Карточный домик для Микки Мауса

Мир, забрав с собой одежду, уходит в свою комнату, потом, не стесняясь собственной наготы, сбегает в сад. Антон поднимается на второй этаж в свой кабинет. Пытается работать за ноутбуком, но сдается, встает у окна и долго наблюдает, как парень, развалившись на животе на коротко стриженой лужайке, читает какую-то книгу, кажется роман Ефремова "Лезвие бритвы", именно этой книги Антон не досчитался вчера на стеллаже. Он сам очень любит и этого автора и, в особенности, этот его роман. Ему интересно, что думает о нем Мир, но Антон знает, что никогда его об этом не спросит.

Слишком личные вопросы хороши на сеансах психотерапии, но лишь в том случае, если психолог не увлечен своим подопечным. Но сегодня, заговорив о высшей мере наказания в их с ним игре, Угрюм поймал себя на том, что собственный профессионализм начал подводить его. Парень оказался более чем интересным подопечным. Заинтересовал, увлек, запал в душу. Почему так быстро? Как? Хороший вопрос. Глядя на обнаженную спину, без зазрения совести подставленную под обжигающие солнечные лучи, узкие бедра, длинные ноги, пятки сорок последнего размера, Антон почувствовал, как в груди шевельнулось нечто давно забытое. Оно не испугало, нет. Заставило задуматься. Если бы они встретились при иных обстоятельствах, возможно, у парня был бы шанс серьезно увлечь его, но... если бы они встретились иначе, Угрюм вряд ли сумел бы разглядеть в заправском игроке столь неординарную личность. Когда же ты сломался, мальчик? Ведь мог бы стать прекрасным подспорьем собственному отцу. Поддержать семейный бизнес. Кто сломал тебя? Неужели, отец своей неуемной любовью?

6. Попытка не пытка

Мир прекрасно понимал, что попал в западню. И даже признавал, что сам себя в нее загнал. Но обыграть Угрюма на его собственной территории — стало его навязчивой идеей. И он решил играть, как все эти годы играл с отцом. И, как и в случае с родителем, эта игра привела его к совершенно неожиданным результатам. И все же ему потребовалось время, чтобы окончательно решиться перейти черту.

Он почти не разговаривал с Антоном два дня. Кошмары перестали сниться так же внезапно, как и начались. Но Мир не обольщался. Он уже знал, что это только временное затишье. С ним такое уже было. Только тогда на первом плане его подсознания находилась ненависть к отцу. Сейчас её заменил Угрюм. Самое странное, что Мир не мог бы и под прицелом сказать, что ненавидит этого парня. В чем-то презирает, возможно, в чем-то заинтригован им — да, но презрение в своей душе он так и не нашел, хоть и пытался. Это стало для него настоящей проблемой. Что не так? Какое чувство гложет его и заставляет делать все эти необдуманные поступки? Почему только этот мужчина теперь занимает все его мысли?

Мир читал все подряд только затем, чтобы отвлечься. Получалось плохо. Его, как и раньше, грызли мысли о дочерях, которые слишком маленькие и могут легко забыть, как выглядит папа, если он не сможет с ними видеться, как прежде. Но для того, чтобы прийти к ним в отцовский дом, следовало перебороть себя, чего он никак не мог сделать. Слишком привык поступать лишь назло отцу. Жить этим. Если придет, это будет не что иное, как капитуляция. Но ненависть к собственному отцу - была единственным, ради чего он продолжал жить, поэтому он не мог ей поступиться. Сейчас она на время отошла на второй план.

Игра, навязанная ему Угрюмом, увлекла. Мир загорелся. Но предложение о минете стало для него неприятной неожиданностью. Он сделал все, чтобы продемонстрировать свое хладнокровие. Разделся, ушел читать в сад, но... внутри все клокотало от возмущения. Унижение — вот чем надумал наказать его Угрюм в случае очередного акта неповиновения. Это, по мнению Мира, было просто отвратительно. И все же, он не собирался так просто отступать. Он желал победить в этой игре, игнорируя собственные почти безумные мысли о том, что, выиграв у Угрюма — он выиграет и у отца, и, значит, сможет умереть спокойно.

