Бухарин? Ни к редакции 'Правды', ни к Исполкому Коминтерна, ни ко всяким издательствам, которые курирует Бухарин, я никакого касательства не имею. Впрочем, говорят, что Николай Иванович очень доброжелателен и довольно открыт личному общению, так что можно, наверное, что-то придумать не слишком сложное.
Дзержинский? ГПУ вело следствие по некоторым делам Наркомвнешторга, задевавшим и меня (дело Шелехеса, например, дело торгпреда в Эстонии Гуковского, да и по делам АРКОСа копалось), но никаких контактов с самим Дзержинским это не предполагало. Найти подход к нему, как к наркому путей сообщения? Возможно, хотя закупки подвижного состава за границей вроде бы уже прекратились... Хотя... Вроде бы в будущем году Феликса Эдмундовича назначат председателем ВСНХ? Ладно, посмотрим.
Так как же достучаться до ключевых фигур? Прямо? Косвенно? Какими ходами? Опять голова идет кругом. Нет, сейчас я ни до чего конструктивного не додумаюсь. Надо сесть спокойно дома и начать по порядку: постановка задачи, оценка реалистичности рассматриваемого варианта альтернативной истории, направления воздействия на реальность — через конкретных лиц, через организации, через информационное пространство. Оценить доступные мне средства воздействия — и с учетом этого скорректировать первоначальную постановку задачи. Ну, хотя бы так.
Пока я разгуливал по улицам, заметно потеплело, облака поредели, и облик старой Москвы действовал умиротворяюще. Я с любопытством разглядывал прохожих. Косоворотки, гимнастерки, галифе, сапоги, обмотки, реже — ботинки, еще реже — туфли. Попадались и костюмы, и свитеры (в основном домашней вязки), кое-кто из прохожих был в шляпе, а один господин — так даже в котелке, но большинство было либо в кепках, либо — заметно реже — вовсе без головных уборов. Дамы и барышни носили косынки и шляпки, причем последних было не так уж мало. Платья и юбки были длиной далеко за колено, но не вовсе до полу...
Вскоре вздернутые нервы и мечущиеся в беспорядке мысли порядком утомили меня, так что чувство голода уже начало заявлять о себе. Да и время, судя по моим мозеровским часам, уже шло к обеду. Поесть я заглянул в трактир на Остоженке, показавшийся мне смутно знакомым — видно, Осецкий хаживал туда раньше.
Кормили в трактире неплохо, хотя было там, на мой взгляд, малость грязновато. Но борщ был хорош, ничего не скажу. Обед встал мне примерно в три тысячи совзнаками, да еще две сотни я кинул половому 'на чай'. Пожадничал маленько, но половой все равно, не стирая с лица угодливой улыбочки, произнес: 'Премного благодарны-с, рады будем видеть у нас во всякое время!' — явно намекая, шельма, что вечером тут и поболе советских бумажек можно оставить.
При моих доходах такие траты еще можно себе позволить, но вот, скажем, в 'Ампире' на Кузнецком я бы за самый скромный обед меньше чем десятью тысячами не отделался (хотя это всего где-то четыре рубля 'золотом'). Да-а-а, даже простой трактир нынче рабочему не по карману. Разве что пивка с сушками или воблой в выходной выпить... Расплачиваясь, я задумался: а серебряные монеты разве еще не в ходу? Или они только в 1924 году появятся? Этот момент тоже надо держать в уме.
Вернувшись домой, аккуратно развесил одежду на плечики в шкаф и завалился на топчан передохнуть. Ну, в общем-то, как подступиться к вопросу 'что делать?', я уже вчерне определился. Однако же без дальнейшей детализации этого вопроса никак нельзя подступиться к решению следующего 'вечного' вопроса: 'С чего начать?'
