Империя под угрозой. Для служебного пользования

И залепляю ему пощечину второй рукой. Когда я собираюсь проделать это в третий раз, он хватает меня за запястье. Мальчик неслабый, надо сказать. Но злость моя еще не прошла.

Смотрю ему в глаза пристально и бью по психике. Морщится, но стоит. Бью еще раз и еще, и до тех пор, пока он не заползает на свой матрас, сворачивается на нем калачиком и не просит меня остановиться. Что ж, ладно, а то и убить его так недолго.

— Андрей жив? — спрашиваю его, дав немного отдышаться.

— Да, — тихо скулит Ланкович, — но в сознание не приходит.

— Засранец! Какой же ты засранец! Вот что, хватит валяться, вставай.

Даю ему руку, помогаю подняться. Он смотрит на меня виновато.

— Иди, скажи руководству, что только я могу Андрюху вытащить. Если они меня к нему не пустят, я тебя так изуродую, что ты забудешь, как маму родную зовут, а не то, что актуализацию. Ясно?

Ланкович идет к двери, но оборачивается и смотрит на меня с уважением. Его аура излучает сквозь сломанный мною экран злость и восхищение.

— Быстро! — ору я.

Я остаюсь ожидать в камере, конечно. Мне страшно, но все же хочется усмехнуться. Ведь кто-то же наблюдает сквозь зеркало. Этому кому-то достаточно было лишь нажать ногтем на кнопочку, и издевательство над их надежей прекратилось бы. Так нет, терпеливо подождал, пока я закончу свой специфический урок. Забавно.

Вскоре меня приводят к Андрею. Конечно, предварительно нацепляют наручники на запястья и даже на лодыжки, а также знакомый темный мешок на голову. Козлы. У них же есть пульт. Вряд ли я посмею дернуться. Снимают мешок и наручники с рук. Мелкими шажками приближаюсь к больному. Андрей лежит на спине на узкой металлической койке. Дыхание его слабо, пульс едва прощупывается. Белые губы едва шевелятся — что-то шепчут. Да, позабавился мой ученичок.

Подхожу ближе к Андрею, для большего эффекта кладу ладони ему на голову, настраиваюсь на контакт и быстро понимаю, что Ланковичу еще мало досталось. Вместо четкой знакомой структуры мозга — я сама помогала восстановить его после чрезвычайно болезненного развода Андрея с Элис — беспорядочно наваленные элементы. С трудом пробираюсь. Осторожно, крупица к крупице, собираю мозаику. Все, наконец, жить будет. Слава Богу, успела вовремя. Выхожу и вывожу вместе с собою Андрея. Смотрю на него ласково. Он открывает глаза.

— Твой Ланкович... — произносит еле слышно.

— Ты тоже молодец, — улыбаюсь, — надо было ему в ухо дать.

Он тоже улыбается и закрывает глаза.

— Иди отсюда, говорит, — дай поспать.

Я довольно ухмыляюсь и, складывая запястья вместе, говорю в пустоту.

— Цепляйте, ироды. К себе хочу.

Меня уводят.

В мои планы не входит то, что Ланкович пребывает в спокойном и даже радостном расположении духа. Это работе вредит. Да и мне все время хочется сказать ему что-то вроде "подмойся и съешь лимон". Усиленно копаюсь в собственной памяти, размышляя, какую бы это пакость ему сотворить. Ага, нашла.

Ложусь на бок, ножку за ножку, ручкой подпираюсь. Расстегиваю две верхних пуговицы кителя и шепчу, как мне кажется, соблазнительно.

— Димочка.

Он вздрагивает. Я вообще, обычно зову его Ланковичем, иногда — Димой, но это если я нервничаю. Он уже чувствует неладное, но боится посмотреть в мою сторону.

— Дима! — снова зову я томно.

Вот товарищ с пультом сейчас позабавится. Как бы не обкончался. Я расстегиваю еще одну пуговичку. Ланкович глядит на меня испуганно. Я медленно, покачивая бедрами, иду к нему. Его глаза уже совершенно квадратные; он излучает богатейшую гамму чувств: ужас, смятение, панику, любопытство, даже желание. Впрочем, желание как раз на последнем месте. Не это мне сейчас нужно. Ланкович вскакивает и прижимается спиной к стене. Все, отступать голубчику некуда.

