Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

Он ещё не очень хорошо осознал, что здесь происходит. Но решил, что будет лучше, если соберутся все. Следствию проще. Да и он сам, наверное, что-то сможет понять.

— Кто там? — спросил оперативник.

— Не расслышал, — Лакс отвечал честно, — Вы спроси?те, как войдёт.

На пороге стоял человек в форме. Лакс посмотрел на погоны и определил подполковника. Надо же, и от допризывной подготовки бывает польза.

Подполковник вошёл в комнату и усмехнулся. Средний рост, широкоплечий и лицо, которое казалось смутно знакомым.

— Здравствуйте, господа, — сказал он всем сразу, — Я вижу, расследование идёт полным ходом.

Мужчина выступил вперёд. В глубине клиники послышался шорох, и показалась женщина с пепельными волосами.

— Делаем, что можем. Уже есть некоторые зацепки. Вот, допрашиваем родственника убитого.

— Какая оперативность! А почему протокол не пишите?

— Это предварительное объяснение. Он, похоже, ничего не знает.

— А вы, похоже, собираетесь произвести революцию в криминалистике. Только час, как труп доставили, а вы уже на другом конце города, допрашиваете людей, которые, судя по всему, о преступлении ни слухом, ни духом. Копи, ты знала про Триколича?

Копи помотала головой. Она уже повернулась лицом и смотрела хитрой лисой. Между ней и подполковником было какое-то неуловимое видовое сходство.

— Вот видите, не знала. А тем временем у вас в центре, почти под окнами отделения — целая армия участников конгресса. У них даже фамилии не записали. Правда, удивительно?

— Мы решили начать с места работы... — совершенно неуверенно ответил мужчина.

— Разве это ваш район? Центральный — это только до речки, а здесь уже Радиальная. И я не уверен, что дело поручено вам. Что-то очень быстро его вам поручили. Ещё тело не остыло, а вы уже землю роете.

— Это дело уже имеет большой резонанс. И нам, в свою очередь, неясно, какое отношение оно имеет к комиссии Мантейфель.

Ещё одно знакомое слово.

— Самое прямое.

— В нём замешана ваша дочь. Поэтому, да?

Апраксин даже не поморщился. А Лакс торжествовал. Значит, эта девочка его дочь. Ещё одна верная догадка.

— Во-первых, Ташкун, не пытайтесь меня испугать. Я могу вас испугать намного больше. Во-вторых, вам известно, как был убит Триколич?

— Застрелен из машины с тонированными стёклами. Одним выстрелом. Машина сразу уехала, номер никто не записал.

— Он был убит из обреза, — подполковник поднял палец, — Нарезанными серебряными ложками. До сегодняшнего дня я не верил, что в Кинополе вообще осталось столовое серебро. Оказалось, что я ошибался. И такая расправа может указывать в том числе на браконьеров. Не забывайте — покойный ветеринар. Но и это не главное. Самое главное — вы взялись за дело, на которое вас, похоже, ещё даже не утвердили. И я готов спорить на что угодно, что утвердят на него не вас. Если хотите, я сейчас звоню Курбинчику и уточняю.

— Мы хотели помочь...

— Я знаю, что вы хотели помочь. Я даже знаю, кому.

Мужчина замолк. Апраксин оглядел его с головы до ног, словно примериваясь, как получше окатить его помоями, а потом указал им на дверь.

— Вон отсюда!

Те подчинились.

Апраксин проводил их взглядом, а потом обратился к Копи.

— Микстуру взяла?

— Вся здесь, — Копи стукнула по сейфу.

— А аппарат?

— Он не здесь его держал.

— Это плохо. Надо поискать лучше. А это кто? — он указал на Лакса.

— Сказал, что ассистент. Оказалось, племянник. Он говорит, что только утром приехал.

— А зачем приехал?

— Говорит, поступать.

— Паспорт при себе есть?

Лакс кивнул.

— Принеси, пожалуйста.

Сумки нашлись сразу. Он притащил их прямо в комнату ожидания и стал рыться, пока не добрался, наконец, до внутреннего кармана.

