Римским гастрономам теперь весь мир поставлял удивительные продукты для их кухни. Писатель Варрон свидетельствует: повара богачей жарили павлинов с острова Самос, рябчиков из Азии, журавлей из Греции. Закусывали устрицами из Южной Италии, на сладкое подавали египетские финики. Самые неистовые гастрономы изобрели даже кушанья из... соловьиных язычков.

И вот в Риме, который еще недавно гордился героями, самым славным человеком стал 'великий обжора' консул Лукулл. Он был образованным человеком, смелым воином и совершил поход в Армению, бывшую тогда могущественной державой. Однако никто не помнит уже, что Лукулл был полководцем и что он владел огромной библиотекой, в которую допускался каждый жаждущий знаний ценитель литературы: в памяти народов остались расточительство и обжорство Лукулла, роскошные пиры которого вошли в поговорку.

Википедия.

**Сибарит — [греч. sybarites, букв. житель г. Sybaris, древнегреч. колонии в Ю. Италии] (книжн. презрит). Изнеженный человек, живущий в роскоши и предающийся праздности и удовольствиям, бездельник.

Словарь Ушакова.

* * *

Рассказ о туалете взят с сайта: http://water-closet.narod.ru/prikol_beduin_wc.htm

Загадка.

— Как разделить ПУК на пять частей?

— Пукнуть в перчатку.

Глава 4.

Абсолютная уверенность в своей правоте проистекает только от дефицита ума и недостатка синяков...

Кто-то знаменитый...

Абсолютно опустившийся человек брел по лесу. Он 'был бос, наг и голоден', а также грязен, вонюч и зол. И все это про меня. 'Еще он был немножко сумашедший' поскольку шел по незнакомому лесу, наверняка полному разных опасностей и разговаривал сам с собой. Периодически пел песни и естественно вел себя и выглядел как последний дурак.

Да-да! Это все обо мне. Человек мало того, что стадное животное, так он еще воспитанник масс культуры и прочих 'медиа'. У меня потихоньку ехала крыша. Пообщаться было не с кем.

Врал, как есть врал — этот писака Даниель Дефо. Не мог остаться этот Робинзон Крузо нормальным, проведя столько времени в одиночку. Не, были там какие-то монахи отшельники. Ну их, во-первых навещали (иначе откуда бы узнали про их 'подвиг'). А во-вторых — это дело было добровольное. А в третьих... впрочем, хватит и первых двух.

А я уже неделю шел по лесу и тихо охреневал. Нет, не сказать, что все так плохо. Я потихоньку приспособился. Уже второй день шел вдоль реки. Рыба тут непуганая. На кусок завонявшего мяса бросалась как оглашенная. Клев был как надо. Единственный минус это то, что приготовление завтрака занимало не пятнадцать минут как обычно, а пару часов. Ещё вчера я решил, что забросило меня куда-то весьма далеко и что торопиться не надо. Вчера я наловил рыбы, а мой изрядно окрепший под невзгодами жизни организм смирился и принимал любую пищу. Я видел множество зверей и птиц, но на меня никто не рискнул нападать. Из чего я сделал вывод, что человека тут знают и если не боятся то, по крайней мере, опасаются. Наловив рыбки, я ее выпотрошил и аккуратно запек над огнем и, чавкая и давясь от нетерпения, сожрал, облизывая пальцы и не пользуясь салфеткой.

А насчет крыши? Я уже вел умные разговоры, работал дагестанским комментатором* и развлекал сам себя анекдотами. Немного поработал современным певцом. (Я тоже практически безголосый, как и основная масса 'певунов', только я отдаю себе в этом отчет, а 'желающие успеха любой ценой', увы нет). И наконец, узнал, что из всех песен в лучшем случае могу вспомнить только припев. Причем возжелав спеть в голову лезла жуткая дрянь типа 'Белые кораблики' или тирольские напевы, на которые меня периодически пробивало. После чего долбанный лес оглашался дикими воплями сорвавшего голос идиота — певца. Пугавшего возможных хищников и привлекавшего людей. Периоды неконтролируемого словарного поноса сменялись периодами безмолвных раздумий. Убедившись, что поблизости нет людей, а животные тоже должны опасаться незнакомых сумашедших. А никем иным я и не мог оказаться.

