| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Во мне что-то перемкнуло. Да как она смеет, так рассуждать о моей музыке? Псионика дала качественный скачок? Только последний дилетант станет так говорить!
И я решился.
— Само по себе, использование псионики в музыке, это хорошо. Это развитие. Но то, как ее используют... — я хмуро поглядел на Лору, — Отбрасывает нас далеко назад.
— Поясни? — захлопала глазами Лора.
Смелости сразу стало не хватать.
— Я имею в виду наведенные эмоции. Ими заглушают всю музыку.
— Но музыка должна вызывать эмоции...
— Сама по себе! — во мне начало копиться раздражение. — Нельзя вкладывать эмоцию насильно, нужно просто дать чувствам толчок, а человек уже сам додумает остальное.
Краем глаза я заметил, что все слушают наш спор с любопытством.
— Додумает? А как же мысль? Так она запросто может потеряться.
— Не потеряться — интерпретироваться! Каждый человек, волен додумать что-то свое, быть наравне с автором. Развить его идею, дополнить! Ты вообще когда-нибудь пробовала слушать настоящую музыку?
Меня, похоже, уже начало нести. Но заметив одобрительные кивки нескольких человек, я приободрился.
— Настоящая? Не смеши меня. И я не любитель мертвечины.
Я окончательно осатанел. Поднявшийся внутри гнев гнал меня вперед, и я шагнул к центру комнату. Все уставились на меня. Черт возьми, два десятка пар глаз смотрят сейчас на меня. Провалиться мне сквозь землю! Но Лора прищурившись с вызовом смотрела на меня, и мною овладела хулиганская и гневная бесшабашность.
И я не думая, что делаю, выплеснул все что во мне накопилось.
— О каком развитии ты говорила, позволь мне спросить? Искусство находиться в стагнации. И даже больше — в деградации. Пятьсот лет, огромный срок. Да за это время до Барьера сменилось бы 10 парадигм в искусстве! А сейчас, прошло полтысячелетия, а мы все в том же болоте что и были.
Я перевел дыхание и продолжил, все больше и больше распаляясь.
— Каждый, из-за упрощения всего и вся, стал способен быстро что-то наваять. Та же музыка — разжеванная каша. Даже думать и понимать ничего не надо, знай, лови и переживай чужие эмоции. А ведь это не то, что должно делать искусство! Оно должно создать образ, это правда. Но эмоции, которые ты испытываешь, должны быть твои и только твои, а не чужие и навязанные! Сумеешь ты прочувствовать автора — хорошо. Испытаешь что-то свое — еще лучше! Ведь в этом и заключается вся прелесть искусства — оно субъективно и поэтому прекрасно!
На этом мне и стоило бы остановиться, но меня уже несло. Все то негодование, которое меня давно преследовало, несправедливость по отношению к моей музыке, все это сейчас выплескивалось наружу.
— А что сейчас? Суррогат, сонмы графоманов от мира музыки, испытали "великую любовь" и бегут загонять свои однотипные переживания в инфокристалл, попутно, наспех, набросав такое аморфное нечто, что музыкой, как они ЭТО называют, являться просто не может. Это не больше тех подростковых дневников, которые ты ведешь, а потом прячешь под подушку.
У меня срывался голос, но я с каждым предложением повышал и повышал тон.
— Ты пробовала хоть раз в жизни взять в руки инструмент? Говорить через него, а не просто "бубнить" в эфир эмоциональными образами, смысла и чувства в которых, как ни странно, ни на грош нет? Что ты вообще можешь без своей пси-силы? Ты сможешь передать чувства через инструмент так, чтобы человек мало того, что понял, о чем ты, но еще и нашел бы что-то свое? Бездарность и инертность — вот современная парадигма искусства. Ты композитор?! Да ты, и сонма таких же серых и безликих графоманов не заслуживают этого звания! Даже и через тысячу лет работы над вашей аморфной писаниной!
Я выдохся и замолчал. В висках ломило, я неожиданно понял, что все это сказал через мыслеречь. Запал уже прошел, но я еще злился по инерции, и видимо только это помогало мне не убежать отсюда прямо сейчас от осознания того, что я сейчас натворил.