Итак, чего же я, собственно, хочу? — надо дать отчет самому себе. Заколебать Иосифа Виссарионовича своими прогностическими способностями и провидениями, сделаться при нем советником, благодетельно подсказывающим мудрые решения и предостерегающим от ошибок, неудач и нежелательных крайностей? Как же, как же — потерпит товарищ Сталин рядом с собой такого советника! Нет, если бы я предложил ему ввести промежуточный патрон (ну, например, для решения 'крайне актуальной' для нынешней РККА задачи — массовой замены трехлинеек автоматом Федорова, переделанным под этот патрон) и расстрелять Хрущева (секретаря партячейки рабфака Донецкого горного техникума)... То Сталин, конечно, послал бы меня куда подальше, но особо ничем плохим это для меня пока не грозило бы. А вот если я, для примера, начну советовать ему сначала не обострять отношений с троцкистами, затем ни в коем случае не наезжать на спецов, потом — не пережимать с форсированием коллективизации и индустриализации, не обижать Бухарина и т. д., то он не только пошлет меня далеко и надолго, но и примет меры, чтобы источник подобных завиральных идей не смог их распространять направо и налево.
Нет-нет, тут надо разыгрывать совсем другую партию. Может быть, это должна быть постановка под названием 'тайный советник вождя'? Вождя? Может быть, может быть... Но не этого. И не того. Этим вождям я в советники набиваться не буду — для них мне вполне достаточно быть фигурой, обладающей неким тайным знанием (или эксклюзивной информацией, если говорить на языке потерянной для меня эпохи). Мне вряд ли удастся манипулировать, управлять, дергать за ниточки — потому что я реально оцениваю свои способности. В лучшем случае я смогу мягко влиять, смещать акценты, оттенять альтернативы. Но и это будет уже очень много — если вообще получится.
Кроме того, линии реальной истории я ведь радикально не поменяю. Рая земного в СССР в ближайшие двадцать лет никакими моими усилиями не устроить. Больше того, даже всерьез улучшить основы советского строя — малореальная задача. Через объективные условия не перепрыгнешь. Но вот формы этого строя и их дальнейшую эволюцию можно привести в несколько более разумное и человеческое состояние, немного снизить ту цену, которую мы заплатили за рывок вперед. Однако и ради такой альтернативы придется крепко попотеть, и то не факт, что надрываться я буду не напрасно. Но иначе — зачем вообще я здесь? В природный катаклизм как-то не верится...
Еще одно соображение, которое я посчитал весьма важным, заключалось в том, что разыгрывать свою игру, ориентируясь только на нынешний набор политических лидеров, практически бесперспективно. Нужно не только выводить на шахматное поле новые фигуры, но и подправить, насколько удастся, сами правила игры. Не поменять — ибо это задача неподъемная, — но подправить. Вот если удастся хотя бы в такой мере поменять расклад, то и многое другое может измениться. Но начинать-то все равно придется с тех, кто сейчас играет ключевую роль, ибо иначе не удастся сорвать развитие сценария, который меня категорически не устраивает. С кого же начать?
Сейчас таких ключевых фигуры две — Троцкий и Сталин. Бронштейн и Джугашвили.
Сталин... Сталин свои задачи на данный момент решил. Ленин тяжело болен и выбыл из игры, Троцкий политически изолирован, а большинство членов Политбюро объединилось со Сталиным против Троцкого. Первоначальный круг доверенных исполнителей у него сложился — Каганович, Молотов, Бажанов... Сталину теперь всякие новые помощники-советчики ни к чему. Тем не менее, работать с ним все равно придется, но не прямо, а через других лиц. Так, эту мысль пока отложим — потом ее надо будет продумать более детально.
Другое дело — Троцкий. Он сейчас оттесняется от выработки политики, его сторонники недовольны внутрипартийным режимом, который поворачивается против них. Значит, Троцкий?
Троцкий... Троцкий неуживчив, амбициозен, и сейчас, именно потому что он теряет позиции в Политбюро, его амбиции приобретают преувеличенный, болезненный характер, усугубляемый тем, что он ни в коем случае не желает обнаружить этих амбиций (возможно, даже перед самим собой) и старательно демонстрирует отсутствие всякого желания вести борьбу за власть в партии. Тем больше амбиций он будет склонен проявлять как партийный теоретик и идеолог. Да-а, то, к чему мне желательно его подтолкнуть, он встретит в штыки. Тут и сомнений нет. Как же быть?