На восьмой день одиночество кончилось. Я нашел людей. Но сказать, что это принесло мне радость, я не могу.

Я из лесу вышел — 'был сильный мороз'. Робинзонада моя закончилась. Я в духе Фарады мог воскликнуть — 'здесь живут люди'.

Идя по какой-то звериной тропке и сделав очередной шаг, я поднял глаза и обомлел. Передо мной находился луг, окаймленный петлей реки. На пятачке метров в пятьсот стояли чумы. Никак по-другому эти сооружения я назвать не мог.

'Мля-а... всё-таки занесло к Абрамовичу',— это была почему-то первая мысль, которая меня посетила. В великой растерянности я стоял заливаемый чувством радости.

'Лю-у-ди-и... наконец-то какая-то определенность. Этот анабасис** — уже порядком заманал'. Хотя сказать, что эти 'домостроения' принадлежат подданным беглого олигарха с уверенностью я не мог. А вот беглый он или просто так уехал, я тоже не помнил. Все кто в Англии... вроде как беглые. Двое так точно. А вот остальные...? Черт его знает. Так вот может, и обидишь хорошего человека. А он вроде всем там чукчам по мешку сахара роздал... и даже что-то вроде построил. То ли больницу, то ли магазин... неплохим человеком оказался. Кроме снега, там, по-моему воровать в промышленных масштабах нечего. Но по ходу, я никак не на Чукотке. Климат насквозь знакомый. Опять же деревья такие же.

В твою... кредитную историю здоровый минус. Это чё... я по времени подвинулся?

В поселении с десяток чумов. Мальцы какие-то возятся. Собаки бегают. Свиньи роются в грязи. Внешне они почти ничем не отличаются от той, которую я пристрелил недавно. При воспоминании о ночных последствиях обжирона я непроизвольно скривился. Но тут наконец-то люди... Вон пара полуголых теток в шкурах чего-то делают на реке. Пацаны рыбу ловят. Эдакая мирная картина.

Правда продолжалась идиллия недолго. Так сказать, инкогнито — мне удалось побыть совсем немного. Не успел я сделать и пары десятков шагов в сторону 'цивилизации', как меня заметили. Первыми оказались вездесущие собаки. Сначала отреагировала одна сука. Причем в обоих смыслах. Потом вторая, потом заорал 'часовой' поднимая тревогу. Следом 'оперное крещендо' лая подхватила целая стая 'кабыздохов'. Они сильно напоминали лаек загнутыми хвостами... и, были похоже с большой примесью волчьей крови. Стая метнулись ко мне с весьма недвусмысленными намерениями.

Собак я не боюсь. Собак я люблю. Собачка никогда не кусается просто так. А вот если укусит... то... она совсем не виновата. Виноват хозяин. Собаке я естественно съезжу по морде. Не без этого. А вот хозяин или хозяйка ответит по полной... И в рыло за это я заряжу, без сомнений и скидок на пол, возраст и социальный статус. Были, знаете ли, прецеденты. И старушке треснул (правда, слегонца — боялся прибить). И 'быку', с харей мало отличающейся от питомца бойцового пса, было дело — зарядил в дыню. Сам правда немного получил, но драка была знатная. Клинит меня в некоторых ситуациях жутко. Вот такой перекос загадочной этой штуки — психики.

Взял собаку — будь готов ответить за все ее действия. Она должна слушаться. А как в нее вколотить это, лаской или пинками — это дело второе. В таких вопросах я жуткий жизнелюб. Собак я люблю гораздо больше людей. И если хозяин не справился и собака просто так укусила или попыталась укусить человека (меня разумеется), то я в меру сил стараюсь исправить досадное упущение. И уже своими пинками вколотить знание и ответственность за животное в бестолковую голову хозяина.

Пока собаки бежали, я успел перезарядить верхний ствол с дроби на картечь. Так я себя поуверенней чувствую. И если собаки кинутся, придется валить их... как не жаль...

Тем не менее, успел я едва-едва.

