— Какое преступление ? — досадливо выговорил он.
— Ну, не знаю! Кража , может быть?
— От Вас не потребуется, любезнейший Даниил Алексеевич, никаких криминальных деяний (точно адвокат, подумал я, хотя и на прокурора похож!..), — кости эти, если Вы о них переживаете, просто за ночь исчезнут, Вы просто под руку не суйтесь, Вы еще науке нужны... Так что скажете? — он пронзительным, каким-то уже хозяйским взглядом уставился на меня.
Я чувствовал себя полным идиотом и не знал, как относиться к этой ситуации. Я понимал , конечно, что в России, в наше коммерческое время, я обречен выглядеть никчемным человеком в глазах абсолютного большинства населения. Наука и вообще-то вопринимается придатком при высокопоставленных казнокрадах и служит предлогом для пилежа и откатов, при том, что были героические люди, которые двигали науку и в условиях хронического финансового удушения, а палеонтология и вовсе казалась какой-то бирюлькой. 'Где здесь деньги'? — как говорил один мой знакомый торгаш по любому поводу. Продать Петрушу? Позволить уничтожить бесценную находку, мечту всей моей жизни? Вот честно, я все-таки мечтал найти такого вот интересного динозавра, которого никто никогда не находил. И я никогда не мечтал зарабатывать поллимона в год и быть директором института. Вот честно. Не приходило в голову. Мне просто плохо, неуютно, унизительно было без денег. Но и сейчас я не чувствовал желания бросить все и немедленно вцепиться в пакетик с деньгами. Скорее я чувствовал в этой ситуации опасность. Все же отказаться от такой суммы? На которую можно будет организовать такие замечальные экспедиции по своему плану, и никто-никто не будет стоять над душой и указывать, что и как мне делать? Черт возьми , это было выше моих сил, это тоже казалось каким-то неправильным.
Адвокату надоело ждать.
— Так что Вы решаете? — и он протянул мне пакет и авторучку (я обнаружил , что все еще держу контракт в руке).
Я рефлекотрно потянулся ему навстречу и вдруг мне показалось, что я слышу угрожающее рычание, то самое , какое слышалось мне нынче ночью, когда я мысленно пытался погрузиться в мезозойскую атмосферу. — 'Предупреждение'! — мелькнуло у меня в голове и я отпрянул.
— Но почему? — страдальчески воскликнул адвокат, по-своему истолковавший мое движение. — Почему?
— Вы понимаете, — забормотал я, как-то униженно сгорбившись и втянув голову в плечи, — мне надо подумать, это очень непривычно для меня, и это сложно, не знаю, смогу ли я... Тут надо все обмозговать...
— Но у нас совершенно нет времени! — как бы для демонстрации того факта, что у нас нет времени, 'Адвокат' посмотрел на часы. Если он хотел этим убедить меня пойти на сделку, то тут он просчитался. Это произвело на меня плохое впечатление, — с детства ненавижу когда меня торопят.
Не зная что еще ему сказать, я развел руками, — чувствуя, что про...ал свой последний в жизни шанс стать богатым, и в то же время с огромным облегчением.
— Ну вот что, — процедил он сквозь зубы, будто сплюнул, и выхватив у меня контракт, ткнул мне в руку свою визитку, — вот, надумаете, позвоните, если не поздно еще будет!.. Но уж это Ваша проблема!
Круто развернувшись ко мне спиной, он, оступаясь на комьях породы, зашагал к вертолету.
Я вернулся к домику, и проводив взглядом улетающий вертолет, сказал, не поворачивая головы к мальчику:
— Миш, поможешь мне в одном деле? —
— Помогу, — сказал он, — а в каком?
— Снеси, дружище, одну штуку на почту... Только так, чтоб не знал бы никто, что это от меня... Мишка принял от меня пакетик и листок с адресом матери, и проникшись напряженностью момента, во весь дух припустил к поселку...
Я сфотографировал Петрушу во всех ракурсах и велел ребятам ускориться насколько возможно с подготовкой скелета к перевозке. Затем позвонил в Благовещенск о выделении траснпорта , который нам обещали. На следующий день мы могли бы уехать. Не слишком ли я запаниковал? — думал я, сидя вечером у костра. Ну, Палеотексинс серьезная фирма, но ведь мы на своей территории, что они могут нам сделать? И куда они так торопятся? Может стоит сообщить в милицию? Хотя если тут замешаны иностранцы, то это дело ФСБ? Я выругал себя за паникерство, и отбросил все эти мысли к черту. Мы сидели, пили чай, курили. Пришел Мишка. Сел рядом и мы молчали вместе и поглядывали на звезды и было хорошо. Потом Пашка и Юрик ушли в поселок к девчатам. В яме, заботливо укрытый брезентом, спал чутким вечным сном таинственный Петруша. Мне хотелось думать, что он нас понимает. Понимает в этом чувстве, чувстве прикосновенности к тайне, которая рождает вечность. Затем Мишка, как маленький, сказал:
— Дань, смотри: звездочка падает!
