Обещай мне вернуться

— Ага, мерси большущее, — и рыженькая снова склонилась над своим листочком.

Поставила точку, аккуратно промокнула, подула для верности, чтобы чернила высохли.

— А я уже всё.

— Постой, Потапова, не убегай, — устало велела кадровичка. — Новенькую в бухгалтерию проводишь. Новенькая, ты долго еще копаться будешь? Через два часа раненых привезут — встречать пойдете.

"Как — встречать?" — у Майки упало сердце. — "Я же никогда ничего такого не делала. И все решат, что я просто хвастунья и неумеха. А я же не такая! Придется делом доказывать".

За спиной у кадровички Потапова скорчила страдальческую гримаску и возвела глаза к потолку. Майка спрятала улыбку. Рыжуля ей понравилась. Похоже, веселая и компанейская девчонка.

— Тебя как зовут? — немедленно спросила рыженькая, выходя с Майкой в коридор.

— Майя.

— А меня Верочкой. Ты давно приехала?

— Только что. С поезда сняли.

— А я давно, — похвалилась Верочка. — Две недели как. Ты почему не в форме? Присягу еще не принимала? У нас в Люберцах после курсов все приняли. Во, младший сержант, видишь? — Верочка показала на треугольнички в петлицах.

Майка окончательно скисла: "Как же я здорово отстала!"

— А я не успела на курсы поступить, — грустно сообщила она. — Я только санитаркой работала. В Москве. С июня.

— А уколы делать умеешь? Я вот и внутримышечные, и внутривенные могу.

— Только внутримышечные, и то не очень... Так, нахваталась немножко.

Верочка, убедившись в своем решительном превосходстве над новенькой, покровительственно хлопнула ее по плечу.

— Это горе — не беда. Выучишься. У нас при госпитале тоже скоро курсы будут.

— А Наталья Андреевна сказала, что сперва посмотрит, как я работать стану.

— А, это старшая-то? Дадут ей кадрами разбрасываться, держи карман! Всех примут, не боись. Девяносто человек набрать надо. Если на каждую фыркать, страна вовсе без сестер останется. Наташку послушать — так после курсов РОККа вообще никого к больным подпускать нельзя. Противная — страсть. Мы ее знаешь как зовем? Наташка-полврача.

— А почему полврача?

— В медицинском шесть лет учатся, а она только два успела. Но форсит, как будто все три! — весело пояснила Верочка. — А ты летучки раньше встречала?

— Нет.

— Не-е-ет? — поразилась Верочка. — Да как же ты работала? Откуда у вас раненые брались?

— На грузовиках привозили...

— А-а, это, значит, с эвакопункта. У нас-то здесь всё попроще, чай, не Москва. Тебя, как пить дать, на санобработку сперва поставят, а там видно будет.

— А трудно у вас?

— Да по-всякому. Смены по 12 часов, но бывает, что и сутками не спим. Ничего, все живы. Владимир Иваныч, который тебя привез, добрый, девчата хорошие, только Наташка, зараза, придирается. Ну да она, слава богу, не с нами, а во врачебном корпусе живет. А мы в общежитии, спим на матрасах. Печку топим, песни поем. Столовка у нас своя, от больных отдельная. Кормят не ахти как, ну так а где сейчас хорошо кормят? На завтрак — пшенка на воде, хлеба кусочек, чай. На обед — перловка с чаем. На ужин тоже перловка. Ничего, перебиваемся. Иногда столько уколов делаешь — даже иглы тупятся. Кончик загнулся — и всё. Тупой колоть нельзя. Так мы их сами выпрямляем.

— Как?

— Молотком. На полу, — и Верочка фыркнула от сдерживаемого смеха.

— Брось заливать!

— Молодец, не купилась. Давай дружить?

—

...Майка навсегда запомнила первый эшелон, который пошла встречать вместе со всеми. Ночи уже морозные, холодный ветер, на перроне темно. Подошел поезд. Громыхнул, останавливаясь, последний вагон. Двери распахнулись. А там, внутри, духота, тяжелый запах крови и пота, отовсюду — "пить, пить". Начали выносить раненых. Губы у Майки подрагивали, она нервно хмурилась и отводила глаза: "Не зареветь бы!"

