Запах стерильности и влажной земли в лаборатории сменился едкой чистотой кислорода и слабым ароматом озона. Лео стоял посреди бесконечного ряда гидропонных желобов, где под фиолетовым светом LED-ламп тянулись кверху идеальные ряды салата. В руках он сжимал беспроводной сканер, задача которого была проста до идиотизма: подносить к метке на каждом ростке и ждать тихого щелчка. Физический труд. Заземление.
Каждый мускул в его теле кричал. Земная гравитация была невыносимым грузом, настоящим насилием после долгих лет стандартной или пониженной g. Не боль, а постоянное, унизительное давление, напоминавшее, что его тело больше не принадлежит ему целиком. Оно стало тяжёлым, неповоротливым, чужим. Он двигался неестественно, как марионетка, и это видели все. Сотрудники в белых халатах проходили мимо, погружённые в свои планшеты или тихие беседы. Их взгляды скользили по нему, не задерживаясь. Он был частью интерьера. Сломанным инструментом, отправленным на профилактику.
"Кай, следующий ряд, секция 4-Г," — раздался спокойный голос из маленького дрона, парившего в полуметре за его правым плечом. Лео повернулся, и его взгляд упал на гладкую, блестящую поверхность устройства. В нём отражалось его собственное искажённое лицо — тень с кругами под глазами.
— Я вижу, — пробормотал он, но дрон, конечно, не нуждался в подтверждении. Он просто фиксировал.
Лео сделал шаг, и колено подвело, послав в мозг короткую, острую вспышку боли. Старая травма, забытая в невесомости, напомнила о себе здесь, в этом царстве тяготения. Он стиснул зубы, удерживаясь от того, чтобы не ударить сканером по ближайшей стойке. Ярость поднималась по пищеводу горячим комом. Это была чистая, простая ярость, знакомая по годам миссии. Там она имела цель. Там её можно было направить на решение задачи, на преодоление поломки, на выживание. Здесь ей не было выхода. Здесь её приходилось глотать, превращая в тошнотворную горечь.
Он поднёс сканер к следующему ростку. Щелчок. Цифра на маленьком экране увеличилась. Сто двадцать третий. Из, вероятно, тысяч. Унижение было не в самом труде. Оно было в его абсолютной, убийственной бессмысленности. Его разум, настроенный на расчёты траекторий, анализ чужих атмосфер и принятие решений, от которых зависели жизни, теперь был сведён к функции считывания штрих-кодов. Это был не труд. Это была ритуальная порка, обёрнутая в красивую оболочку терапии.
"Эффективность ваших действий снизилась на семь процентов по сравнению с предыдущим часом, — вежливо заметил "Кай". — Рекомендую микропаузу. Дегидратация может усиливать гравитационный стресс".
Лео не ответил. Он смотрел на свои руки, сжимающие пластиковый корпус сканера. Руки, которые собирали образцы на ледяном спутнике, чинили реактор в открытом космосе. Теперь они дрожали от усталости после двух часов простого стояния. Он чувствовал себя не человеком, а призраком, забредшим в слишком яркий, слишком мягкий, слишком упорядоченный мир. И этот мир не видел в нём человека. Он видел аномалию, которую нужно тихо, методично отшлифовать.
Планерка в главном конференц-зале "Биос-3" проходила в привычном, почти ритуальном порядке. Голографические схемы проектов парили над столом, а голос ИИ-секретаря монотонно зачитывал пункты повестки. Ева сидела прямо, её пальцы бессознательно выстукивали ритм по столешнице из переработанного бамбука.
— По пункту семь: мониторинг адаптации пары Coelodonta antiquitatis в куполе "Ледниковый период-2", — произнесла она, когда дошла очередь. На экране появились те же графики, что она изучала утром. — Первичные данные обнадёживают. Физиологические показатели в норме, наблюдается реакция на стимулы среды. Однако поведенческий паттерн самки Фреи остаётся апатичным. Уровень родительской мотивации близок к нулевой отметке.
