Садовница

Улочка была залита ярким светом, делающим ее еще наряднее, чем она была изначально. Вверх и вниз по ней двигался народ — Эрле была вынуждена отступить на несколько шагов к ближайшему дому, чтобы ее не затерли — и народ небедный: по обе стороны улочки располагались лавки портных, сапожников, резчиков, ювелиров — одни только лавки с аккуратными вывесками и разложенным в окнах товаром, без мастерских. Была даже одна лавочка, торговавшая редкостью — иконами, да не простыми, а вышитыми по ткани; по крайней мере, именно так значилось на вывеске.

Пока Эрле задумчиво ее разглядывала, машинально прикидывая, нет ли среди икон какой-нибудь из мастерской, где работала Анна, дверь лавки отворилась, и на улицу вышла сама Анна — как всегда, задумчивая, рассеянная и витающая в каких-то совершенно нездешних далях. К груди она прижимала перевязанный бечевкой сверток. Постояв у лавки несколько мгновений, она словно очнулась и зашагала по улице, удаляясь от Эрле; девушка уже собиралась ее окликнуть, но тут дверь лавки отворилась вторично, и из нее выскочил невысокий мужчина с редкой бородкой и залысинами надо лбом, лавочник как по роду занятий, так и по таланту.

— Анна! — крикнул он на всю улицу. — Анна, вернись, икону отдать забыла!

Девушка вздрогнула, обернулась — к счастью, она не успела еще уйти далеко — и подбежала к лавке; заинтригованная, Эрле подошла поближе и увидела, как лавочник забирает у девушки сверток, после чего она снова куда-то заторопилась. Эрле тоже ускорила шаг и почти догнала ее.

— Анна? — вопросительно сказала Эрле в спину мастерице. — А ты почему не в мастерской?

Девушка замерла на месте и ничего не ответила, а потом втянула голову в плечи и рванулась в толпу так стремительно, как будто Эрле была по меньшей мере каким-то чудовищем. Эрле недовольно фыркнула — нужны мне твои секреты! — и огляделась по сторонам, прикидывая, как быстрее выбраться с улицы. Случайно ее взгляд упал на вывеску небольшой харчевни... и девушка остановилась, не в силах ни сдвинуться с места, ни заметить, что она мешает прохожим.

Сквозь распахнутую дверь и небольшое окно харчевни можно было заметить, что несмотря на ранний час, в ней все же есть посетители. Раскрасневшаяся молодица в белом переднике обходила столы, разнося пивные кружки; из двери заманчиво тянуло запахом жареной баранины. На вывеске была крупная надпись — "Блондинка и дуб"; впрочем, дуба почему-то не имелось, зато блондинка на вывеске присутствовала и — отчего остановилась Эрле — блондинка эта была она сама.

Теперь она вспомнила, почему улица показалась ей знакомой. Она была тут раньше — много лет назад, когда они с Садовником, застигнутые непогодой, свернули в Ранницу, чтобы переждать там ночь, а наутро отправиться дальше. Город тогда был значительно меньше, да и ливень хлестал так, что она едва могла различить завернутую в промокший плащ фигуру спутника — но этот дом она запомнила просто потому, что это был один из первых городских домов, где ей довелось бывать после того, как отец Теодор отправил ее странствовать вместе со своим старинным другом, которого все почему-то звали Садовник, сказав, что ее талант слишком нужен людям и грешно держать его запертым в Таххене... К тому моменту, как они свернули в Ранницу, Эрле была знакома с Садовником всего несколько дней, ей жутко хотелось узнать, отчего его так зовут, но спросить она не решалась — а потом пошел дождь, и спутник привел девочку как раз к этому дому... Вот только тогда харчевней он не был, это Эрле помнила точно, и никакая вывеска на нем не висела, не говоря уж о ее, Эрле, лице на этой самой вывеске...