Страшно, когда в этом мире тебя держит только ненависть. Даже любовь к собственным детям меркла на её фоне. К тому же, в отличие от многих мужчин, он точно мог сказать, что не так уж и нужен своей семье, ведь Вика давно уже любит другого, а о девочках, в случае чего, позаботиться отец, не бросит внучек.

Эти мысли настолько мучили его в минуты бодрствования, что вытеснили даже ночные кошмары. Он промаялся двое суток. На третьи, когда Угрюм снова заперся в своем кабинете, Мир пришел в гостиную и долго стоял напротив игрового автомата, скользя по пестрым панелям невидящим взглядом. Душа до краев наполнилась дегтем, черным, вонючим, вязким. Он затопил все мысли, задушил все чувства. Как никогда в жизни хотелось вести себя, словно ребенок, словно и нет за плечами этих прожитых двадцати четырех лет. Глаза защипало от напряжения.

Мир сморгнул и поплелся на кухню, не замечая, как сильно его шатает. Схватился за косяк. Постоял несколько мгновений в дверях. Потом все же добрался до кухонного стола и тяжело осел на выдвинутый стул. Его слегка потряхивало. Руки чесались сделать хоть что-нибудь, сердце в груди ныло.

Зачем ему жить? Ради игры? Но она как началась, так и закончится, когда мужчина, называемый Угрюмом, выполнит то, за что заплатил ему отец Мира. Владимир поежился. Обхватил себя руками. Если дернуть за рычаг, Угрюм тут же примчится. Мир за время своего пребывания в этом доме успел обнаружить большую часть камер скрытого наблюдения, которые имелись даже в ванной и в туалете. Он, было дело, собирался пошутить, что хозяин дома редкостный извращенец. Но не стал. Сдержался. В том, что Угрюм мужик умный, он не сомневался. Поэтому опасался выдать себя, проявив столь очевидную осведомленность о принципах установки и расположения скрытых камер.

Но если придет Угрюм, что будет делать Мир? Исполнять условия договора?

Нелепо!

Мир всей пятерней взъерошил волосы на затылке. Зажмурился. Снова открыл глаза. Натолкнулся взглядом на деревянную стойку с ножами. Встал, выхватил самый большой из них.

Обнаженный, с огромным, разделочным ножом в руках, он вернулся в гостиную. Снова замер у автомата, с силой стискивая черную рукоять, продолжавшуюся широким, стальным лезвием. Перед глазами проносились лица девчонок. Смеющиеся. Такие счастливые. В тот день, осенью, они с Викой гуляли с дочками в парке. И любой встречный сказал бы, что они просто идеальная семья. До чего же мерзко притворяться, что все хорошо, что ничего не происходит. Но до чего же... больно.

Мир приставил нож к груди, уперев острие в область солнечного сплетения. Он понятие не имел, сможет ли убить себя, если вонзит нож именно в этом место. Как не парадоксально, в тот момент он и не думал о смерти. Он просто вспоминал, но нож оказался в руках весьма кстати. Воспоминания причиняли боль. И именно её он так отчаянно мечтал вырвать, вырезать из груди. И забыться. Быть может, даже навсегда.

Мир закрыл глаза. Выдохнул через нос. Медленно-медленно втянул воздух обратно. Убрал нож. Закинул его сверху на автомат. Всем весом оперся на мигающий разноцветными лампочками ящик. Вжался в цветную панель лбом. Болезненно застонал, вжимаясь в пестрый пластик сильнее. Поднял правую руку и схватился за рычаг. Но не дернул. Застыл, словно памятник самому себе. К горлу подступила тошнота. Жизнь, как и прежде, больше напоминала безумие. Хотя, возможно, она им и являлась.

— Ты помнишь, что должен будешь сделать, если дернишь? — голос Угрюма раздался из-за спины неожиданно, но рука на рычаге даже не дрогнула.

Мир неожиданно понял, что все равно падать дальше уже некуда, так почему бы не попытаться выиграть хотя бы так. Ведь падение еще не окончено, значит, до тех пор, пока не разобьешься вдребезги об острые камни, можно играть и даже выиграть.