— Ты новенькая, что ль? Домашняя. Сразу видать. Ничего, обвыкнешься, — прошептал ей кто-то.

Темноволосая кареглазая девушка ободряюще улыбнулась. Майка благодарно коснулась ее руки. Она-то думала, старшие станут ее стыдить за то, что сопли распускает. Или решат, что чувствительная барышня приехала за романтикой. Но ничего такого не случилось.

— Меня Даша звать. А тебя?

— Майя.

Даша казалась ужасно взрослой и опытной. Желая доказать ей и всем остальным тоже, что она, Майка, не балованная папы-мамина дочка, а хороший боевой товарищ, она вцепилась в первые попавшиеся носилки... И не смогла оторвать их от земли.

— Стой-стой, надорвешься! — остановила ее Даша. — Лямок, что ли, нет? На, держи мои запасные. Потом сама такие сошьешь, дело нехитрое. Лямки надеваешь — крест-накрест. Побачь, як надо. Села. Ручки носилок — в петли. Теперь — раз, два, три, — взяли! Не в ногу. А то носилки трясутся. Следующего. Раз, два, три!

Было заметно, что Даша чуть прихрамывает.

Вечером перед отбоем Майка принялась шить себе лямки. Верочка пристроилась рядом, трещала без умолку и давала советы.

— Ты с девчонками познакомилась?

— Угу.

— А с кем? — не отставала Верочка. — С Клавкой небось? Ее за версту слыхать, она у нас таковская. Главная пошлячка в нашем коллективе, сама потом увидишь. Как чего скажет — так даже у пехоты уши вянут. Кого хочешь в краску вгонит...

Когда Майка немного пообвыклась, она убедилась в Веркиной правоте. Одна только Клава не ойкала, когда кто-нибудь из раненых мимоходом щипал ее за крутой бок. Только при ней мужики без смущения отпускали соленые шуточки. Клавка и сама порой могла загнуть такое, что самые записные остряки, краснея, прятались от стыда под одеяло. А больше всего доставалось от нее стеснительным новичкам на санобработке.

— Чего-о?! К бабе, да еще к молодой? Не пойду, хоть убейте! Была б еще старуха — дело другое!

Клавка хохотала в ответ, покачивая пышными бедрами:

— Ой, да чего я там не видала! У вас там всё одинаковое! Аль у тебя не так? Мож, у тебя граненый? Аль, может, целая связка висит? Так ты кажи, голубок, не стыдись! Увижу чего новое, беспременно доложу профессору. А уж он занесет в анатомический атлас. Для науки.

Новичок вспыхивал до ушей и в конце концов сдавался.

И всё-таки Клава была не вредная, хоть и языкастая. Она не дергала по мелочам, не придиралась и всегда была готова подсобить советом или делом. Майке понравилось дежурить с ней в паре: Клавка спокойная, как танк, с ней ничего не страшно.

— Не с Клавой. С Дашей. Мы с ней в паре работали. Она мне лямки одолжила.

— С Дашей? У-у-у-у! Даша у нас после Клавки самая старшая. Она знаешь какая? Она на фронте была! Москву защищала! У нее Боевое Знамя. Знамя кому попало не дают. А еще... — Верочка перешла на драматический шепот. — А еще, Майка, у нее пистолет есть.

— Заливаешь.

— Да честное слово, чтоб мне лопнуть! Трофейный. Правда-правда! Только она его в чемодане прячет, никому не показывает. Я случайно подглядела. А знаешь, за что у нее орден? Рассказать? — Верочка даже раскраснелась, вываливая на новую подружку ворох старых сплетен. — Так рассказать? Когда командира убило, она взвод в атаку подняла. И люди пошли. А она сама троих фрицев пристрелила и одного генерала в плен взяла. Во как. Вот ты бы так смогла?

Майка мотнула головой и перекусила нитку.

— Не смогла бы...

— И я бы не смогла, — созналась рыжая.