А мне эта звездочка сразу не понравилась. Мы как зачарованные смотрели как это подлое небесное тело сначала тихо опускалось, а потом, с реактивным ревом и скрежетом стало расти в размерах. Мы не понимали, что это такое, ну как нам было такое подумать? Но тот жареный петух, который решил в эту ночь быть нашим ангелом-хранителем (или напротив наш ангел-хранитель, играющий роль жареного петуха) и заставил нас вообще посмотреть в сторону падающей звезды, подкинул нам еще одну мысль:
— Ракета! — заорал я, и схватив Мишку в охапку (а он был нелегенький) кинулся с ним к раскопу, который был к нам поближе. Мы успели схорониться и выглянули из-за так сказать импровизированного бруствера: Что за черт там летит? Полученных в армии знаний оказалось достаточно чтобы понять — крылатая ракета, большая, с плавниками, как крупная акула, она шла прямо на Петрушу. Ракета рыскнула раз-другой, корректируя курс и нырнула в дыру в земле. Ударило ослепительное пламя взрыва, лицо обожгла быстрая волна жара и меня швырнуло, выбивая дух об каменистое дно нашего убежища. Мы с Мишкой были живы. А вот Петруша, похоже, только что отдал свою вторую жизнь, или вернее сказать, свое каменное посмертие, во имя науки.
Оглушенные и полуослепшие, мы вылезли из приютившей нас ямы, настороженно оглядываясь, подозрительно щурясь на небо. Домик наш, где хранились наши пожитки, документы и экспедиционные деньги, стерло с лица земли. Доски, раскиданные вокруг, тлели и дымились. Мы заглянули в Петрушин раскоп , там была теперь воронка раза в четыре больше, и раза в три глубже, края воронки были оплавлены. С первого взгляда было ясно что ни пылинки там не уцелело.
— Мне кажется, — сказал Мишка, — тебе надо отсюда сваливать и чем скорее...
— Погоди, думаешь, это не случайность?
— Не , это не случайность, — сварливо отозвался Мишка, вытряхивая грунт из ушей и волос, — это совпадение. Совпадает это совпадение с твоим адвокатом. Он же сказал, — ПЕРЕЗВОНИТЕ , МОЛ , ЕСЛИ УСПЕЕТЕ. Ну вот , можешь теперь перезвонить. Но я бы не советовал... Ракета очень точно пришла. Этот мужик, он тебе маячек туда подкинул, наверно. Я в игру такую играл...
Я всерьез принял его слова.
— Слушай, друже, найди там хлопцев моих, расскажи им, скажи, — пусть выбираются отсюда. НЕ думаю, что им что-то грозит... Но все же... Ладно?
— Ладно. — Мишка хмуро кивнул. Для него наша находка была праздником души, хрустальной невероятной сказкой. И вот эта сказка кончилась. Если подумать, довольно сказочным образом...
Мы расстались на станции, обменявшись телефонами. Я считал себя обязанным перед пацаном. Чем могу буду помогать, надо бы его в Москву вытянуть... Мишка, ссутулившись, побрел к поселку. Я нервно курил. До электрички оставалось сполчаса, когда к станции подъехал милицейский бобик, и, осторожно скрипнув тормозами, остановился. Из машины вышел аккуратный лейтенант и направился прямо ко мне, доставая на ходу сигарету.
— Простите, — он был отменно вежлив, да и сам был как с картиночки, чистенький, молоденький, блестящий и чуть ли не скрипучий, как новенький ботинок, — простите, у Вас огоньку не найдется?
Я поспешно достал зажигалку и держа ее правой рукой, протянул милицонеру , прикрывая в то же время левой от легкого ветерка, случившегося в ту минуту. Когда мои руки оказались в наручниках, я удивился и посмотрел на него, открыв рот. Сигарета выпала на платформу.
— Пройдемте. — без эмоций сказал милиционер. Лицо его было серьезно и внимательно.
Задавать вопросы я начал уже в машине.