Жизнь приучила, ко всему относится с ба-альшим подозрением. Взяв наизготовку ружье, я ждал. Подбежавшие собаки видя, что я не двигаюсь и не делаю провокационных действий (не ору, не топаю ногами, не бегу, и не пытаюсь их погладить) — надрывались, предупреждая хозяев о незваном госте. Они грамотно взяли меня в кольцо. А в стойбище между тем началась суета. Бабы кинули... так и хотелось сказать — мокрое белье, но нет. Они бросили мокрые шкуры. И с криками стали забегать в чумы, из чумов. Издали было сложно разобрать те или другие вбегали и выбегали из построек элитного жилья. Вот то, что пинками сопровождали любопытствующую 'молодежь' в яранги, было хорошо видно. Какие-то лохматые мужики суетились, спешно вооружаясь.

С того места где я стоял, вооружение было плохо видно, но копья и луки я разглядел хорошо. Пара минут, и толпа грязных аборигенов двинулась ко мне. На ходу они перебрасывались какими-то фразами. Когда гоп-компания приблизилась, я насчитал полтора десятка мужчин различного возраста. Одеты они были в грязные и весьма засаленные шкуры. Когда электорат приблизился, я ощутил жуткое амбре. Воняли они преизрядно, это чувствовалось издалека. Все какие-то засаленные и потертые — это я уже про мужиков, а не про шкуры. Они, в общем-то, стоили друг друга. Сальные волосы, рожи разной степени бородатости и такие же грязные и немытые. Мля, вот кого надо снимать для 'хеденшолторсэв' и прочих моющих и воняющих. Гигиена во главе с цивилизацией досюда не добралась.

Вооружение 'ополченцев' — лук, палка с жильной тетивой. Стрелы с костяными наконечниками. Пара копий с костяными наконечниками, остальные походу с кремниевыми. Присутствовали затейливо вытесанные дубинки и эти... как их... — каменные топоры. Палка с остроконечным камнем. (Вот уж не думал, что увижу такой девайс вживую). Ну и на поясах тоже, типа ножики. Точнее эти скребки каменного века чуть не в локоть длинной я идентифицировать тоже по-другому не мог. Но вот представить себя любимого пырнутым эдакой самопальной 'заточкой'... смог запросто. Мне как-то сразу при этой мысли поплохело. Открытые плечи и бицепсы бугрились мускулами, куда там нашим качкам. Но всё равно дохловатые они все какие-то... недокормленные. И с преизрядным недостатком в зубах.

Настроение у 'бойцов' — внимательно-настороженное. Никакого описанного в многочисленных книгах гостеприимства в их глазах я не обнаружил. Они смотрели настороженно и завистливо. У всех были смугловатые хари с длинными, черными, нечёсаными космами. Ну и у некоторых были затейливо заплетенные косички. Наверное, они уже посмотрели 'Модный приговор' на 'Первом' и впечатлившись тамошними изысками претворили их в жизнь. Чем-то все они напоминали северян. Точнее идентифицировать национальную принадлежность я затруднился.

Вперёд шагнул могутный гном. Росту в дядьке было метра полтора, и походу он тут был главным. Об этом свидетельствовало несколько перьев в его космах и пара ожерелий из чьих-то зубов и клыков. Вот этот атрибут доблести произвел на меня неизгладимое впечатление. Клычья и когти неведомых тварей весьма впечатляли. Мое живое воображение услужливо дорисовало к ним все остальное — лапы, пасть и рост. Судя по всему, столь милые зверушки водятся в окрестных лесах. И как я с ними не встретился? Счастье то какое!

Вышедший вперед 'предводитель дворянства', рявкнул на надрывающихся собак и, наподдал ближайшей, не успевшей отскочить. С глубоким удовлетворением посмотрев на пролетающий и визжащий комок, он видимо удовлетворился сей картиной. Проводив ее глазами, он, как и я, сделал правильный вывод: 'Низко пошла — видать к дождю'. Подкрепив таким незатейливым образом свой авторитет, он, сделав пару шагов вперед разразился пафосной речью. При этом он ухал, цвикал, подпрыгивал и, походу кого-то копировал с вопросительными интонациями.

Некоторые, видимо самые удачные обороты этого говоруна, когда он величественным, как ему казалось жестом, обводил 'нивы и пажити', встречались стоящей сзади массовкой одобрительным гулом. Зачем он при этом потрясал здоровенной дубинкой и бил себя кулаком в грудь я не очень понял. Пуля все равно быстрее — он не мог этого не понимать.