Все ошарашено на меня смотрели. Багровые языки пламени, только еще больше подчеркивали опустившуюся в комнате тишину. Больше всего меня поразили глаза Лоры. Холодные и бешеные. Не думаю, что кто-то в жизни хоть раз так с ней общался. Не думаю, что во всей Солнечной сегодня найдется человек, который так разговаривает с другим.
Лора медленно заговорила, и ее ледяной голос отрезвлял не хуже заплыва в Арктических водах.
— Прежде чем врываться сюда и сыпать нелепыми обвинениями и оскорблениями, может быть стоило сначала представиться?
Я молчал.
Она недобро ухмыльнулась.
— Не сложно понять, что ты композитор устаревшего стиля, — у меня против воли сжались кулаки. — И тебе ничего не остается, кроме как нападать на других. Что еще может родить мертвая музыка, кроме как тебя...
— Так, всем брейк! — громко сказал Старик, и поднялся со своего кресла.
И он, в основном, смотрел на меня. Нехорошо смотрел.
— Молодой человек, что вы себе позволяете?
Я взмок, по спине пробежали мурашки. Что я мог ответить? Только и оставалось, что молча смотреть на него, отчаянно пытаясь сохранить лицо.
Возможно, Старик, что-то понял по моему лицу. Его гнев стал сменяться... удивлением, наверное.
— Ты только посмотри на себя, ведешь себя, как дикий ребенок, — сказал, наконец, Старик, не догадываясь, насколько он сейчас прав, — тебе не стыдно?
— Прошу прощения, я не сдержался... — кое-как выдавил я.
У меня закололо где-то в груди, когда я стал понимать, как выгляжу в глазах окружающих. И я стыдливо опустил бы голову, если бы не был так напряжен.
Я бросил взгляд на Лору. Какие у нее были глаза...
— А ты Лора, где твоя выдержка? Напомню, что ты зачинщик все-таки ты. В твои годы можно вести себя и повзрослее... — теперь настало время Лоры стыдливо отводить взгляд, а Старик продолжил, глядя на меня. — Но тебя это не оправдывает... Я не буду сейчас вставать на чью-то сторону. Этот бесцеремонный и грубый молодой человек затронул важную тему, и поэтому я предлагаю вот что. Через три месяца я организовываю концерт, и я очень настоятельно зову вас в качестве исполнителей. И помимо музыки, я буду ждать также и высказывания ваших мыслей по поводу спора. И без грубостей на это раз! На концерте соберутся многие музыканты, как любители, так и профессионалы, и вам будет полезно поговорить как с ними, так и друг с другом.
Он немного помолчал.
— Итак, Лора и... — он вопросительно посмотрел на меня, но я не смог выдавить из себя больше ни слова, так что Старик продолжил, — И наш грубый незнакомец. Подойдите друг к другу и пожмите руки.
Лора, как-то очень быстро успокоившись, пошла ко мне. Я же смог сделать только пару шагов — еще более нелепо, я, наверное, просто не мог смотреться! Мы пожали друг другу руки, и я смотрел в ее глаза, гораздо более спокойные, чем раньше.
— Отлично! — Старик оживленно хлопнул в ладоши. — Оставляйте мне ваши контакты, и послезавтра, я напишу вам поподробнее. Ох, и интересная задачка!
Я уже держался из последних сил, но все-таки смог сообщить через мыслеречь адрес своей гиперпочты.
Через пару минут я под пристальные взгляды окружающих вышел вон.
Глава 2. Третий закон Ньютона.
За четыре года ДО отлета "Пилигрима"
Я влез в свою новую комнату через окно. Втайне от Лил.
Пусть думает, что я еще гуляю в лесу — там, где я оставил браслет, через который они следят за мной. А я в это время посмотрю, чем занимается эта хитрая лиса. Она глубоко ошибается, если думает, что заставит меня плясать под свою дудку.
Вторым зрением я видел, как в соседней комнате горят опасным алым пламенем два силуэта. Ну надо же, как интересно... У нас, оказывается, опять гости?
Я на цыпочках подобрался к стене, где заранее высверлил дырочки, и приложил к ней ухо.
Меня пробрал озноб... Страх перемешался с волнением и азартом. Они всегда говорили об очень интересных вещах, не догадываясь, что я их слышу и запоминаю. И когда-нибудь, мне это пригодится.