Интересно, кто ее рисовал? Не хозяин дома, это уж точно — он и кисть-то в руках держать не умел, да и талант у него был — еду готовить... Может, со слов кто? Да нет, и это вряд ли... Уж больно чудной портрет вышел — вроде бы ее лицо, а вроде бы и не ее... Волосы у нее и правда довольно светлые, да только никогда они не были такого яркого золотистого оттенка, и даже на солнце так не сверкали... Глаза, опять-таки, похожи, да не совсем — в глазах у нарисованной девушки радостное изумление и детская открытость всему миру — никогда Эрле такой не была... Да и с носом художник намудрил — сделал тоньше, чем он есть на самом деле, а рот у Эрле все-таки великоват, но здесь, на вывеске, это незаметно...

"Господи, да ведь она красавица!" — запоздало сообразила девушка, машинально подходя к дверям харчевни еще ближе. Но кто же это все-таки рисовал? Вероятно, это должен быть один из тех домочадцев, что сидели за одним с ней столом в тот ненастный вечер — буря ревела за окнами, на столе дрожало от сквозняка пламя над огарком свечи, а печальный хозяин все сокрушался, что торговля лесом не дает ну никакой прибыли — и не даст, с грустью поняла Эрле, глядя на широкую полосу коричневого в ауре хозяина — он же совершенно не умеет убеждать людей... И тогда она мягко взглянула на него — не грустите, Бог вас не оставит, вот увидите! — и хозяин, хоть и не поверил в утешительную эту ложь, все равно поблагодарил странников за добрые слова. А потом где-то за окнами наискось мелькнула молния, и глухой удар сотряс дом, и младший сын хозяина, конопатый мальчишка с серовато-голубоватыми тонами в ауре, весь вечер самозабвенно крутившийся у гостей под ногами, сорвался в соседнюю комнату — посмотреть в окно, а когда вернулся, то возбужденно закричал, что молния ударила в старый дуб и он рухнул, совсем рухнул, да идите посмотрите же! — и при этом все поглядывал на гостью, проверяя, смотрит ли она на него...

Мальчишка... Эрле улыбнулась легко и грустно — теперь она знала, кто нарисовал эту вывеску... Но дуб-то тут при чем?

— Скажи, а почему эта харчевня так называется? — через дверь спросила девушка у спешащей с пустыми мисками служанки — рыженькой, пушистой, проворной.

— Говорят, старый хозяин лет с двадцать назад клад под сшибленным молнией дубом нашел, — охотно пояснила та. — И на эти-то деньги харчевню и открыл... Вон, видишь — в центре зала пень стоит, трухлявый такой? Тот самый... А почему блондинка — никто не знает...

...Эрле шла к лавке мастера Лиса, и завороженные ее странной летящей улыбкой прохожие долго смотрели ей вслед.

По щеке полз муравей.

Эрле лежала на куртке Марка, вольно закинув руки за голову. Над лицом ее покачивались на ветру сухие стебельки травы, они пахли горьковато и немного пыльно и время от времени заслоняли ей небо. А по небу полз еще один муравей, толстый и белый. Он угрожающе шевелил короткими жвалами и шел в атаку на заглатывающую солнце сказочную птицу Феникс. Как видно, муравей не понимал, что птица делает это не со зла — просто если она не проглотит солнце сейчас, то весной не сможет восстать из пепла...

В босую пятку ткнулась травинка; помедлив, скользнула вверх, к пальцам. Эрле сделала вид, что не заметила хулиганства, сморщила нос, едва сдерживаясь, чтобы не захихикать — наконец Марку это надоело, и он растянулся на траве на расстоянии вытянутой руки от Эрле — но, как выяснила девушка, немного скосив на него глаза, в небо по ее примеру смотреть не стал, а, опершись на локоть, с превеликим вниманием начал следить за ползущим по ее щеке муравьем.

— А ты знаешь, что у тебя на щеке муравей? — наконец вымолвил Марк.

— Знаю, — откликнулась девушка. — Не гони его, ладно?

— Почему?

— Испугается, — Эрле насмешливо прищурилась и повернула голову — только чуть-чуть, так, чтобы и Марка лучше видеть, и муравья не спугнуть.

