукивать что-то на обложке книги. Другой, свободной рукой мужчина задумчиво провел рукой по бороде. Он продолжал смотреть на Дзюнко.
— Скажите, красивая девушка, зачем вы сели на мою скамейку?
Глаза у этого типа были глубокие, с этим Китами спорить не стала бы. И голос тоже приятный. Но вот заданный вопрос всколыхнул в девушке неприязнь.
— С какой это стати она ваша? — и Дзюнко ответила мужчине взглядом, который заставлял учеников и учителей ее прежней школы заикаться и уходить прочь. Она умела выглядеть холодно.
Незнакомец, увидев, как посуровела собеседница, не изменился в лице и не шелохнулся. Он ответил тоном, в котором любезность сплеталась с тончайшей издевкой.
— Я ее, разумеется, не метил. Но вам не кажется, что человек, читающий книгу в безлюдном парке, ищет немного уединения? И что можно проявить немного добродетели, оставив ближнего своего в покое?
— В таком случае рекомендую вам поискать себе другую скамью, — если бы у взгляда была температура, Китами могла бы замораживать продукты в промышленных масштабах. — Эту первой заняла я, и глупых сценических выходов с хлопаньем книгами можно было избежать.
Незнакомец прищурился, внезапно став похожим на пригревшегося на солнышке кота.
— Экая вы суровая, — сказал он, выпрямляясь. — Первой, говорите?
— Именно, — Дзюнко не сводила глаз с черной фигуры.
— Вот, значит, как...
Мужчина принялся медленно вставать со скамьи. Дзюнко ощутила, как в виске снова что-то больно кольнуло. И почти сразу же зашумело в ушах. Незнакомец же небрежным движением отряхнулся и слегка поклонился ей.
— Что ж, как угодно. Дело свое я закончил, а потому отдаю сей кусок дерева и металла в ваше распоряжение. Засим пафосно и красиво ухожу за горизонт.
Было в этих словах, поначалу казавшихся рисовкой спесивого мажора, нечто паясничающее. Произнося слова, мужчина поднял свободную руку и по-женски изогнул запястье, словно карикатурно подражая жестикуляции дешевого актера в театре. Брови над прищуренными глазами иронически приподнялись. Последняя фраза прозвучала с почти комическим придыханием.
— Каким еще делом можно заниматься, сидя на скамейке? — Китами, по непонятной ей самой причине, задело это паясничанье. Несмотря на неприятное покалывание в виске, она сохранила невозмутимое и холодное выражение во взгляде.
— Я провожал в мир иной старого друга, — незнакомец опустил руку. — Он накануне скончался.
— И зачем сидеть в парке? — Дзюнко никак не могла понять, почему стоящий над ней мужчина кажется таким странным. Он одновременно был неприятным чужаком и... никем. Китами за прошедшие месяцы развила свою чувствительность к чужакам и при желании могла ощущать собеседника, само его присутствие. Но присутствия этого человека она прочувствовать не могла. Как будто перед ней никого не стояло. Прямо, как минуту назад, когда он появился рядом столь неожиданно. — Странно.
— Мир вообще странная штука.
Девушка не сразу поняла, что мужчина ответил по-японски. Произношение его было чистым, как будто говорил урожденный носитель языка. Впервые Дзюнко пришла в голову мысль, что этот тип не просто странный. Он мог быть опасен. Он мог быть...
— Не стоит раздувать сейчас ваши подозрения, Китами-сан, — прервал разворачивающуюся в ее голове мысль незнакомец. Он назвал Дзюнко по фамилии. И при этом точно уловил ход ее мысли. Или просто залез к ней в голову и прочитал?
Трикстер. Он был трикстером.
Руки Китами сами собой захлопнули книжку со стихами Ницше. Первым порывом было встать. Но тут девушка встретилась взглядом с глубокими синими глазами незнакомца. В них не было угрозы или пошлого гипнотизирующего мистериума. И все же Дзюнко не сдвинулась с места. Она просто поняла, что опрометчивых поступков совершать не нужно. Тем более, мужчина явно собрался уходить.
И все же она не могла остаться немой запуганной девчонкой. Повинуясь, наверное, самому духу противоречия, Китами спросила:
— Вы кто такой?
Он уже ступил на дорожку и развернулся к Дзюнко широкой черной спиной. Услышав вопрос, незнакомец обернулся. Взгляд, брошенный на сидевшую японку через плечо, не был насмешлив или злобен. Напротив, почему-то этот взгляд казался полным непонятного интереса.
— Когда-нибудь все мы узнаем ответ на этот вопрос, — сказал мужчина и шагнул прочь. — Если мы еще встретимся, зовите меня Октавианом. Октавианом Вендиго.
Нью-Йорк
9 мая
02: 07 местного времени
Неоновая вывеска, висевшая под крышей соседнего дома на самом углу улицы, мигала со скоростью автоматной очереди. Розово-синие огоньки проникали сквозь неплотно сдвинутые полоски жалюзи и бились об опущенные веки. Сон, казавшийся прежде столь вожделенным, оказался миражом и не приходил уже второй час. Хотелось вертеться с боку на бок, заново натягивая сползающий плед, и изгонять из себя неприятный зуд, что появляется, когда долго лежишь без движения, но не можешь расслабиться.