За стеной раздался незнакомый, высокий и чуть суховатый мужской голос. Мне он не понравился.
— Привет, Лил. Давно я с тобой не общался, вот и решил прибыть лично, — раздался скрип двигаемого стула, а затем шорох туники, — Как твой новый воспитанник?
— Сложно, — суховато ответила Лил. — Иногда, я жалею, что Вим уговорил меня взяться за это дело.
По телу пробежали мурашки, и я теснее прижался к стенке. Больше всего я сейчас опасался нового неизвестного мужика, но легкое злорадство меня все равно посетило. Правильно, что жалеешь!
— Странно от тебя это слышать. Я бы даже сказал — режет слух, — мужчина усмехнулся, — Что не так? Если нужна какая-либо помощь, ты знаешь, ТЕБЕ, я всегда готов помочь...
— Спасибо, не нужно. Все в отчетах, Алан. Что ты хотел рассказать такого, что даже потребовалось личное общение? — голос Лил был необычайно холоден.
Они вдруг замолчали на секунду. Пока Лил вдруг резко не заговорила:
— Никакой мыслеречи, Алан. Я не хочу снова задыхаться от твоих... эмоций. Я все тебе сказала уже давно, и все закончилось... тоже давно. Говори по делу.
В комнате снова повисла тишина. Я перестал дышать. О чем они? Какая-то смутная догадка посетила меня — что-то такое я помнил из книг, но понять смысл их разговора так и не смог. И эти глупые люди хотят, чтобы я бегал у них на побегушках? Не дождутся.
Снова зашуршала туника, знакомо скрипнул стул... сделанный мной!.. и, если судить по звукам, мужчина стал прохаживаться по комнате.
— Я приехал к тебе... чтобы рассказать о результатах исследования тела и личности Грега. Так ведь его назвал мальчишка?
Тон Алана изменился, стал более официальным... и резким. Да что с ними такое, неужели не могут разговаривать нормально?
И... Они говорят о Греге! Я непроизвольно сжал кулаки.
— Теоретически такого человека в Солнечной просто не существовало. Ни ДНК, ни карта мозга, ни аура... По крайней мере те остатки, которые удалось восстановить, не содержаться в Общей Базе Данных. Мы сравнили его биопсихометрику со всеми, кто есть в Базе, и ближайший вероятный родственник отстоит минимум на три поколения.
Лил молчала. А мужчина продолжал ходить по комнате.
-То есть, если он отшельник, то живет так очень, очень давно. Он родился полторы тысячи лет назад, и это по меньшей мере. Самый старый из всех людей, которые когда-либо существовали... Должно быть, он был невероятно сильным псиоником.
— То есть, откуда у него взялся двенадцатилетний Артур мы не знаем? Возможно... — Лил, вдруг, замолчала.
— Что?
— У меня просто в голове не укладывается. Возможно, что он... похитил ребенка?
— Нет. Артур тоже человек "чистый лист". Никто, нигде и никогда его не видел. Он не фигурирует ни в каких базах данных, ни в каких документах. Эти двое как будто из-за Барьера к нам свалились.
— Невероятно... Совсем никаких следов? — Лил, словно и забыла, что буквально пару минут назад она была с Аланом на ножах.
— Абсолютно, хотя следствие еще продолжается. Но это все только цветочки, — Алан секунду помолчал, а потому вдруг резко сменил тему, — Скажи, ты хорошо знаешь историю Солнечной времен третьего миллениума?
— Только стандартный курс — Столетняя Стагнация, Образовательный Кризис... Великая Депрессия, но тут смутно. Ну и конечно, Венерианская Чума.
— Хммм... А более тонкие социальные вещи? — мужчина будто лекцию читал.
— Из известного — последнее самоубийство в Солнечной, где-то тысяча двести лет назад. Еще что-то на тему смены социальной парадигмы по воспитанию детей... Все, наверное.
— Хмм... Значит не знаешь. Я вот тоже только в связи с этим... Грегом, решил узнать больше про этот вопрос.
-Какой? — Лил стала само любопытство.
— Ну надо же, я знаю что-то чего не знаешь ты... — тон мужчины казался дружелюбным, но что-то еще непонятное сквозило в этом голосе.