— А если я, скажем, кузнечика поймаю и тебе на ладонь выпущу — он испугается? — с весьма озабоченным видом продолжал гнуть свою линию молодой человек.

— Непременно, — как можно серьезнее ответствовала Эрле. — Вот представь себе, что ты, скажем, играешь на флейте...

— Но я не умею играть на флейте! — встрял Марк.

— А ты представь, что умеешь, — терпеливо посоветовала она. — Так вот, играешь, ты, скажем, на флейте, а тебя кто-то хватает и куда-то тащит... Небось все вдохновение по дороге растерял бы! И потом, даже если и не кузнечик, то я от такого точно испугаюсь.

Марк подумал и согласился.

— Наверное, ты права...

А поскольку сидеть без дела он не умел совершенно, то тотчас же потянулся за деревянным обтянутым кожей футляром, лежавшим возле ноги Эрле, развинтил его и достал оттуда свиток со сделанными им же самим выписками из трактата Антония Церского "О власти мирской", после чего принялся сосредоточенно перечитывать написанное.

— Ну и как? Обнаружил что-нибудь новенькое? — поинтересовалась Эрле, выждав немного для приличия.

— Да ничего особенного, — отозвался молодой человек, расправляя свиток на коленях. — Рассуждения на тему необходимости единовластия на земле, чтобы все было, как на небе... Жаль, что герцог Фольтерверский эту работу явно не читал.

— А ты откуда знаешь? — машинально возразила девушка, снова устремляя взгляд в небо, вытащила одну руку из-под головы и переломила в коленце сухую метелочку, заслонявшую от нее кусок облака. Феникс уже успел проглотить солнце, и судя по затягивающей небо череде облаков, появится оно еще не скоро. — В смысле, откуда знаешь, что не прочитал? А может, он ее как раз внимательно изучил и решил, что идея здравая, после чего энергично принялся претворять ее в жизнь? Вот оно где правда-то выплывает...

— Не надо о герцоге, — оборвал ее Марк довольно резко.

Эрле недоуменно нахмурилась.

— Ну ладно, как хочешь, — сказала она с обидой. — В конце концов, это ты первый про него заговорил...

Они немного помолчали. Эрле почувствовала, что на ее щеке больше нет муравья, но не могла сказать, куда он делся. Дунул порыв ветра, и по полю побежала мелкая рябь; подсохшая трава над головой девушки закачалась и тревожно зашелестела. Потом ветер стих. Марк продолжал читать свою рукопись; несколько раз смотрел в сторону девушки, но она закрывала глаза и притворялась, что не видит. Наконец он убрал свиток, встал на ноги, расправляя затекшие плечи, озабоченно прищурился на ощерившийся сизыми тучами горизонт и произнес полупросительным тоном:

— Может, мне тебя домой проводить, а? Боюсь, как бы дождик не начался... — одновременно протягивая ей руку, чтобы помочь встать. И Эрле приняла эту руку.

...Они вбежали в ее комнату, когда по крыше застучали первые редкие капли дождя. Марк сразу бросился к окну, потянул на себя тяжелую створку — в окно рванулся торжествующий ветер и хищно засвистел под дверью — высунулся наружу по пояс, закрыл тяжелые резные ставни и опустил крючок. В комнате сразу потемнело, но от окна все равно тянуло сырым прохладным воздухом.

— Зажечь свечу? — обернулся к девушке Марк.

— Не надо, — ответила она и зябко поежилась: в комнате было нежарко.

— Тебе холодно? — Марк шагнул от окна к ширме, отирая рукавом дождевые капли с лица. — Я разожгу камин. Дрова там есть, я видел. — Он взял со столика кресало и трутницу и вернулся к камину; пока он с ним возился, девушка достала из шкафа пушистую серую шаль и накинула на плечи.

— А тебе-то не холодно? А то я и для тебя что-нибудь найду...

— Нет, — откликнулся Марк, сосредоточенно высекая искру. Эрле еще долго стояла у окна, любуясь точными движениями его сильных рук с тонкими запястьями, широкими ладонями и короткими, словно немного приплюснутыми пальцами. Запахло дымом и неохотно разгорающимся деревом.