Диван, казавшийся расплющенным из-за широкой низкой спинки и необычно просторного сиденья, стоял рядом с единственным в комнате окном. Напротив него в дальнем углу, около двери в ванную, располагался компьютерный стол. На этом столе обосновался тонкий черный ноутбук, клавиатура которого иногда флегматично пощелкивала под пальцами пользователя. Такое пощелкивание раздражало слух обитательницы дивана едва ли не сильнее назойливого света уличной вывески. Из-под коричневого пледа показалась человеческая голова. Обладательница головы раздраженно терла левое веко, приоткрыв второй глаз и глядя на окно.
— Ты вообще спишь когда-нибудь? — спросила, не оборачиваясь, Мегуми Канзаки. Молодая женщина приподнялась, опершись о локоть, и слегка потянулась. Расслабления в теле не ощущалось, но двигаться все равно было приятно. Канзаки была японкой, о чем красноречиво свидетельствовал азиатский разрез глаз и густые черные волосы, остриженные коротко и едва достающие до шеи. Нисколько не заботясь о простой прическе, Мегуми сладко почесала макушку свободной рукой.
Откинув плед, она села. Канзаки по праву могла гордиться своей фигурой. Традиционно присущая женщинам Востока утонченность почти не замечалась в прекрасно сложенном теле, отмеченном спортивной крепостью. Мегуми старалась тренироваться регулярно, соблюдать режим, а потому не носила на себе ни грамма лишнего жира и могла похвастаться отменной ловкостью и силой. К счастью, молодой женщине удалось избежать участи мускулистого мужеподобного существа. Канзаки оставалась женственной и красивой. Этому способствовали приятные черты лица, глаза цвета крепко заваренного чая, превосходная талия и главный калибр женской красоты в глазах мужчин — большая грудь. Сама Мегуми всегда заметно стеснялась собственного соблазнительно крупного бюста, не носила декольтированных нарядов и вообще предпочитала в одежде унисекс.
Сейчас Канзаки была облачена в длинную, почти до колен, футболку и короткие домашние шорты. Первое время она сомневалась, стоило ли переодеваться в домашнее на новом месте. Но вскоре постоянно ходить в брюках наскучило. Юбок же она не взяла из Меркури вовсе. Девушка встала с дивана, одернув смявшуюся футболку. Босые ноги приятно защекотал ковер.
— Когда-нибудь ты простудишься, разгуливая с голыми пятками, — донеслось со стороны стола с ноутбуком. Вращающийся стул скрипнул, когда второй обитатель квартиры развернулся к дивану.
— Здесь, к счастью, расстилают ковры, — ехидно прищурилась Мегуми, глядя на собеседника. — Не то, что у тебя дома.
Сэм Ватанабэ, как всегда, криво усмехнулся. Мужчина внушительных габаритов, он казался даже слишком большим, сидя на крохотном стуле. Сэм был полукровкой, насколько знала Мегуми. Его по-восточному раскосые глаза были почти того же цвета, что у нее, но вот полное лицо выглядело вполне европейским. В отличие от спортивной японки, Ватанабэ обладал внушительных объемов животом и вообще был весьма, как бы это сказали вежливые наблюдатели, пухлым. Лишь только широкие плечи, спина и мощные руки спасали толстяка от участи смотреться сущим шариком. Сэм, очевидно, осознавал недостатки собственной внешности и маскировал их одеждой. Он постоянно ходил в неизменном черном пиджачном костюме свободного покроя, значительно скрадывающем неизящную фигуру. Даже сейчас этот костюм присутствовал на положенном месте за исключением пиджака, небрежно повешенного на вешалку в шкафу. Расслабленный галстук болтался на могучей шее Ватанабэ багровой тряпочкой, расстегнутая на три верхних пуговицы рубашка явно утратила белоснежную свежесть, с которой ее следовало носить.
— Зато у меня тапочки симпатичнее, — толстяк фыркнул, вытянув ноги, обутые в тапки с картинкой в виде улыбающейся мордочки котенка. Проведя широкой ладонью по коротко остриженным волосам, мужчина принялся привычно оглаживать аккуратную бороду-эспаньолку. Эта манера всегда казалась Канзаки смешной в своей карикатурной многозначительности.
— У меня зато ноги красивее, — Мегуми не сдавалась. Шагнув к окну, она взялась за ручку жалюзи и повернула ее. Неплотно сдвинутые полоски пластика развернулись, истончаясь, и впустили еще больше неонового света в комнату. Смешанные с ночной чернотой и красновато-желтыми огнями личных фонарей, частящие всполохи карамельных оттенков заиграли на лице молодой женщины. Слегка зажмурившись, Канзаки вновь повернулась к Сэму.
— С этим невозможно спорить, — толстяк флегматичным жестом уложил на живот сложенные руки. Канзаки внутренне выдохнула. Еще пару месяцев назад Ватанабэ не остался бы в долгу и как следует проехался по женской привлекательности собеседницы. Мегуми довелось очень близко познакомиться с чувством юмора ехидного и злого на язык Сэма. У него был крайне скверный характер, помноженный на острый ум, наблюдательность и всякое отсутствие такта. Однако в один не самый прекрасный день они почти случайно договорились не пикироваться слишком уж остро без нужды. С тех пор отношения мужчины и женщины стали заметно более дружескими, нежели раньше.
— Вылитый Конфуций, — прокомментировала глубокомысленную позу толстяка Канзаки и обошла диван. Миновав журнальный столик, она остановилась и вновь потерла веки. — Так ты когда-нибудь спишь?
— Только вниз головой на потолке, — ответил Сэм, вертясь на стуле из стороны в сторону. — Как и полагается уважающему себя упырю и кровопийце.