Я резко оборвал ход своих мыслей, сказав сам себе: 'Сейчас, братишка, ты ничего путного не родишь! Выспись, пойди на работу, пообщайся с людьми, пощупай настроения, понаблюдай за ключевыми фигурами, полистай газеты за этот год — и тогда возвращайся к обдумыванию своих стратагем. А пока — мысли из головы вон, и спать!'
Уже погружаясь в сон, я подумал: 'Что-то неладное с тобой творится, Вика! Ведь собирался же ты плюнуть на службу в Британии, послать Красина с его уговорами куда подальше — придумал тоже, работать одновременно и в Лондоне, и в римском торгпредстве. Сам-то он мужик неплохой и тоже не в восторге от всего этого режима, но допустил в ARCOS всяких проходимцев, имеющих высоких покровителей чуть ли не в Кремле, так что их на кривой не объедешь. Раз уж решил ты в июле, после покушения, подавать в отставку с поста директора ARCOS и ехать в торгпредство в Италию, надо было дать заявлению ход. Нет, зачем-то порвал в последний момент, да еще и напросился обратно в Москву, в наркомат, гори оно все синим огнем! Что за муха тебя укусила, Виктор? Стрельбы испугался? От Москвы надо было держаться подальше и остаться на загранработе, как и намеревался. В Италии хоть и фашисты, но кремлевские дрязги куда опаснее для здоровья. А тебя словно подменил кто — решил разобраться, из-за чего охота за тобой началась. Любопытство, как известно, кошку сгубило...'
Сон внезапно как рукой сняло, я рывком сел на кровати и замотал головой. Какой еще, к хренам, Вика? Откуда у меня эти мысли? Реципиент проклюнулся? Прежний Виктор Осецкий? Что же выходит? Неужели я сюда еще месяца полтора назад провалился — когда тут еще июль был? Неужто не только мне сны снились, будто я Виктор Осецкий, но и я успел своему реципиенту влезть в мозги и линию жизни крепко свернуть? Но вот окончательно завладел сознанием реципиента 'вселенец' — я то есть — только сегодня утром, при пробуждении — так что ли? Похоже... Впрочем, ведь в моей истории Виктор Осецкий тоже вернулся в Москву. Значит, это все-таки не мое влияние. Он сам колебался, выбирая. Выбрал, а потом стал дергаться... Так, наверное, точнее...
Растревоженный этими мыслями, я заснул не сразу, но все же заснул, потому что нервы были уже измотаны почти до предела.
Глава 3. Первый день в наркомате
Проснулся я с тревожным ощущением: почему не слышно электронной трели будильника? Лишь через несколько мгновений сообразил: там, куда я попал, электронных будильников нет. Хорошо, пусть не электронный — но почему все-таки не звонит будильник? Протерев глаза и бросив взгляд на тумбочку, обнаруживаю, что будильника там нет, а стоит он себе, как и вчера, на подоконнике, зато громкого тиканья от него уже не доносится. Да, к тому, что будильник аккуратно раз в день заводить надо, еще предстоит заново привыкнуть. Ну ладно, у меня же еще и мозеровские часы есть. Подтягиваю их к себе за ремешок и в довольно ярком уже свете утра обнаруживаю, что их стрелки остановились на половине третьего. Вот раззява! И эти забыл завести!
Сколько же сейчас времени? Е-мое! Небось, проспал! Мне же в наркомат, на работу!
Делать нечего — второпях собираюсь (и на этот раз решил одеться без претензий — пиджачок попроще, рубашка без галстука) и бегу на кухню. Пожевав на ходу хлеба с остатками колбасы и нацедив из бидончика полстакана молока, уже немного отдававшего кислым запахом, но еще приемлемого на вкус, торопливо проглатываю свой скудный завтрак, выскакиваю на улицу и быстрым шагом направляюсь к трамвайной остановке. С некоторым замедлением припомнив номер нужного мне трамвая (34-й), я, после нервного ожидания, его все же дождался, втиснулся на подножку, сунул кондуктору тысячную купюру за шесть трамвайных станций и, в сопровождении нередких звонков вагоновожатого, пополз с ним к Волхонке и дальше, на Моховую и на Охотный ряд.