— Волков бояться, в лес не ходить, — с безумием в голосе выдохнул Мир старинную присказку и дернул за рычаг.

На игровой панели завертелись, замелькали, зашумели пестрые картинки.

Мир медленно повернулся к так называемому психологу. Натолкнулся на сумрачный взгляд и шало, безумно улыбнулся.

— Продолжим?

— Ты сам так решил. — Угрюмо обронил тот, прошел в комнату и плюхнулся на диван. Молча, не отрывая глаз от лица парня, расстегнул ширинку на собственных джинсах, приспустил белье. Вытащил свое хозяйство, демонстрируя самим своим видом, что не стоило Миру воспринимать его слова, как неудачную шутку, чего тот, к слову сказать, и не думал делать.

Первой мыслью Мира было, что при всем желании сей агрегат в рот не поместиться. Но он упрямо подошел к развалившемуся на диване мужику и встал перед ним на колени. Унизительно? Еще бы! Но он уже решил, что не станет пасовать. Теперь не станет.

Руки удобно легли на широкие бедра. Мир поднял глаза, вздрогнул от нескрываемого презрения, которым обжег его взгляд Угрюма, и, приподнявшись, вжался лбом в низ его живота. Носоглотку защекотал запах. Особый, мужской, непривычный. Себя же так не понюхаешь. Парень снова сглотнул. Мир перестал существовать, все существо заполнил вязкий деготь. Непроглядный, черный, неживой. Он видел перед глазами картину, которая как-то потрясла его в вечерних новостях. Море, нефтяное пятно и беспомощно барахтающаяся в этой черной, мерзкой массе чайка. Перепачканные нефтью перья, обреченная птица, её еще не успевшая полностью запачкаться белоснежная грудь, нелепо вывернутые наизнанку крылья. Он представлял себя на её месте и сосал. Сначала только головку, потом попытался вобрать чужой член глубже и замер. Вдруг осознал, как под его губами плоть мужчины начинает твердеть. Это ощущение, оно... горло дернулось, парень рывком отстранился и вскинул изумленные глаза на мужчину. Тот пристально смотрел на него.

— А что ты ожидал? — спросил Угрюм без тени насмешки в голосе. И все-таки где-то она была, возможно, в уголках глаз, или в губах, показавшихся Миру неожиданно влажными. Угрюм что, пока Мир не видел, облизывал их?

Рот наполнился слюной. Ему бы смутиться, осознав свое положение и всю абсурдность ситуации в целом, но вместо этого Мир, не чувствуя ничего, кроме странной тяги к экспериментам, снова обхватил губами член полувозбужденного мужчины. На этот раз он пошел дальше. Не переставая облизывать и неумело сосать, он держал глаза широко открытыми и снизу вверх смотрел ему в лицо. Угрюм, судя по тому, как изменился его взгляд, не оценил такой расстановки сил. Оттолкнул.

Мир был вынужден отстраниться и выпустить быстро наливающийся кровью ствол.

— Так вот о чем мне забыл упомянуть твой папаша, — зло прорычал неудовлетворенный мужчина, доведенный до бешенства.

Мир, успевший позволить себе улыбку, растерянно моргнул и перестал с превосходством улыбаться.

— О чем ты?

— Не удивительно, что тебе насрать на дочерей. Да и твои ли они дочери при таком раскладе, — тяжело дыша, выплюнул Угрюм. И Мир вскочил с пола, распрямившись, как пружина. Кулак впечатался в скулу раньше, чем он смог осознать собственные действия.

Голова Угрюма мотнулась. Мир застыл перед ним, глядя на мужчину широко распахнутыми глазами. Он перевел взгляд на собственную руку, все еще стиснутую в кулак и снова посмотрел на него. Угрюм, мотнув головой, дернулся, подался вперед, стиснув плечи парня, чуть не опрокинул его на себя. Мир был вынужден упереться коленом в диван, а руками в спинку по обе стороны от мужчины.

— Неужели правда настолько претит, глаза колет? — прошипел ему в лицо Угрюм.