— Майя, ты чего? — спрашивает он, и голос его дрожит.

— Ты мне давно нравишься, — мурлычу я, пытаясь обвить руками его шею.

— Не сходи с ума, — просит он, — ты же Мастер.

— Ну и что? Разве Мастер не может поразвлечься?

— На нас смотрят!

— Пусть смотрят! И нам приятно, и им интересно.

— Майя!!!

Ланкович в отчаянии. Прекрасно. Мягко касаюсь пальцами его сухих полуоткрытых губ и пристально смотрю в глаза. Контакт! Есть контакт. Я знаю, как меняется мой взгляд. Это урок, мой мальчик, но не тот, которого ты ожидал. Я всего-навсего прокручиваю ему всякие, скажем, эротические фантазии. Мои и других лиц, с которыми я так или иначе контактировала. Цель моя — обескуражить Ланковича, вывести его из равновесия полностью. Пусть он знает все. В конце концов, мальчик взрослый, пусть знает, как это делается.

Когда я его отпускаю, бедняга не может даже проглотить кусочек шоколадки.

— Что это было? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

— Занятие.

— Просто занятие?

— Ага, говорю я беспечно и застегиваю пуговицу, — а ты что подумал? Ты, небось, подумал, что ни с того, ни с его тетка сошла с ума и решила изнасиловать бедного мальчика? Не боись, малыш, все делается сугубо добровольно.

— Да я и не против... — растерянно бормочет он, опуская плечи.

— Все, поезд ушел и станция опустела.

Я стучу в зеркало.

— Воду несите!

И сажусь пить кофе. Крепкий, сладкий и горячий. А Ланкович пусть мучается или радуется. Я ведь могла ему и ужасы всякие показать. Их я тоже успела насмотреться.

Глава 6.

Весь день подавленна. Мне без причины грустно, больно. Я даже понимаю, в чем дело, куда они могут ударить, и почти смирилась с этим. Собираюсь с духом. Ставлю вокруг себя глухой заслон на всякий случай и жду плохих вестей. Сейчас я понимаю, что ничего исправить уже не смогу. Когда приходит мрачный Ланкович, я знаю, о чем спросить у него.

— Вы убили Андрея, — говорю.

— Да.

— Из-за того, что ты ему не доверял?

— В том числе.

Я ослабла от переживаний, а сознание его забронировано. Мне не прорваться.

— Пусти меня, — прошу, — я посмотрю.

И Ланкович открывается, позволяя просмотреть свою память.

Они втроем подняли Андрея утром с кровати.

— Одевайтесь, — сказал один из них, высокий и сутулый — я его не знаю.

На лице Андрея отразилось понимание.

— И ты здесь, Ланкович, — проговорил он, — меня уже все?

Ланкович отвернулся. Андрей неторопливо оделся.

Они вывели его из подвала, отошли недалеко от здания.

— Встань на колени, — скомандовал сутулый.

Андрей обернулся, крикнул Ланковичу, улыбаясь:

— Дим, пожелай Майе удачи от меня!

Потом действительно опустился на колени. Второй провожатый — седой и краснолицый, выстрелил Андрею в затылок. И тело упало. Все.

Я видела все это глазами Ланковича, я чувствовала, как чувствовал он. Но немного больше.

Выдерживаю паузу, потому что мне невыносимо тяжело, и спокойно говорю:

— Ну что же, если бы он меня не предал, был бы сейчас жив.

Ланкович аж подскакивает на месте.

— Да ты что! — от праведного гнева у него дрожит голос, — Как ты можешь?! Он думал о тебе перед смертью, он тебе удачи желал! Он — единственный, кто заботился о тебе!

Я опускаю глаза, можно подумать, я этого не знаю.

— Слышь, — говорю, — иди отсюда. Не будет сегодня уроков.

— Нет, — неожиданно твердо заявляет он, — урок должен состояться. У нас мало времени. Мы не можем терять целый день.

Смотрю на него пристально, но без вторжения.

— Что ж, — отвечаю, — ты сам захотел. Возьми меня за руку, я провожу тебя.