Мимо меня проплывала Москва — одновременно знакомая и незнакомая. Зелени в центре было явно больше, чем в мои времена. Вон прямо за Музеем изящных искусств сколько деревьев! А ведь ныне тут плотная застройка... Ныне? Когда это — 'ныне'? Ныне тут как раз деревца да кустики. А дома тут тесниться еще только будут — в том времени, из которого я выпал...
Трамвай миновал Боровицкий холм, оставил по правую руку здание Манежа, выполз на Манежную площадь и двинулся вдоль 'Националя'. Но впереди не было видно знакомых с детства зданий — ни тебе гостиницы 'Москва', ни здания Совнаркома (затем Совета Министров, затем Госплана, затем Госдумы). А вот Дом Союзов был себе на месте. Затем показалась обширная площадь, обрамленная вполне узнаваемыми зданиями — Большой театр, Малый театр, за ним — серая псевдоготическая громада магазина 'Мюр и Мерилиз' (нынче именуемого ЦУМ), с противоположной стороны — гостиница 'Метрополь'. Сама же площадь с обеих сторон была довольно пустынной — знакомые по прошлой жизни скверы с фонтанами отсутствовали.
В трамвае стало чуть посвободнее. Заметив на руке довольно представительно одетого человека примерно моих лет наручные часы ('Тоже, небось, на службу едет', — решил я), спросил у него время, перевел стрелки своих мозеровских часов и завел пружину. Если я и опаздывал, то не слишком — было примерно пять минут десятого. Но все-таки непорядок.
Трамвай покатил дальше, вдоль побеленной Китайгородской стены с башнями, крытыми зеленоватой черепицей, и на Лубянской площади вышел на кольцо. Дальше 34-й маршрут уходил на Мясницкую, и чтобы добраться до Ильинских ворот, надо было делать пересадку либо преодолеть оставшееся расстояние пешком. Выбрав второй вариант, схожу на Лубянской площади и сворачиваю направо. Лубянская площадь сильно отличалась от привычного мне облика — не было ни монументального здания 'Детского мира', ни станции метро, а на месте снесенного в 1991 году памятника Дзержинскому красовалось какое-то сооружение, вроде фонтана. Торопливо шагаю вдоль Политехнического музея и, дойдя до угла, как раз напротив Ильинских ворот, перехожу улицу, оставляя за спиной памятник героям Плевны. Проскочив в Ильинские ворота в Китайгородской стене, уже вижу здание, занимаемое Наркомвнешторгом.
'Дурак!' — мелькнула у меня мысль, когда я снова глянул на часы, подходя к зданию наркомата. — 'Надо было извозчика брать — быстрей бы доехал!'.
Войдя в вестибюль наркомата, не задумываясь, поднимаюсь по лестнице и направляю стопы к своему кабинету. Память реципиента ведет меня безошибочно, и через несколько минут я распахиваю дверь в приемную, где меня уже дожидается первый посетитель.
Это был сравнительно молодой русоволосый человек с зачесанными назад волосами, в пиджаке из толстой ткани, с желтым портфелем (свиная кожа польской выделки — отметил мимоходом я) на коленях, нервно теребивший в руках светлую кепку.
— Здравствуйте... — нерешительно и с едва заметной нервной дрожью в голосе пробормотал он.
— Добрый день. Проходите! — мотнул я головой в сторону своего кабинета.
Молодой человек, даже не представившись, начал торопливые и сбивчивые объяснения:
— Виктор Валентинович! Это не дело! У нас законно оформленное удостоверение на ввоз кожсырья, а из-за вас мы не можем выбрать даже тот мизерный контингент по импорту, который нам выделен на текущий год!