— За что? Куда едем? В чем меня обвиняют? — стандартный пакет вопросов , возникающих у людей, впервые и без подготовки столкнувшихся с машиной правосудия. В машине было еще двое таких же новеньких и блестящих сержантов, между которыми меня запихнули. На мои вопросы никто и не думал отвечать. Они сумрачно поглядывали на меня и молчали. Лейтенант вежливо сказал:
— Подождите, пожалуйста. Приедем — все узнаете.
Я стал нервно зевать, и вскоре , поддавшись монотонности пути , задремал, кажется склонив голову на плечо одному из сержантов.
Меня разбудили , тряся за плечо.
— Выходи.
Я вышел. Было темно. Мы явно были не в городе.
— Заведи только поглубже. — сказал лейтенант и закурил. Огонек сигареты осветил снизу его лицо. Лицо было как лицо (хеллоуинская тыква?), но мне стало страшно смотреть на него и я поспешно отвернулся. Меня дернули за руку, свели с дороги и потащили в лес. Запахло хвоей.
— Ребята... — сказал я хрипло (чертовски пересохло горло), — а что...
— А вот тут можно... — не слушая меня, сказал один из сержантов, — можно... — согласился второй.
— Погоди-ка , — сказал первый, — я полотенце в машине оставил, принеси, а я тут побуду...
— Да шмальни ты его, охота еще возиться!.. — лениво возмутился второй.
— Хе, шмальни, шуметь нельзя... Ну беги уже... — голос первого сержанта звучал недовольно.
— Ну потерпи, — обратился он ко мне, — уже недолго осталось, счас уже...
— А что происходит? — я наконец собрал в себе достаточно сил, чтобы полностью выстроить фразу.
-Что происходит! — сержант раздражился, послышались мягкие шаги второго сержанта, — да откуда я знаю, что происходит. Я не знаю, и тебе не надо. Пришло время — родился, пришло время — умер. Вот так.
Подошел молча второй сержант. Только это был не второй сержант, а совсем другой человек. Хоть и в фуражке. В темноте не разглядеть его было. Он сделал быстрое движение рукой, издал звук словно кашлянул. И сержант, шумно выдохнув, повалился на него. Вновьприбывший, подставив руку и вытянув прямую ногу скатил тело сержанта по своему боку и аккуратно пристроил наземь.
— Ну что, Даниил Алексеевич? Рад видеть. — Он говорил громко и приветливо, по-военному приложил руку к козырьку фуражки. — А Вы ведь в Благовещенск собирались? Немного в сторону заехали. Хотите, подвезу?
— А что Вы так громко? Вдруг те услышат , у машины?
— Не услышат, — сказал он уверенно, — они уже отдыхают.
— А Вы кто? — спросил я , хотя мне было все равно.
— Ах да , за делами забыл и представиться. Капитан-лейтенант Сидорцов, между прочим, поклонник Вашего таланта...
Глава 4. Сны.
-... Он жив. Это точно. Но... Он сейчас в каком-то странном месте... Оно защищенное и Ваш сын там в безопасности, я чувствую силу, которая охраняет его. Но эта же сила не пускает меня туда, я не могу увидеть, где это и что с ним. Думаю, там опасно, Вы только повредите ему и себе... — Косма сказала это так убедительно, что старушка Соловьева всем своим видом выразила согласие, не стала и спорить, — Вы не волнуйтесь, я знаю, с ним будет все хорошо. Мы увидим это позже. Когда я увижу место, мы, я думаю, сможем с ним связаться, он сам позвонит. Просто он сейчас не может. Ему не позволяют. Давайте так: оставьте мне фотографию — я буду время от времени поглядывать, как там дела. Как только что-то изменится я Вам позвоню. А дня через два мы с Вами встретимся и подумаем, что делать дальше!
Косма произвела на старушку Соловьеву такое впечатление , что перед дверью она обняла и даже поцеловала девушку, и вдруг спохватилась:
— Господи! А это... — она показала пальцами циркуль, — где он?
Они обыскали всю комнату , где Косма проводила сеанс, но 'циркуль' как сквозь землю провалился. Косму совершенно не радовало, что циркуль, который был ей теперь неприятен и даже страшен (она не стала загружать старушку деталями того, что видела пока лежала непритомная), поэтому Косма приложила все усилия чтобы найти пропажу. Выбравшись на четвереньках из-под стола и столкнувшись носом к носу со старушкой, которая тоже на четвереньках заглядывала под кресла и стулья, Косма поняла, что 'циркуль' пропал всерьез и надолго. Она развела руками.
— Найдется! — преувеличенно бодро сказала она.