Апраксин сравнил фотографию с оригиналом.

— Похож! Знаешь, что? Тут же опечатывать всё будут. А потом допрос страниц на двадцать, что ты открывал, что двигал, что не на месте. Давай я запишу твой мобильный, а ты сейчас куда-нибудь пойдёшь и там переночуешь. Тебе ведь есть, куда пойти?

— Нет. Я совсем не знаю город...

— Беда... Ладно, попрошу Курбинчика, чтобы завтра с утра здесь всё осмотрели и освободили. Но раньше не получится. В гостиницу какую-нибудь на одну ночь. Или в клуб сходи. Тебе всё равно на работу не надо. Деньги есть?

— Кажется, есть. Но я не думаю, что хватит на гостиницу.

— На клуб хватит. Скажешь, что тебе восемнадцать. Ещё не было такого, чтобы в чужой город с пустыми карманами приезжали.

Лакс пытался вспомнить, сколько денег ему дали на первое время. Это было непросто и вызвало так много мыслей, что на сопротивления их не осталось. Только вернулся в комнату за курткой (Апраксин тем временем проверял, нет ли в багаже бомб или холодного оружия), а когда вернулся, подполковник без лишних слов сунул ему в руки сумку и вытолкнул в фойе. Дверь захлопнулась. Лакс остался наедине со створками лифта.

Надо было что-то делать. На гостиницу он не рассчитывал, в клубы никогда не ходил. Можно было купить билет и поехать обратно в Оксиринск. Но это было бы глупо — жив Триколич-старший или нет, надо было подавать документы и записываться на экзамен. Конечно, стоило посоветоваться с мамой, но это можно было сделать и по телефону. К тому же, за окном было лето, а Лакс был в большом и незнакомом городе, в котором так мечтал попасть.

Он вызвал лифт и снова принялся перебирать варианты. Все они казались ему одинаково дурацкими. Даже удивительно, какой бестолковой делает жизнь любая трагедия.

Створки лифта раскрылись. Внутри был неизвестный.

Он стоял на четвереньках, задрав голову, которая казалась объятой рыжим пламенем. Приглядевшись, можно было разглядеть, что это волосы, заботливо собранные в пряди и поставленные торчком. Такая причёска называлась, кажется, трэшевой и до этой секунды Лакс был уверен, что их, подобно парикам восемнадцатого века, можно увидеть только на большой сцене.

Помимо причёски обращали на себя внимания искусственно потёртая сумка через плечо, усеянная значками, майка с расцветкой, исполненной психоделики и джинсы, при одном взгляде на которые становилось ясно, что такое неуловимое, на первый взгляд обычное качество не может стоить дешевле восьми сотен долларов.

— Клиника работает? — осведомился неизвестный.

— Уже нет. Там всё опечатали.

— И микстуры нет?

— Микстуру тоже опечатали.

— О господи...

Четвероногий зарылся лицом в руки и застонал. Лифт тренькнул, закрыл створки и поехал вниз.

Лакс остался перед лифтом. Створки раскрылись опять. Четвероногий теперь стоял как обычный человек, вцепившись руками в поручень. Он был не старше Лакса, но выше, с длинными руками и ногами.

— Лучевский — это ты?

— А как ты догадался?

Лифт зазвенел и опять попытался увезти свою жертву. Лакс поставил ногу между створок и не дал.

— Не важно. Выходи.

Приступ почти прошёл и Лакс чувствовал себя почти нормально. Убийство казалось чем-то очень далёким, словно оно произошло на другом конце галактики.

Волченя снова подошёл к железной двери, нажал кнопку вызова и почти со злорадством услышал возглас сирены.

— Кто там? — спросил голос. Лакс отметил, что отвечает почему-то Копи.

— Это Волченя. Тут Лучевский пришёл, микстуру просит.

— Сейчас принесу, — и, чуть в отдалении, — Как, parbleu, этот громкий вызов выключить? Надоел реветь!

Тишина и какой-то стук. Потом дверь открылась и показалась Копи с непочатой склянкой.