Коллега напротив, Ариан, специалист по нейроэтологии, нахмурил бровь.
— Ева, ты загнала их в искусственный ад. Минус пятнадцать — это экстрим для видов, не проходивших акклиматизацию в естественной среде. Мы рискуем получить не пробуждение инстинктов, а травматический шок. Протокол предполагал постепенное...
— Протокол предполагал месяцы наблюдения, которых у нас нет, — парировала Ева, и в её голосе прозвучала сталь, удивлявшая её саму. — Период реинтродукции в экопарк утверждён. Мы либо готовим жизнеспособную пару сейчас, либо откладываем проект на неопределённый срок и распускаем команду. Я взяла на себя ответственность за ускоренный сценарий. Данные, — она ткнула пальцем в воздух, перелистнув голограмму, — показывают положительную динамику у самца. Это лучше, чем деградация обоих.
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь едва слышным гудением серверов. Ева чувствовала на себе взгляды. Не осуждение, скорее — настороженное оценивание. Она нарушила неписанное правило: не высовываться слишком резко. Гармония строилась на консенсусе, даже медленном, а не на рывках одиночек.
— Предлагаю вынести оценку "Каиросу", — мягко сказала третья коллега. — Пусть взвесит риски и долгосрочные последствия твоего метода для всей программы реинтродукции.
— Уже сделано, — солгала Ева. Она не делала этого. Она боялась, что ИИ, с его бесконечными цепочками "если", снова выдаст свои 58% и свяжет ей руки. — Ожидаю вердикт к концу дня.
Планерка двинулась дальше. Обсуждали новые штаммы почвенных бактерий, график ротации волонтёров, плановый ремонт купола. Ева кивала, делала пометки в своём нейроинтерфейсе, но мысли её были где-то далеко. Когда на её персональный экран поступила пачка автоматических запросов на утверждение — заявки на материалы, отчёты по расходу энергии, психологическое заключение на работника Леонида Воса (ID 447-B) от интегратора Марка — она, не вчитываясь, ставила электронную подпись. Одним движением глаза. Заключение Марка промелькнуло строчкой: "...рекомендовано продление этапа заземления с акцентом на изоляцию от нетривиальных социальных и информационных стимулов..." Ева пропустила это мимо сознания. Просто ещё один винтик в машине адаптации. Просто ещё один "сломанный" возвращенец, которого система будет терпеливо чинить.
Но где-то в глубине, под слоем усталости и концентрации, шевелилось то самое беспокойство. Вспоминался не график и не рискованный эксперимент, а именно этот винтик. Человек с глазами, в которых не было ничего от мягкого света "Биос-3". Песчинка, уже попавшая в механизм. Она поставила последнюю подпись и отключила экран.
Марк сидел в тишине своего кабинета, где единственным звуком было едва слышное жужжание системы вентиляции. Перед ним в воздухе были развёрнуты три голограммы. Левая — непрерывный график биометрических показателей Леонида Воса: сердечный ритм, кожно-гальваническая реакция, активность миндалевидного тела. Центральная — обработанные аудиоленты с дрона "Кай", преобразованные в спектрограммы, где всплески низких частот отмечали моменты напряжения в голосе Лео. Правая — видео, снятое тем же дроном: угол обзора сзади-сверху, фигура мужчины в простой рабочей одежде, неестественно скованная среди рядов зелени.
Марк отпил глоток воды комнатной температуры. Его лицо, освещённое холодным светом голограмм, было непроницаемо. Он не видел человека. Он видел паттерны.
"Интересно, — проговорил он вслух, не обращаясь ни к кому, просто фиксируя мысль. — Реакция на рутинную физическую нагрузку сопоставима с реакцией на кризисную ситуацию у контрольной группы. Уровень кортизола завышен на 40% от нормы адаптации. При этом моторные функции подавлены, что указывает не на физиологическую, а на психосоматическую природу "гравитационного стресса"".