И я его веду. Я увожу его в такие дебри, такие пучины страданий, о наличии которых он и не подозревал. Я вожу его по своей памяти и по памяти своей крови. Я показываю ему всю боль, которую испытывала я и все люди, которых я касалась. Я подвожу его к воспоминаниям об Андрее, раз уж он этого так хотел, пусть Ланкович видит, как мы с Андрюхой вместе работали, как шутили, как помогали друг другу. Я слышу, как Димка плачет, и потому прекращаю сеанс.

— Хватит на сегодня? — спрашиваю я.

— Да, — всхлипывает он.

— Тогда оставь меня одну. Надо подумать.

Сегодня последний сеанс. Я оттягивала время, как могла, но процесс идет сам по себе. Ланкович готов. Если он выживет сегодня, будет Мастером. Правда, без диплома, но ничего, мой себе заберет, он мне, похоже, не понадобится. С трудом отвлекаю себя от мрачных мыслей и объясняю Дмитрию, что нам с ним сегодня понадобится: две капельницы, глюкоза, одеяло и убрать подальше того придурка с пультом. Еще занервничает. И пусть не боятся, что я покалечу Димку специально, Татьяна должна была объяснить, что Мастер, если это от него зависит, всегда доводит актуализацию до конца.

Мне страшно. Я растерянно протягиваю вперед руку и ворошу Димкины волосы.

— Давай, малыш. Справимся. И медсестру пригласи, если есть у вас такая.

Вскоре приносят все, что просила. Двигаем ко мне ближе Димкин матрас, укутываемся в одеяла. И тут, о Боже, кого они пригласили в качестве медсестры!

— Слышь, — говорю недоверчиво, — Татьяна, а ты меня не покалечишь?

— Я курсы медработника закончила, — бормочет она, не поднимая глаз. Что-то выглядит она неважно. Вся в черном, морда зеленая накрашена кое-как. Так ей и надо.

— Ну, давай, — говорю и протягиваю ей руку.

Она, действительно, почти незаметно вводит в вену иглу. Ланковичу приходится хуже. Он злится и бормочет под нос нехорошие слова. Я вижу, что у Татьяны дрожат руки, когда она вкалывает Дмитрию обездвиживающий укол.

— Приходи, — говорю, криво улыбаясь, — посидим, поговорим.

Она низко-низко опускает голову, и неожиданно мне в мозг вплывает образ — убийство Андрея, правда, несколько модифицированное. Таня удаляется. А я ошарашена. Вот это да, ну Андрюха, ну фрукт! Откидываю лишние мысли. Пора начинать работу.

Въезжаю в сознание Ланковича, как танк, сметая все на своем пути. Рушу, как ураган. Открываю все двери, снимаю все запоры, экраны и защиты. Вычищаю абсолютно все закоулки, впрочем, ничего при этом не уничтожаю.

Разрешаю себе на время выйти. Ланкович жив. Он без сознания. Это хорошо. Иду обратно. Хаос, хаос, как я и хотела. Отодвигаюсь чуть в сторону. Прячусь и даю его сознанию команду построить все, как было, по той системе, которая была в нем заложена ранее. Вижу, как сама собой начинается складываться структура необычайной красоты, все идет путем, и я выскальзываю, пока не засосало.

Все. Устала. Можно убирать глюкозу. Что я и делаю, а потом, прижавшись тесно к Дмитрию, обняв его, засыпаю счастливая. Из-под моих рук вышел Мастер, настоящий, великолепный Мастер. Чудо природы.

Я просыпаюсь оттого, что он смотрит на меня. Его взгляд изменился, но эмоции я уловить уже не могу.

— Я себя странно чувствую, — шепчет он.

— Ты молодец, — так же шепотом отвечаю я, — справился.

— Спасибо, — благодарит он и целует меня в лоб, — Ты будешь и дальше учить меня?

— Нет, — отвечаю грустно, — теперь ты только сам себе можешь помочь.

Я улыбаюсь ему и тут же кричу. Мне больно, больно невыносимо! Я понимаю, что кто-то нажал кнопку на пульте. Но зачем, зачем?!!! Зачем убивать меня таким жутким способом, да еще и на глазах у ученика? Как сквозь вату слышу, что Дмитрий убегает из комнаты, и отрубаюсь.