— Держи, — она сунула склянку Лучевскому, — И смотри, чтобы больше не проливали. На ближайший месяц микстура отменяется.

— Как отменяется? — Лучевский вытращил глаза, — Этого же им на две недели, от силы.

— У вас рядом лес.

И захлопнула дверь.

Лучевский посмотрел на склянку, а потом осторожно переложил её в сумку.

— Что случилось? — спросил он у Лакса, — Ты что-нибудь знаешь?

— Хозяина клиники убили, — ответил наш герой, — кажется. И никого не пускают.

— Прямо в клинике убили?

— Нет. В городе где-то.

Лучевский присвистнул. Свист, надо сказать, был весьма мелодичным.

— Значит, будем без неё... А ты тоже тут лечишься?

— Я его племянник. Приехал поступать. А тут такое, — и Лакс кивнул на дверь.

— Да, вляпался ты порядочно. Уже нашли, кто убил?

— Нет, не нашли. Никто пока не знает. Но там уже человек из Мантейфеля. А меня на улицу выгнали.

— Это не проблема! — сообщил Лучевский, вызывая лифт, — Меня почти каждый месяц выгоняют. А я до сих пор там, где был.

— Ты не знаешь, где можно заночевать? Не в гостинице, а просто переждать ночь, пока они закончат обыск в клинике? Я же не разбираюсь в этом.

— Ну... можно, например, у меня.

На солнце наряд Лучевского засиял всеми возможными красками. Лакс даже попытался определить, что же написано на майке, но буквы были слишком витиеваты, и так и норовили превратиться в деревья, лианы и весёлых зверушек.

— У нас скоро концерт будет, — сообщил Лучевский, глядя куда-то в пространство. Свежий воздух помогал ему лучше любой микстуры, — Пойдёшь?

— Пойду, — Лакс решил на всякий случай соглашаться, — Обязательно пойду. У вас, наверное, интересная музыка.

Лучевский свернул и зашагал в сторону леса. Наш герой последовал за ним. Это выглядело странно, но Лакс успокаивал себя тем, что Лучевский, как местный, должен знать город лучше.

— Я играю в пяти группах, — сообщил Лучевский, не сбавляя темпа, — чтобы стили не смешивать. Но в четырёх проблемы с составом — я там один. Ты на чём-нибудь играешь? Для "Мутантов Царя Хаммурапи" не хватает клавишника, например.

— Нет, ни на чём.

— Придётся учить. Я пока только одну укомплектовал. Называется "Троллейбус Ненависти". Послезавтра концерт, поэтому работы много. С утра сочинил одну песню. А на конце надо не меньше четырёх.

— А сколько у вас уже готово?

— Одна и готова. Будем сегодня разучивать. Вот, посмотри.

Из сумки появилась тетрадь на металлической спирали. Лакс подумал, что такие тетради очень удобные. Надо купить несколько, чтобы конспекты вести.

Большую часть страницы занимали каракули и рисунки. Сверху было написано и подчёркнуто — "Автовокзал" — а внизу, возле большой улыбчивой лошади, собранной из треугольников, громоздились каракули:

Армия зла —

Автовокзал!

Армия зла —

Автовокзал!

Гнал-давил,

Гнал-давил,

Гнал-давил,

Не тормозил!

Гнал-давил,

Гнал-давил,

Гнал-давил,

Не тормозил!

Выше были ещё строчки, но они оказались густо замазаны. Лакс смог разобрать только последние две:

Визг тормозов и клёкот резин!

Они превратят твоё тело в бензин!

— Ты зачёркнутое не читай, это бракованные. Тут вся идея песни вот в чём. Играется один рифф — "армия зла — автовокзал", примерно четырнадцать раз. Потом играется второй рифф — "гнал-давил, гнал-давил, гнал-давил — не тормозил", тоже примерно четырнадцать раз. Или перемешать их можно. И вот так оно играется, а потом, не сбавляя интенсивности, играется всё тише и тише, звук затихает. И читается стих. А потом снова из тишины нарастает интенсивность и оно продолжает играться и ораться, как ни в чём не бывало. Такая идея.

