Zemlya za okeanom (plus 13)

Наибольшее скопление десантников оказалось на северном склоне, откуда они начали спускаться, открыв жестокий огонь по второй стрелковой партии и резерву возле порохового погреба. Генерал-губернатор приказал конным батареям мичманов Белавенца и Урусова выдвинуться вперед и открыть огонь на картечь. Полевые пушки успели сделать по два выстрела, прежде чем партия поручика Губарева не сошлась с неприятелем в рукопашной схватке.

Капитан еще до получения приказания, слыша на горе выстрелы, велел свезти на берег стрелковую партию фрегата, которую и дал мне в командование с поручением — взобравшись на гору, ударить на десант с тылу в штыки...*(6)

Рассыпав свой отряд цепью и соблюдая равнение в парах, как на ученье, подымался наверх, несмотря на неумолкаемый ружейный огонь засевшего там неприятеля. Подойдя к неприятелю на ружейный выстрел, я рассыпал отряд в стрелки и начал действовать; но поднявшись выше в гору, слыша у себя на правом фланге "ура", заметил, что за кустарником, лощиной, незаметно для себя врезался между двумя ротами французов. Едва замыкающие одной из них показали спины, как, разделив свою партию пополам, я приказал дать залп в них и в головную шеренгу второй роты, а затем, желая покончить дело разом, я скомандовал "вперед в штыки", что, будучи исполнено с быстротою и стремительностью, обратило неприятеля в бегство. Французы не ожидали такой стремительной и внезапной атаки. Вид убитых товарищей вызвал замешательство десантников, считавших, что в тылу у них должны быть свои. А во второй колонне никак не могли поверить, что напасть на них осмелились менее полусотни русских моряков.

Никогда еще ранее Барановская гора не вмещала такое количество людей. Сквозь деревья и зелень кустов мелькают красные мундиры англичан, синие — французов, зеленые — подоспевших наших драгун, алые рубахи матросов и коричневые и серые сюртуки и кожаные куртки ополченцев. Стоит ружейная трескотня, гремит артиллерийская канонада. У союзников — шум, беготня, неразбериха. Барабаны бьют наступление, им на разные голоса вторят рожки. Английские, французские ругательства и проклятия сменяются криками "ура". Нет ни колонн, ни взводов. Для их построения не было ни места, ни времени, ни возможности.

Бой, вспыхнувший сначала на северном склоне, почти сразу же закипел по всей вершине, перейдя в общую штыковую схватку. Однако общего фронта не было и каждая из наших партий смело атаковала противника по Суворовскому правилу: "врагов не считают — их бьют".

Мичман Фесун, удачно зашедший в тыл союзникам, не мог на этом этапе видеть полной картины сражения. Её видел Путятин.

"Подъем духа был исключительный. Малочисленные отряды наши, воодушевленные храбрыми командирами, дружно и безостановочно шли вперед, стреляя в неприятеля, и потом с криком "ура" почти в одно время ударили в штыки. Видя наших повсюду, не зная, что в городе нет никакого резерва и по стремительности наступления считая, что имеют дело с неприятелем, превосходящим в числе, союзники смешались. Противник держался недолго и, несмотря на свою многочисленность, побежал в беспорядке.. Всякому военному покажется невероятным, что маленькие отряды наши, поднимаясь на высоты под жестоким ружейным огнем, осыпаемые ручными гранатами, успели сбить, сбросить и поразить англичан и французов."

Даже наиболее объективный из иностранных описателей боя де Айи и тот через много лет утверждал: "Русские получали беспрерывные подкрепления из города и с батарей и скоро заняли северную сторону горы".

Никаких подкреплений атакующие не получали и не могли получить — их просто не было. В бой были брошены все резервы. Стрелковые роты, драгуны, моряки с фрегатов, все способные ещё держать оружие канониры с "Западной" и "Барановской" батарей под командованием гардемарина Давыдова. Путятин бросил в атаку даже свой последний резерв — 30 стрелков с порохового погреба. Всего 743 бойца против 950 союзников занимавших позиции на вершинах крутого склона.

Малая численность компенсировалась смелостью и решительностью контратакующих. Путятин доносил, что "...одушевлению не было предела. Один кидался на четверых, и все вели себя героями... Я был счастлив всеми офицерами и нижними чинами, исполнившими свой долг". В качестве примера он приводит эпизод, к сожалению без указания имён. Матрос который, уронив в схватке ружье, скатившееся под гору, побежал за ним и там неожиданно наткнулся на двух вооруженных англичан. Безоружный моряк не растерялся, вскочил им на спину, ухватился за шеи, поехал на них верхом и стал звать на помощь. "На крик прибежал индеец-мальчик лет 16 и заколол поодиночке обоих англичан".

Опытные охотники прекрасно маскировались в лесу, стреляли редко, но наверняка, выбивая в первую очередь командный состав. В первые же минуты боя тяжелые ранения получили офицеры с "Пайка" — Блэнд, Робинзон, Чичестер, Кулум, Клэменс, с "Президента" — Говард, Палмер, Морган. Сраженный насмерть, пал лейтенант Баммлер, личный адъютант де Пуанта. Пуля пробила сердце лейтенанта Гикеля из известной на французском флоте морской фамилии и лишь на десяток минут пережил лейтенанта его младший брат. Де Айи признает: "У нас были тяжелые потери. Мы потеряли треть своих людей. Офицеры особенно дорого заплатили за свою честь".