Очнувшись, я чувствую себя слабой невероятно. Болит голова, все тело, невыносимо режет глаза. Не могу пошевелиться, но это еще и потому, что я наручниками пристегнута к спинке кровати. Это та самая кровать, на которой лежал Андрей, когда я приходила его восстанавливать, та самая комната. Это еще и та комната, из которой его выводили на казнь.

Мое тело и разум настолько измучены, что я не могу даже думать. Все время сплю, и во сне мне слышится голос Ланковича, Татьяны и даже зрелый густой бас лидера ПОПЧ. Мне снится, что он наклоняется надо мною, с интересом вглядывается в мое лицо. Он эмоционально стабилен. Его аура имеет ярко выраженный фиолетовый окрас. В детстве у него было повреждено правое плечо, и оно побаливает до сих пор. Я удивлена, почему я вижу все так ясно. Но мне это всего лишь снится, снится.

Открываю глаза. Мне почти хорошо. У постели Ланкович.

— Привет, — говорит он тихо.

— Все так плохо, да? — спрашиваю я.

— Мы пытались запросить за тебя выкуп. Но СИ нам ответила, что следователь Дровник погибла два месяца назад при невыясненных обстоятельствах.

Я пытаюсь улыбнуться.

— Могли бы у меня спросить. СИ никогда не выкупает своих сотрудников. Вы...

Язык мой не поворачивается произнести это слово.

— ...ликвидируете меня?

Могла бы и не спрашивать. У Ланковича на лице и так все написано.

— А как же море и яхта? — грустно бормочу я.

— А ты верила?

Остается лишь вздохнуть.

— Зато мы сняли с тебя браслеты, — бодро говорит он, — они сломались.

Но меня это как-то не радует.

— Спасибо, — отвечаю, — но сломались-то они на мне.

Меня интересует еще одна вещь.

— Когда? — спрашиваю я, имея в виду свою безвременную кончину.

— Не знаю, ждем Босса.

— У вас же демократия? Зачем вам Босс? Решите все голосованием. Белые камушки, черные камушки...

Ланкович пожимает плечами.

— Ты вообще кто здесь? Его зам?

— Ну... — Ланкович замялся.

— Приведи Татьяну ко мне. Они не должны быть против. Это — бесполезный для вас человек, а я хоть поговорю. Перед... ликвидацией. Пожалуйста!

Он обещает помочь. Позднее ко мне в камеру бочком входит Татьяна Ротова. Выглядит она еще хуже. Бледная, худая, неряшливо одетая. Раньше она такой не была. Ценила жизнь. Я вскользь прощупываю ее эмоции и не вижу ничего, кроме страха и безнадежности. Это хорошо.

— Женщине нет места в их мире, — говорю я патетично, — среди демократии выживает лишь сильнейший.

Она начинает плакать. "Настройся на меня" — прошу я взглядом, и она слушается. Я шлю в ее мозг картину за картиной: падение, прощение, цель. Она смотрит непонимающе. Шлю снова: помощь, цель, прощение.

— Но что? — все еще не понимает она.

Тогда я последним усилием воли рисую ей мысленно изображение стрелы, уходящей вертикально в небо.

— Экстренное завершение, — шепчет она.

Правильное слово: завершение. Я настолько устала, что могу лишь прикрыть глаза веками. Она думает над моим предложением, нервно теребит подол собственной юбки. Она сомневается. Но нет. Татьяна поднимает на меня взгляд, и я впервые вижу в нем решимость. Она согласна.

— Я начну, — говорю, — а ты пойдешь к себе и достроишь все сама.

Я показываю взглядом, чтобы она дотронулась рукой до моей ладони, и почти сразу врываюсь в ее мозг. Я делаю все так, как на последней стадии с Ланковичем, только быстрее, небрежнее, жестче. Я не успела удалить лишние воспоминания из ее головы, и они могут впоследствии стать причиной отравления. А могут и не стать. Все же первые ступени актуализации Татьяна когда-то прошла. Должна выжить. Должна.

Татьяна поднимается и, жестко держа спину и неуверенно ступая, уходит. Я слышу, как щелкает замок в двери. Развлечение. Когда снова приходит Ланкович, я едва могу говорить.

— Принеси мне сахару, — прошу я слабым голосом, — сделай одолжение, и можешь забрать мой кофе.