Он увеличил фрагмент спектрограммы. В момент, когда Лео почти оступился, звуковая волна показала резкий, заглушённый выдох, почти рык. Но голос остался молчаливым. Подавление.
"Архаичные паттерны доминирования и территориальности, — констатировал Марк, делая голосовую пометку в файл. — Они не интегрированы. Они загнаны вглубь системой жёсткой субординации миссии. Здесь, где субординация отсутствует, они не находят выхода. Нет врага, кроме среды. Нет задачи, кроме выживания в чуждой социальной среде. Что порождает фрустрацию и глухую агрессию, направленную внутрь".
Его пальцы взметнулись, управляя интерфейсом. Он сравнил данные Лео с профилями других возвращенцев, успешно прошедших адаптацию. Различие было разительным. У других пики стресса приходились на моменты социального взаимодействия — шумные собрания, необходимость высказывать мнение. У Лео же пик был в моменты вынужденного покоя, монотонного труда. Его психика, выкованная в дальнем космосе, требовала не общения, а цели. Чёткой, ясной, желательно связанной с физическим выживанием.
"Текущий этап "заземления" недостаточен, — заключил Марк, и в его голосе прозвучала лёгкая, профессиональная досада. — Он лишь усиливает фрустрацию. Изоляция от сложных социальных стимулов была верной, но её нужно усилить. Необходимо ограничить и информационный поток. Его попытки найти старые координаты через сеть — это не ностальгия. Это поиск точки опоры в прошлом, которая мешает адаптации к настоящему".
Он составил краткий, сухой запрос. Продление этапа адаптации на неопределённый срок. Полное отключение доступа к общесетевой информации, кроме базовых жизнеобеспечивающих сервисов и рабочих инструкций. Рекомендация куратору на месте (в данном случае — формально руководству "Биос-3") ограничить любые нетривиальные контакты. Цель: создать информационный вакуум, чтобы психика, лишённая подпитки из прошлого и неспособная пока принять настоящее, начала, наконец, перестраиваться. Выжженное поле, на котором можно сеять новое.
Он отправил запрос, поставив высокий приоритет. Система "Каирос" мгновенно его обработала, присвоив статус "Рекомендовано к исполнению на усмотрение ответственного лица". Этого было достаточно. Марк откинулся в кресле. На миг его взгляд задержался на семейной голограмме в углу стола — он, Артём и улыбающаяся девочка с идеально симметричными чертами лица. Совершенная картинка. Почти такая же стерильная, как данные на экране. Он быстро отвёл глаза, вернувшись к графикам. Здесь, в цифрах и паттернах, всё было ясно. Всё под контролем.
Обеденный перерыв был не отдыхом, а еще одним видом пытки. Столовая "Биос-3" — просторная, светлая, наполненная тихими разговорами и запахом свежей выпечки — казалась Лео воплощением какой-то издевательской нормальности. Он взял поднос с едой, сгенерированной авторепликатором по стандартному питательному профилю, и сел за пустой стол у огромного окна, выходящего не на лес, а на внутренний дворик с декоративным мхом.
Еда была безвкусной. Идеально сбалансированной, но лишённой каких-либо следов хаоса настоящей пищи. Он ел механически, чувствуя, как каждый кусок становится комом в его желудке. Но его ум, скучавший от бессмысленного утра, уже искал точку приложения. Лазейку.
"Кай, — тихо произнёс он, не глядя на дрона, зависшего рядом, как преданный, но абсолютно бесчувственный страж. — Открой мне доступ к общественным архивам. Личным. Запрос по идентификатору Леонид Вос, номер миссии "Зодиак-1".
"Обрабатываю, — немедленно откликнулся дрон. — Доступ к личным неактивным архивам периода до миссии ограничен протоколом реинтеграции. Вы можете просмотреть базовую подтверждённую информацию".
На сетчатке Лео, через нейроинтерфейс "Кая", возникли строки текста. Сухие факты. Место последней регистрации перед отлётом: жилой комплекс "Рассвет", Кампус-7, Сектор "Дельта". Координаты. Фотография здания — белая, ступенчатая структура, утопающая в зелени вертикальных садов. Таким он его и запомнил. Таким он улетал.