А вот Лил поняла что и, будто очнувшись, резко оборвала его:
— Я поняла тебя. Рассказывай дальше.
Но мужчина будто издеваясь... хотя почему "будто" теперь я был уверен, что он так подтрунивает ее... начал издалека.
— В то время, не смотря на бурный скачок в развитии пси-сил, люди были менее сознательными, чем сейчас. Революционные изменения в технике и псионике несколько пошатнули социальную стабильность, и Совет Солнечной тогда ринулся решать сугубо насущные проблемы. Но вот что любопытно, КСПР внезапно попал под влияние политиканов и по их указке бросал силы только туда, куда укажет Совет. Лично мне до сих пор непонятно как так произошло, и почему Комитет забыл о своей главной миссии.
Что еще за Комитет? Комитет Скупки Печений и Рогаликов? С этих станется.
— Алан, ты собираешься мне пересказывать школьный курс? — Лил не скрывала своего недовольства.
— Ну... Так мне удобнее.
Лил шумно вздохнула и, хоть я ее не видел, но готов был поклясться, что она скрестила руки на груди. Алан тем временем продолжал:
— А незадолго до самого пика революционных изменений, прошел Цикл. И в результате, мы получили детей, выросших во время технологического скачка, и привыкших к быстрому прогрессу и изменению окружающего мира. Но развитие не может продолжаться вечно и через сто лет мы получили стагнацию. Это сейчас мы знаем, что цивилизации необходимо время, чтобы переварить достижения, но тогда социуму казалось, что все, расти дальше практически невозможно. Над головами висел Барьер, а Солнечная, как никогда ранее, казалась тесной и неуютной тюрьмой. Ты знала, что в этот период, оказывается, люди чаще всего пытались преодолеть Барьер?
И в конце концов, мало-помалу Солнечная вошла в период, который мы сейчас называем Великой Депрессией.
— Странно, почему этому так мало уделено в школьной программе? — спросила Лил задумчиво.
— Ты совсем чуть-чуть не дотянула, в современной школе этому теперь уделяет достаточно пристальное внимание.
Алан непонятно чему усмехнулся. На некоторое время повисла тишина. Я не слышал чтобы в той комнате что-то произошло, но Алан вдруг сказал:
— Извини Лил, я был не прав. Прости...
— Черт с тобой... — раздраженно сказала она, — Какое все это имеет отношению к Артуру и Грегу?
— Я как раз подхожу к сути. В развитии Депрессии сказался еще один фактор — неудачная реформа образования. Стагнацию в науке решили исправлять в лоб — людям стали прививать исключительно технический склад ума. Гуманитарные науки вместе с искусством оказались далеко за бортом.
В результате сложилась парадоксальная ситуация. Средний человек оказывается довольно умен, и со временем начинает видеть мир как один большой механизм, в котором он лишь одна из шестеренок. При этом люди в большинстве своем совершенно не способны на качественную и продуктивную рефлексию, потому что она продукт не только разума, но еще чувств и эстетики, которые, напомню, были в опале. И во всем социуме, сверху донизу, начинается новый виток "поиска смысла жизни".
Лил хмыкнула.
— Напрасно смеешься, потому что именно из-за этого противоречия внутри человека поднимается отчаяние. Ты идешь на работу — смысла нет, ты растишь детей — смысла нет, Ты умрешь, они умрут, и их деяния сотрет пыль столетий, как и твои собственные. Солнечная изучена полностью, а Барьер не преодолеть. Это тупик, из которого не так-то просто найти выход. И простыми словами, вроде "просто живи и радуйся жизни" здесь не отделаешься. Ведь эта идея хорошо воспринимается только в детстве или, по крайней мере, в первую сотню лет жизни. Добавь в это уравнение современную продолжительность жизни, и картина станет совсем безрадостной. А время когда проблему можно было решить в зародыше Комитет упустил. Сначала, конечно, у человека вырабатывается реакции — он уходит в себя, в поисках хоть какой-то опоры. Но что увидит там человек — технарь до мозга костей? Все тоже самое, что и вовне — набор установок, законов, сформированных внешним миром. Родителями, обстоятельствами взросления, культурой, в конце концов. И с некоторого момента, человек просто перестает ощущать себя личностью.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