Стороны сошлись вплотную и перемешались. Гребень превратился в сплошное поле ожесточенной рукопашной схватки. В дело шли не только штыки, но револьверы, приклады, руки и все, чем можно драться. Звон оружия, одиночные выстрелы, стоны, команды, подаваемые на трех языках, крики, вопли о помощи...

3-я рота ополченцев почти целиком уничтожила роту английской морской пехоты вместе с её командиром капитаном Паркером и захватила знамя Гибралтарского полка.*(7)

"Концом сражения по всему протяжению горы было штыковое дело". И это было страшно для десантников. Офицеры всячески старались прекратить панику среди подчиненных, организовать их и повести в атаку, но сделать этого им не удалось, барабаны и рожки напрасно призывали десантников к наступлению. Впоследствии они жаловались, что "бой продолжался беспорядочно. Начальники союзных сил не в состоянии были дать ему одно общее направление". А Ричард Бурридж официально доложил: "Люди наши стали отступать, несмотря на неоднократные попытки офицеров вновь собрать их и двинуть вперед".

Бой распался на отдельные очаги сопротивления и стычки мелких групп. Характерен рассказ боцмана Буленева: "Пробираюсь я по кустарнику с двумя матросами. Один из них, что полевее меня, шепчет мне на ухо — красные, мол, мундиры. Я посмотрел — и впрямь несколько англичан в кучке у самого яра столпились. Мы-то их хорошо видели, а им невдомек... Я гаркнул "ур-ра!". Товарищи меня поддержали, да как кинулись мы втроем на них — и троих, что впереди были, как раз порешили на месте. Они повалились на тех, кто позади, а эти не устояли и полетели кувырком с яру. А яр-то побольше семи сажен будет..."

Англичане окружили ополченца Халитова, пытаясь захватить его в плен, но он вырвался из окружения, уложив из револьвера четверых. Матрос Василий Попов, несмотря на ранение в голову, схватился врукопашную с вражеским солдатом и победил его. Унтер-офицер Яков Тимофеев с матросом Абукировым подкрались к причалившей к берегу шлюпке с подкреплениями десанту, бросились на высадившихся французов и убили семерых.

Кажется невероятным, что сторона слабейшая по численности и состоящая, по большей части, из не имеющих ни малейшего военного опыта ополченцев, атакуя в невыгодных условиях и вступая в бой по частям, смогли одержать такую победу над Королевской морской пехотой — лучшими бойцами самой старой части британской армии, однополчанами тех, что двумя годами ранее, в парадном строю, шли на дно с "Биркенхедом".*(8)

Большинство военных историков приходит к выводу, что в бою на Барановской горе англичан, как ни странно это звучит, подвёл их военный профессионализм. Даже оказавшись в отдалении от основных сил морские пехотинцы старались, согласно устава, объединяться в строй или ощетинившееся штыками каре. А русские моряки, приученные к бою на палубе и драгуны, более привычные к индивидуальному бою, не говоря уж об ополченцах, столкнувшись с противником, не искали "соседей", а сходу палили, стараясь укрыться за стволами деревьев.

Пули Минье или Тамизье, весом в 10-12 золотников, выпускались с близкого расстояния по плотному строю, с силой, расчитанной на версту прицельного выстрела. Каждый такой выстрел мог поразить и двух, и даже трёх человек разом, нанеся урон не меньший, чем пушечное ядро. Да и промахнуться по строю труднее, чем попасть.

В рукопашной значительное преимущество русским дало более современное вооружение. Большинство драгун и многие из ополченцев имели револьверы. Оружие, в те годы почти неизвестное в Европе. Мода на них появилась в Рус-Ам в 1851г., вместе с увеличением доходов. Компания охотно продавала оружие своим людям, увеличивая таким образом обороноспособность колоний и получая при этом значительные доходы. Купленный в Нью-Йорке за 12 долл. револьвер Кольта продавался в Новороссийске за 100 руб.

Непривычные к штыковому бою ополченцы, а зачастую и драгуны, разрядив штуцер и оказавшись против нескольких противников обычно отбрасывали ружьё и, забыв суворовскую мудрость про пулю-дуру, открывали пальбу из "стреляющих машинок".