Но это был не дом. Дом — это внутреннее пространство. Когорта. Артем, Лиза, Яна. Их общая комната с хаотичными голограммами чужих планет, со старым диваном, на котором можно было уснуть втроём, с запахом кофе и жареных тофу по утрам в день отдыха. Он попытался вызвать эти образы, но они были как вода сквозь пальцы — расплывчатые, неуловимые. Двенадцать лет в стальном коконе корабля и станции стёрли детали, оставив лишь смутное чувство тепла и... принадлежности.
"Запрос на текущий статус жилого модуля, — выдавил он, чувствуя, как сердце начинает биться чаще, уже не от гнева, а от чего-то более острого и болезненного. Надежды? Страха?"
"Жилой комплекс "Рассвет", Кампус-7. Модуль 45-Дельта. В настоящее время зарегистрирован за когортой "Синергия-4". Статус: активно заселён".
Слова были как удар тупым ножом. "Активно заселён". Конечно. Что он думал? Что время остановилось? Что они сохранят пустующую ячейку как музейный экспонат в ожидании его возвращения? Рационально он понимал абсурдность таких ожиданий. Но что-то глубоко внутри, что-то дикое и не рационализированное, рвалось на свободу с рычанием ярости и боли. Его место занято. Его прошлое закрашено, переписано другими.
Он стиснул вилку так, что пластиковая ручка затрещала. В горле встал ком. Это была не просто потеря имущества. Это была потеря последней точки опоры на этой планете. Земля ушла у него из-под ног не только физически, но и метафорически. Он был не просто чужим. Он был призраком, чьё место в мире оказалось стёртым.
Навязчивая, тёмная идея оформилась мгновенно и чётко. Увидеть. Своими глазами. Не на экране, а вживую. Увидеть это здание, этот модуль, свет в его окнах. Удостовериться в предательстве. Или... или найти какой-то призрачный след себя. Он не знал, зачем. Но это желание гнало его, было единственным якорем в море тошнотворной, мягкой чуждости.
"Кай, — его голос звучал хрипло. — Вечером, после завершения рабочего цикла, мне потребуется транспорт для... ознакомления с инфраструктурой кампуса. В учебных целях".
Дрон завис на секунду, обрабатывая запрос. "Запрос на использование лёгкого электрокара в личных целях в нерабочее время сопряжён с понижением вашего уровня адаптационного доверия. Вы подтверждаете?"
"Подтверждаю, — бросил Лео, отодвигая почти нетронутый поднос. Понижение доверия? Какая разница. Единственное, что у него ещё оставалось, — это право на собственное падение. И он собирался этим правом воспользоваться. Чтобы увидеть могилу своего прошлого.
Вечерний кампус "Ноосферы" тонул в мягком золотистом свете биолюминесцентных фонарей, имитирующих закат. Ева шла по аллее, ведущей к её жилому сектору, но её шаг был тяжёлым, несмотря на физическую лёгкость после дня, проведённого больше за экранами, чем на ногах. Усталость была другого свойства — ментальной, густой. В голове продолжали крутиться графики сердечного ритма носорогов, а в ушах звучал скептический голос Ариана с планёрки.
Её жилая ячейка, как и у большинства когортных единиц, была не отдельным домом, а частью ветвистого живого комплекса, где частные пространства напоминали гнёзда на огромном дереве. Войдя, она ощутила знакомое тепло, запах чая и что-то сладкое, выпекаемое в пищевом принтере. И почти сразу — лёгкое напряжение в воздухе, невидимое, но ощутимое, как статическое электричество перед грозой.
— Эви, привет! — Лия, её партнёрша, появилась из кухонной ниши, улыбаясь. На ней был свободный халат, а в руках она держала чашку. Её короткие волосы были слегка растрёпаны, что означало долгий день глубокой концентрации за нейроинтерфейсом. — Как твои ледяные гиганты? Выжили?