— А где этот стих?

— На другой стороне.

Лакс перевернул сложенную вдвое тетрадку.

Рукопашный автобус по городу едет,

Он перевозит мнимых медведей.

На Заводской, у ворот горбольницы

Он остановится крови напиться.

Заправка закончена, фары мигнут:

Автобус выходит на новый маршрут!

— Как вы будете сбавлять звук на сцене? Там есть что-то специальное?

— Я ещё думаю над этим. Надо пока адаптировать.

Вокруг них уже был лес. Лакс обернулся и увидел стеклянный край здания клиники.

Из главного входа показалась Копи с сейфом в руке. Она тащила его почти без усилий. Прямо над её головой подался внутрь один из квадратов стеклянной стены, и оттуда показалась голова Апраксина. Тот что-то ей сказал, но девушка лишь отмахнулась и, ухватив сейф поудобней, направилась к автобусной остановке. Апраксин исчез, стекло вернулось на место.

— Там дальше мой рассказ, ничего интересного. — продолжал объяснять Лучевский, — я его на отдыхе писал, в Германии. Нижняя Германия вообще творчеству способствует, там каждое слово — песня с припевом и сложным соло посередине. И вот у меня возникла идея про рассказ о том, как я жил под мостом, и у меня был пингвин, которого звали Зигмунд Фрейд. Потом придумал, что под мост пришли фашисты, хотели меня бить, а я от них спрятался. А вот что было дальше — я так и не сочинил. Закончилось вдохновение. Но рассказ лежит, ждёт своего часа. Если его дописать, можно будет в журнале каком-нибудь напечатать. Это же постмодернизм получается, вещь сейчас актуальная. Вообще, у меня много всяких планов сейчас, особенно в июле, перед экзаменом. На каникулах вот планов никогда не бывает, целый день не пойми чем занимаешься. А когда контрольные, или например годовой экзамен — это да, сразу мыслей полная голова. Сейчас вот у меня пока упадок, но это не проблема. Скоро выпускные экзамены. Значит — будет новый творческий подъём, такой, что и готовиться к ним не смогу!

Они уже углубились в лес настолько, что города не было видно. Только широкое шоссе и машины, изредка проезжавшие мимо, напоминали им о близости цивилизации с её многоэтажными домами и искусством постмодернизма.

— Ты слышал Нейтральномолочный отель?

— Нет, — Лакс и вправду её не слышал.

— Это моя любимая. Чтобы играть у нас, ты должен её услышать. И хорошо услышать. Все звуки, до единого. Ничего не пропустить. Хотя нет, подожди, я, наверное, смогу её прямо сейчас поставить. Плеера уже нет, но мобильный должен быть, наверное... Я его, кажется, выкладывал.

Лучевский принялся рыться в сумке. Нашёл ручку, тетрадку, какую-то пёструю повязку, порванные бусы, ещё что-то...

— Нет, мобильного нету. Значит, я и его потерял. Представляешь, как обидно! Позавчера ночью, в Челюстях, потерял рюкзак, а в нём самое ценное — плеер, мобильный и "Кратчайшая история времени" Стивена Хокинга! Можешь себе такое представить, а?

— Челюсти — это клуб?

— Ну ты даёшь! Челюсти — это парк! Вон там, рядом, где железная дорога.

И он махнул левой рукой в сторону тёмных зарослей.

— Послушай, а мы правильно идём? Ты в лесу живёшь?

— Какой тебе лес? Ты что, и Глухарёвку не знаешь?

— Я только сегодня утром приехал из Оксиринска. Извини, совсем не ориентируюсь.

— Оксиринск... — Лучевский задумался, — Кажется, Жан оттуда. А может, и не оттуда...

Среди деревьев проступил большой сумрачный силуэт, окружённый забором. Приземистый и полукруглый, он неуловимо напоминал башни молчания, в которых зороастрийцы оставляли своих мертвецов.

— Что это?

— Это церковь будет. Слышал о Церкви Воссоединения?

— Да, слышал.