Он точно был записным краснобаем, типа местным Цицероном

* * *

. Но... его усилия пропали втуне. Я ни хрена не понял.

— Моя твоя не понимайт! Нихт ферштейн — дефективный. Понял!? — высокопарно и понятно объяснил я ему "статус кво".

— Гу? — обратился он ко мне с вопросительной интонацией.

— Ну не местный я. Не местный...

Отчего-то вспомнив про 'Приключения Шурика' я, как и Федя перед прорабом, прошелся чуть не вприсядку по кругу, притопывая как он, и сказал, показав на рот:

— Ням-ням. Понял? Жратеньки.

Чё-то как-то похоже он не сильно догнал в моей просветительской речи, и я ему перевел еще раз:

— Хлебца! Ам-ам... Матка — курки, млеко, яйки! — зачем-то на ломанном русском выдавило из меня подсознание последнюю фразу из какого-то кино про оккупантов.

Посмотрев на мои потуги перевоплощения, вождь довольно осклабился, гугукнул что-то снова и скомандовал своим клевретам

* * *

— Кыгыр.

Толпа разразилась малопонятными криками. (По ходу он объявил корпоратив). Что еще может вызвать ТАКОЙ неподдельный энтузиазм у масс? С большим энтузиазмом население жестами стало приглашать меня в селение.

'Черт меня возьми! Они, что тут партизаны что ли?', — подумал я, потому что мою последнюю фразу они, похоже, поняли и перевели для себя правильно.

Собаки изредка дружно взлаивали и истерически взвывали, присоединяясь к воплям аборигенов сопровождающих меня. А те в свою очередь, что-то жизнерадостно орали в сторону стойбища. Чего там можно было разобрать, черт его знает. Но те бабы, которые оставались в селении видимо умели читать по губам, потому что разобрать в разразившийся какофонии можно было только звук пионерского горна. М-да, на большее вряд ли стоило рассчитывать.

Радовало одно — похоже, меня хоть покормят. Особой враждебности никто не высказывал. Но держался я тем не менее настороже.

'Куда и в когда я попал' — эмпирическим путем определить достаточно сложно. Но то, что я никак не в современной Якутии или Монголии — это точно, несмотря на раскосые рожи вокруг.

В Монголии много коней и степь, это я по телеку видел, а в Якутии всё время тренируются лыжники. Ни коней, ни лыжников я вокруг не наблюдал. Да и вряд ли наши биатлонисты трезвыми будут бегать с каменными топорами на лыжах. Да и вдобавок — тут все трезвые.

Остается предположить, что я в каменном веке. Но неандертальцы вроде были с этими, как их... с надбровными дугами. А у этих вполне нормальные рожи. 'Кто это и где я?' — надо разбираться. Может я на севере, где-то в Лапландии?

Я моментально провел ревизию своих знаний о Лапландии. Сходу вспомнилось только водка 'Лапландия' и рот наполнился слюной. Что у них там еще было? Олени, чумы и большое бревно. Да. Там у них было большое и полированное бревно. Про бревно я точно знаю. Один мужик где-то там путешествовал... и забрел к лопарям. И вот тогда-то у них он впервые и увидел эту диковину. Лежит возле чума оху... э... огромный, полированный и неприподъёмный ствол. Он сразу же заинтересовался и спросил: 'А зачем оно?'. Добрые лопари ему ответили и даже показали, как они его используют.

Когда гости или хозяева, обожрались на пиру — они выходили из чума. Нет, они не перекуривали! Они ложились животом на это бревно и таким макаром, укатывали еду. Вот такой вот парадокс. После чего оне возвращались обратно и продолжали жрать. Это чтоб больше вместилось. Вот такой вот выверт культуры. Это помнится, в свое время меня поразило и потому запомнилось. В отличие от тех же греков или римлян, жратвы у них было мало. Те греки-извращенцы после пира... не, не после — во время пира, щекотали пером в горле, чтоб проблеваться и опять жрать. Оттуда, наверное, и образовалась поговорка — 'Жрать в два горла'. А в первом случае, наверное, образовалась присказка: 'про пузопрокатный цех'.