Мир и не подозревал, что этого мужика можно настолько вывести из себя. И, нате вам, получилось! Только радости по этому поводу он не испытывал. Он бы и рад был еще раз врезать этому ублюдку, но неожиданно почувствовал, как все внутренности сковывает арктический холод. Разум стал прозрачным и ясным, деготь растворился в нем без следа.

— Это не правда, — тихо сказал он и осторожно высвободился из захвата. Помедлил, глядя на мужчину сверху вниз, и снова опустился перед ним на колени. — Я не голубой. И дочери мои, а не соседа. Хоть я и не люблю их мать, мы дружим.

И так все это было сказано, что взгляд Угрюма из яростного стал растерянным. Мир понял, что тот ему поверил.

— Не прерывай меня, — удивляя себя самого, тихо попросил он. — Я хочу закончить.

— Не имея за спиной опыта в таких делах?

Мир покачал головой и взялся рукой за успевший опасть член. Угрюм обхватил ладонью его затылок. Зарылся пальцами в волосы. Тихо, ровно, без былого бешенства и растерянности, почти грустно обронил, не спрашивая, утверждая.

— Тебе понравилось.

Мир, помедлив секунду, кивнул, и на этот раз собственные чувства не стали для него неожиданностью. Он вспомнил, какими глазами мужчина смотрел на него до того, как окончательно взбесился. Вспомнил и пропал. Ему понравилось. Он хотел продолжения. Хотел узнать, каково это. Поэтому не стал возмущаться, услышав.

— Пять из десяти, что ты латентный гей.

— Понятие не имею, кто я. — Отозвался Мир, скользя рукой по члену. — Но... — и тут он забыл, что хотел сказать, потому что вспомнил. Взгляд стал стеклянным. Он больше не видел Угрюма, смотрел сквозь него, в прошлое. И рука на члене замерла.

— Мир, — тихо позвал Угрюм и осторожно погладил пальцами в области затылка.

Владимир вздрогнул, как от звука рассекающего воздух хлыста. Вскинул на мужчину потрясенный взгляд.

— Ванька, — пробормотал он.

— Что? — Угрюм нахмурился и с силой сжал его волосы в кулак.

Мир даже не почувствовал этого.

— Все началось с Ваньки, — прошептал он бескровными губами, не подозревая, что именно по тому, как побледнело его лицо, Антон понял, что следует закончить на сегодня. Пусть тело и просило другого, но кто он такой, чтобы идти у него на поводу?

— Расскажешь мне, — попросил он и притянул парня к себе, обнимая.

Мир растерялся. Минет и удовольствие от похотливого взгляда другого мужчины — это одно, но объятия. Ему ведь не пять лет, чтобы у какого-то мужика на коленях сидеть и... Чужие пальцы ненавязчиво, почти осторожно погладили по пояснице. Мир вздрогнул всем телом. Отвращения не было. Зато была дрожь, бабочки в животе и мурашки по коже. Угрюм не мог этого не почувствовать. Мысль должна была отрезвить. Ведь какому мужчине понравится демонстрировать собственные слабости перед другим мужиком, но вместо этого Мир почувствовал первые признаки собственного возбуждения. Внизу живота уютными кольцами свернулся маленький ужик. Защекотал кончиком змеиного хвоста. Это стало открытием. Зрачки расширились, правда, он пока об этом понятия не имел. Просто смотрел на Угрюма во все глаза и не знал, что со всем этим делать.

— Ты — мне, я — тебе, — обронил мужчина и парень снова вздрогнул. Прозрачнее намека он и помыслить не мог, но ответить не успел.

Угрюм, хмурый и нелюдимый даже на вид дядька, неожиданно иронично усмехнулся.

— Откровение за откровение и никакого секса, если ты об этом подумал.

— Шутник! — замерев на секунду, фыркнул Мир и сполз с его колен. — Хозяйство подбери, — бросил он и отошел на несколько шагов назад. Очень хотелось вернуться. Но он не позволил себе дать слабину. На душе было муторно и в тоже время светло. Словно кончилась черная полоса и медленно, почти робко, начиналась белая.