Даша тоже Майке понравилась. Она строгая, но не злая. Сама не филонит и другим не дает. Если ты ничего толком не знаешь, но от работы не отлыниваешь — Даша всё покажет-расскажет, и выйдет в сто раз лучше, чем у Наташки-полврача. Та только командовать горазда, а как объяснить — так ее нет. Майка со временем стала догадываться, что Наташка и сама не больно-то много знает, только боится признаться...

К концу второго дня Майка успела десять раз пожалеть о своем глупом побеге. Перловка была невкусная, набитый соломой матрас ужасно кололся, шерстяное солдатское одеяло противно кусалось, а руки болели так, будто их выдергивали из плеч. Хотелось домой. "Да, мой птенчик. Ступайте к "Розе-мимозе"", — вспомнилось ей. Ну нет. Она останется здесь и привыкнет. Обязательно привыкнет.

Прошло три месяца. Оказалось, что действительно привыкаешь и к каше на воде, и к постоянному чувству голода, и к тяжелой работе, и к неудобной постели. Когда в общежитие привезли тяжелые железные кровати с панцирными сетками, она прыгала от радости вместе с другими девчонками. Разгружали и собирали, конечно, сами. Вцеплялись вдвоем в одну спинку и тащили, как муравьи. Ничего. Зато не на полу спать.

Учиться на курсах ей понравилось. Особенно интересно было проверять на практике все, что написано в учебнике. Она часто сама с собой играла — угадает диагноз новоприбывшего или не угадает. Чаще, конечно, ошибалась. Но в этом-то вся прелесть игры и состояла! Найти ошибку, запомнить, что при таких ранениях ничего подобного не бывает, и учиться дальше. Майка закончила курсы с отличием. Приняв присягу, получила звание младшего сержанта. Пускай Верочка больше нос не задирает, мы и сами с усами. Ее оставили работать в том же госпитале, в первом отделении — торакальных ранений.

Перед Новым годом в госпиталь приехали корреспонденты "Красноармейской правды" — писать репортаж о работе врачей. Девчонки-сестры, узнав об этом, устроили в общежитии веселый переполох. Каждой хотелось, чтобы ее сфотографировали для газеты. Кого выберут? Самых красивых или самых лучших? Или просто — кто под руку попадется, того и щелкнут? Вон Наташкин портрет на Доске почета красуется, а она настоящая уродина. Волосенки жиденькие, глаза маленькие, ресницы реденькие, губы тоненькие, — не баба, а чистый крокодил. Возьмут ее или не возьмут? А карточки потом пришлют?

Верочка еще с вечера старательно накрутила рыжую челку на бумажку, а утром подрисовала себе брови чернильным карандашом.

— Везет тебе, Майка, — вздыхала она. — У тебя волосы сами вьются. Другие мучаются, на бигудях спят, а тебе природа всё за так дала, а ты не ценишь. Причесываться чаще надо А то кудлатка — кудлатка ты и есть.

— Зачем причесываться? — смеялась Майка. — Всё равно под косынкой ничего не видно.

— Ду-урочка! Кто ж тебя замуж возьмет, лохматую такую?

— Кому надо, тот и возьмет.

Замполит водил военкоров по отделению, всё показывал и рассказывал. Сфотографировали Доску почета, профессора, просматривающего карточку раненого, врачебный обход. На один из снимков попала и Майка. А Верочка случайно моргнула от щелчка и чуть не заплакала с досады: не видать ей теперь портрета в газете, как своих ушей!

— А когда напечатают? — приставали к военкорам сестры.

— Скоро.

— А вы нам карточки подарите?

— С курьером пришлем.

И правда, прислали, не обманули. На снимке была улыбающаяся Майка — стоит в дверях со стопкой писем в руке. Кудряшки кое-где выбились из-под строгой косынки, взгляд внимательный и лукавый. Подписано: "Выпускница курсов РОККа мл. сержант Соколова раздает почту раненым бойцам. ЭГ N..., г. Реутов".

Заметку девчонки аккуратно вырезали из газеты и повесили в Ленуголке. Знай, мол, наших. Майке даже в голову не пришло, что разыскать ее теперь не составит никакого труда...

—

Однажды на проходной госпиталя появился средних лет майор в распахнутой шинели.