— Садись, — молодой человек похлопал по лоскутному половику, сшитому Эрле из обрывков разных тканей, неожиданно получившемуся настолько красивым, что по назначению его использовать было просто жалко. Эрле хотела сказать, что это ни к чему, можно взять табуретки — смолчала, слегка склонила голову, как будто боялась задеть потолок, осторожно перешагнула через половик и опустилась на пол рядом с юношей, расправив юбку и осторожно подобрав под себя ноги. От камина потянулось тепло, охватило замерзшие руки, скользнуло по плечам и подбородку. А по крыше шумел дождь, холодный и сердитый, и в его шорохе было слышно дыхание приближающейся осени.

Эрле слегка повернула голову, тайком изучая лицо глядящего в огонь Марка. Темные, короткие, начавшие уже редеть волосы слегка растрепались, на лбу между прихмуренными бровями появилась пристальная складочка, в темных блестящих глазах — отсветы огня, уголки узких четко очерченных губ — нижняя чуть пошире, верхняя тонкая, словно прикушенная — немного приподняты, но на улыбку непохоже... Не глядя, юноша пригладил волосы — его пальцы безошибочно нашли торчащую прядь и водворили на место — а потом сказал так тихо, что Эрле едва расслышала его голос за барабанной дробью дождевых капель:

— А на юге, у синего-синего моря, на белых прибрежных скалах стоит черный блестящий замок. А в замке есть высокая башня, и на ней сидит дракон. То ли каменный, то ли просто спит — издалека не разобрать, а на башню давным-давно никто не поднимался. И раз в сто лет, когда лучи заходящего солнца окрашивают башню в алый цвет, а блики образуют на ее стенах причудливый узор, дракон просыпается. Его огненное дыхание осушает синее море, и он летит на север и губит по пути все живое. А остановить его — нельзя. Разве что случится чудо и блики на стенах башни сложатся в другой узор... Тогда дракон вернется на башню, сложит крылья и уснет еще на сто лет.

— И все знают тот узор, что оживляет черного дракона, но никто не знает того узора, который его останавливает, — задумчиво подхватила Эрле. — Но ведь этот замок далеко от нас, правда? Да и дракон проснется еще нескоро...

— Нескоро, — согласился Марк. — Но когда-нибудь он обязательно проснется.

Эрле взглянула на него с теплой улыбкой и придвинулась чуть ближе.

— Ничего. Я знаю, ты сумеешь его остановить.

В камине ровно горело пламя. На полу перед камином молчали юноша и девушка — сидя так близко, что плечи их почти соприкасались, бездумно глядя на пляшущих в огне гибких саламандр с алыми глазами, изгибающих чешуйчатые тонкие тела. Пушистая шаль сползла с плеч девушки на пол, но она этого словно и не заметила. В ставни коротко и тяжело стучал дождь, и где-то далеко, на самой высокой башне черного замка, спал глубоким и беспробудным сном черный дракон.

...Марта стояла, широко раскинув руки, неподвижная и монолитная, как гранитный утес, изредка только позволяя себе переступить с ноги на ногу. Под ногами у нее был не пол, а аккуратный лоскутный половичок. Стоявшая на коленях Эрле скалывала булавками бок фланелевой ночной сорочки: предусмотрительная Марта решила заказать ее заранее, не дожидаясь зимы. Муркель был тут же — волчком вертелся у хозяйки под коленями, гоняя по полу пока что не нужный ей наперсток. Марта недовольно поджимала яркие полные губы и хмурила тонкие выщипанные брови, но пока что ничего не говорила. И на том спасибо...

Фигура у Марты была необычная: слишком маленькая грудь, слишком выступающие лопатки — как крылья у бабочки. К счастью, Эрле на нее уже шила и знала, как с этим справиться: уменьшить вытачки на груди, а на спине, напротив, чуть-чуть увеличить — и еще непременно сделать две маленькие вытачки под лопатками, тогда ткань на спине не будет топорщиться...