Соловьева покорно покивала:
— К Вам, кажется, обращаются в подобных случаях? — не без яда спросила она.
Впрочем, расплатилась она щедро, а стало быть осталась довольна Космой.
Оставшись одна, Косма в задумчивости направилась на кухню. Требовалось перекурить то, что случилось. В ушах у нее звенело, во рту был привкус железа, на душе смутное беспредметное беспокойство. Остаток вечера она провела на кухне, уютно закутавшись в плед и глотая горячий ароматный кофе. Время от времени она курила, и скурила за весь вечер три сигареты. Она с удовольствием думала о деле Соловьева. Настоящее, серьезное дело. Не то, что раньше, — искать пропавших домашних любимцев, сбежавших с любовниками жен и мужей. Да и Данила был симпатичен ей. Открытое светлое лицо, прямой взгляд. У Космы было чутье на фотографии. По фотке она хотя и довольно смутно могла ощутить некое резюме человека, какой он — злой-добрый, холодный-теплый, светлый -темный... и более тонкие нюансы. Данила был как запах полыни, как ковыль, как весенний ветер, было в этом человеке что-то степное, вольное , солнечное. Впрочем это чутье имеют в большей или меньшей степени все женщины-эсперы, в просторечии именуемые гадалками. Ее снова передернуло, когда она вспомнила свое переживание, как громом поразившее ее в момент контакта с артефактом. Пропал артефакт? Чудесно! Значит, он пока не нужен. Она и сама чудесно все помнит. Ага, такое не забывается. Она откинулась на спинку кухонного диванчика и закрыла глаза, чтобы снова увидеть это:
Когда она коснулась 'циркуля' словно ток пробежал по ее руке, и ярчайший, божественный свет вспыхнул в глазах, пережигая даже не сетчатку глаз, а само понятие восприятия света у нее в мозгу. Она судорожно, мучительно вздохнула и вытянулась всем телом, словно пыталась встать на цыпочки и вытянуть шею, чтобы подальше заглянуть за горизонт, только лежа. Затем свет погас, и когда она осмелилась открыть глаза , вокруг был уже серый сумрак безвременья, она шла по серому коридору, составленному колеблющимися нематериально-туманными поверхностями. В нем было сыро, и удушливо, воздух не двигался совсем. Туманные стены испускали слабый молочный свет. Косма чувствовала себя младенцем, следующим к свету таинственного внешнего мира по материнскому тазовому ходу. Серый мрак перед ней лопнул столь внезапно, и столь стремительно, что она едва не упала, и буквально ввалилась в этот таинственный внешний мир, и свет его зло хлестнул Косме по глазам. Когда отошли слезы, она увидела обычный день. Но этот обычный день был не в обычном месте. Она была в лесу. Светлом и прекрасном, но каком-то чужом лесу. Косма не поняла, что именно не так с этим лесом, то ли запахи, то ли формы растений, то ли солнце светило по-другому, черт его знает, что было не так в этом мире, только он был какой-то свежий, утренний, ранний, молодой. И еще он был опасный. Не место было человеку в этом лесу, само пространство этого леса отрицало присутствие человека в нем. Все вокруг словно бы безмолвно вопило: 'Уходи! Убирайся, пока цел!!!' и адреналин в крови Космы тоже вопил : 'Беги! Спасайся! Прямо сейчас!!! Беги сломя голову, уноси свои ноги! Скорее прочь отсюда, вон из этого дрянного места!' Поскольку прямо сейчас Косма не могла никуда убраться , а призывы адреналина становились все громче и мешали нормально воспринимать окружающее, пришлось отключить все эти навязчивые предупреждения. Заглушив воющую в голове сирену и потушив сигнальные огни (она умела это делать), Косма смогла осмотреться. Свежий густой смолистый воздух щекотал ноздри , пьянил , кружил голову, хотелось смеяться, да что смеяться, хохотать, танцевать! Легкие развернулись , и будто бы загудели, завибрировали, кровь горным ручьем зазвенела в жилах. Вокруг высились стройные высоченные сосны (кедры?), кора их отсвечивала золотом в лучах солнца. Понизу, у подножия стволов тянулось и заплетало все обозримое пространство зеленое кружево растений поменьше. На первый взгляд, они напоминали заячий холодок, только гигантский, их верхушки были метра на два выше головы, а стебли были травянистыми. Папоротники, — смутно пронеслась перед внутренним взглядом Космы картинка из учебника. Ну, отдаленное сходство было... Она споткнулась о ползучее растение, какими была здесь устлана земля, поверх слежавшегося плотного ковра хвои.