"Страх перед нами гнал союзников к морю. Неудержимой лавиной хлынули они с гребня по западному склону. Не разбирая дороги, спешили отступавшие к берегу, гребным судам и ботам. На них под прикрытием огня корабельной артиллерии рассчитывали они найти спасение от штыков и пуль. Бегство врагов — самое беспорядочное, гонимые каким-то особенным паническим страхом, везде преследуемые штыками наших лихих вояк... Окончательное действие сражения по всему протяжению горы было дело на штыках... Все начальники стрелковых партий получили благодарность генерал-губернатора за то, что, по его словам, совершили беспримерное дело — отражение французско-английского десанта, вчетверо сильнейшего. И в самом деле, всякому военному покажется невероятным, что маленькие отряды, поднимаясь на высоты под самым жестоким ружейным огнем, осыпаемые ручными гранатами, успели сбить, сбросить и окончательно поразить тех англичан и французов, которые так славились своим умением делать высадки. Нужно было видеть маневры лейтенанта Ангудинова, нужно было видеть мичмана Михайлова, нужно было видеть, как они вели свою горсть людей, чтобы понять ту степень бесстрашия, до которого может достигнуть русский офицер, одушевленный прямым исполнением своего долга. Проходя со своею партией мимо князя Александра Максутова, которого несли в лазарет, лейтенант Ангудинов, считая его убитым, обращаясь к своим, сказал: "Ребята, смотрите как нужно умирать герою". И эти люди, идущие на смерть, приветствовали примерную смерть другого восторженными оглушительными "ура", надеясь, так как и он, заслужить венец воина, павшего за отечество. Энтузиазму, одушевлению всех вообще не было пределов; один кидался на четверых, и все держали себя так, что поведение их превосходит похвалы. Но обращаюсь к рассказу. Сбросив неприятеля с горы, все стрелковые партии, усевшись на верху, поражали его ружейным огнем, когда он садился в шлюпки, так что, несмотря на 5 гребных судов, шедших на помощь с корвета, все было кончено, и нападение не повторилось. Заметив, что стрелки наши раскинуты на высотах, чтобы облегчить амбаркацию десанта на эскадру, бриг L'Obligado подошел к берегу на расстоянии 2-х кабельтовых и стал стрелять по нас ядрами и картечью, но последние не долетая, а первые перелетая не причинили людям никакого вреда. Мы уже не оставались в бездействии и при выгодах своего положения могли бить неприятеля на выбор, пока он садился и даже когда он уже сидел в шлюпках. Страшное зрелище было перед глазами — по грудь, по подбородок в воде французы и англичане спешили к своим катерам и баркасам, таща на плечах раненых и убитых; пули свистали градом, означая свои следы новыми жертвами, так что мы видели английский баркас сначала битком набитый народом, а отваливший с 8 гребцами; все остальное переранено, перебито и лежало грудами, издавая страшные, раздирающие душу стоны. Французский 14-весельный катер был еще несчастнее и погреб назад всего при 5 гребцах. Но при всем этом и при всей беспорядочности отступления удивительно упрямство, с каким эти люди старались уносить убитых. Убьют одного — двое являются взять его; их убьют — являются еще четверо; просто непостижимо. Наконец, все кончилось, и провожаемые повторными ружейными залпами все суда отвалили от берега и, пристав к пароходу, на буксире его были отведены вне выстрелов; фрегаты и бриг последовали этому движению, так что в½ 1-го ни один из них не был ближе 15 кабельтовых расстояния... Воображаю положение старика де Пуанта, когда он смотрел с фрегата за ходом дела. Картина отступления перед ним была как на ладони, и, я думаю, на много лет его приблизил к гробу подобный час душевной тревоги

В час ударили отбой, и, спустясь с гор, все мы собрались к пороховому погребу, где, опустясь на колени вместе с губернатором, благодарили бога за дарованную им славную победу, принесли убитых и раненых — наших и врагов, и что же: между убитыми неприятельскими офицерами найден начальник всего десанта, — так по крайней мере должно полагать по оказавшимся при нем бумагам. Сведения, заимствованные из бумаг этих, показывают число десанта в 676 человек, не считая гребцов в шлюпках и подкреплений, с которыми всех на берегу было с лишком 900 человек. Все наши стрелковые партии, бывшие в деле, в соединении не представляли более 700, так что победу должно приписать особенной милости божией и тому увлечению, той примерной храбрости, с которою наша лихая команда действовала в сражении на штыках. Трофеями был английский флаг, 7 офицерских сабель и множество ружей и холодного оружия. Много было оказано подвигов личной, примерной храбрости, многое заслуживает быть сказанным, но пределы письма и время, оставшееся до отъезда курьера, не дозволяют мне этого, и я заключаю свои описания, сказав, что неприятель, исправив повреждения, 27 июля к 8 часам снялся с якоря и, поставив все паруса, ушел в море. Признаться, нам долго не хотелось верить: мы боялись, не обманывают ли нас глаза наши, но это было так. Порт освобожден от блокады, город спасен, бог помог нам, и мы победили."

Бой закончился в 11.30 полным поражением союзников. Ни одного живого вражеского солдата, кроме 11 пленных, на берегу не осталось. В Новороссийске и на фрегатах дали отбой тревоги. Радостное "ура", гремевшее на кораблях, батареях и в стрелковых подразделениях, возвестило городу о триумфе русского оружия. Так это расценивали и добросовестные иностранные наблюдатели. Например, де Айи писал: "Дождавшись союзную эскадру в пределах отдаленной Америки и отразив ее нападение на острове, где никогда еще не раздавался звук европейской пушки... русские доказали, что умеют сражаться, и сражаться счастливо".