— Здравия желаю, — отрывисто поздоровался он, предъявляя суровой вахтерше служебное удостоверение НКВД. — Где у вас тут замполит находится?

Тетка придирчиво изучила документ, сличила фотографию и только потом ответила:

— На втором этаже, по коридору налево, там спросите.

— Спасибо.

Майор быстро пошел к крыльцу. Дежурная проводила его любопытным взглядом.

Замполитом в госпитале был пожилой капитан, потерявший руку на Халхин-Голе. Он носил смешную и неприличную фамилию Половой. Девчонки краснели, перемигивались и хихикали — вот уж не повезло человеку с фамилией.

— Здравия желаю, товарищ майор. Вы ко мне? По какому вопросу?

— По личному. Здесь у вас Майя Соколова служит.

— Так точно, есть такая. А что случилось, товарищ майор?

— Тут такая штука... Эта девчонка — моя родная дочь. Удрала из дома, и три месяца — ни гу-гу, как в воду канула. Мать чуть с ума не сошла. Хорошо, я заметку в газете увидел. Отправил запрос, есть ли такая. Ответ получил — и сразу к вам.

— Да, запрос приходил. Дочка, значит? А похожа, похожа...

— Как она? Нареканий по службе не имеет?

— Ни единого. С отличием окончила курсы медсестер, старается, к знаниям тянется, с товарищами ладит.

Соколов вздохнул с облегчением.

— Где я могу ее увидеть? Увольнительная — всего ничего, еле отпросился.

— Сейчас вызову.

Замполит снял трубку телефона:

— Первое отделение? Соколову ко мне срочно.

Майка весь день готовила гипсовые бинты для перевязочной. Пыль забивалась в нос, в волосы и, казалось, даже в уши. Насыпать гипс, втереть равномерно, скатать. Насыпать, втереть, скатать, положить в корзину, взять следующий. Закроешь глаза — и видишь повязки, повязки, повязки.

В дверь просунулась лукавая мордашка Верочки.

— Майка, тебя замполит срочно требует.

Работа на мгновение затихла. Сестры с недоумением уставились на свою товарку. Никогда раньше такого не бывало.

— А чего надо, не сказал? — устало спросила Майка.

— Не-а.

— Ну иди, раз велят, — рассудила старшая смены. — Управимся как-нибудь.

Майка скинула грязный халат, вымыла руки, старательно вычесала из кудряшек гипсовую пыль и побежала к лестнице на второй этаж. Верочка, изнывая от любопытства, на цыпочках последовала за подружкой.

"И чего он от нее хочет? Если в анкете что уточнить — так для этого с работы не срывают. Странно".

Как только за Майкой захлопнулась дверь кабинета, Верочка тут же приникла к замочной скважине.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — вытянулась Майка. — Младший сержант Соколова по вашему приказанию явилась.

— Вольно, Соколова. Вон товарищ майор желает тебя видеть.

У окна спиной к ней стоял высокий человек в офицерской шинели.

"А этот-то с какого боку тут?" — растерялась Майка.

Военный обернулся.

"Папа!"

— Уи-и-и-и-и-и-и!!!! — с неприлично громким визгом девушка бросилась отцу на шею.

Растроганный замполит чуть не прослезился:

— Я ж сам отец, двое сынов на фронте. Ладно, вы тут покалякайте, а я схожу покурю.

Он сгреб со стола пачку папирос и вышел в коридор.

Верочка едва успела отскочить и спрятаться в нише у окна.

— Ну, вот и встретились, — сурово произнес Соколов, слегка отстраняя от себя дочь.

"Он теперь... похож на старого капитана из песни про бригантину. Обветренный, похудевший, даже постарел за эти несколько месяцев... морщин прибавилось, седины больше стало. "Капитан, обветренный, как скалы..." Ух ты, орден! Знамя! Вот это да так да!"

"Осунулась. Вытянулась. Бледная. Черные круги под глазами. Едва на ногах держится. Горе луковое".

— Вот ты где нашлась. Ну, спасибо, что жива.

— Папочка!

— Что — "папочка"? Что — "папочка"? Выдрать бы тебя как следует! Да нельзя — большая уже. Мать в Москве с ума сходит.