Цивилизаtion 2

Если случая нет, то его следует создать, — решил Седой, и принялся заваривать дерзкий план возмездия. Для выполнения оного потребовалось заручиться поддержкой не только сержанта, которому Профессор тоже был нарывающей занозой, но и дневального, а также местного медика. Потным и измотанным после броска вечером, трое духов, перемигиваясь, обсуждали что-то очевидно радостное. Так как радость и духи — это понятия полярные, цепкий глаз Никодима мгновенно почуял возможность поживиться. После короткого обыска на свет появился шкалик спиртосодержащей жидкости, который предприимчивые солдафоны во главе с Седым где-то ловко умыкнули. Реквизировав добычу, Никодим уединился в каптерке.

Дальнейшие события развивались уже не сходя с рельс четко прописанного сценария. В районе пяти утра, употребившего спиртное Преображенского, бережно, словно труп вождя, перенесли из кубрика по взлетке в Ленинскую комнату. Внутренняя часть окна была заботливо законопачена байковым одеялом и покрыта двумя слоями брезента. Такая же светомаскировка постигла дверь. Ни один луч света не мог теперь проникнуть в храм досуга и отдыха советского солдата. Казалось бы, на этом этапе шутку уже можно было считать удавшейся, но злой гений Седого шагнул, как свежая пешка, сразу на два поля вперед. Рядом с дремавшим в алкогольном паре Профессором стоял сержант и трое вчерашних обладателей шкалика. На стульчике, под портретом хитро прищуренного старика Крупского, ждал своей очереди служитель Гиппократа.

На голове у каждого шутника красовался ПНВ-57Е, хоть и делавший их похожими на персонажей звездных войн с планеты Набу, зато позволяющий видеть в этой кромешной тьме.

— Рота подъем!, — закричал дневальный привычным голосом.

Седой и сотоварищи принялись издавать привычный шум одевающегося в полупроснувшемся состоянии бойца, в то время как Никодим сладко потягивался.

— Преображенский, тебя подъем не касается? — подал голос сержант, — А ну быстро оделся и встал в строй.

Профессор испуганно хватал воздух руками, пытаясь стянуть невидимые покровы.

— Что за танцы, ефрейтор? Встать я сказал! — еще раз окрикнул его сержант и Никодим вдруг понял, что запахло бедой.

— Рота построена, — отчитался дневальный, чем еще больше добавил паники копошащемуся на кровати защитнику родины.

— Я ничего не вижу, — дрожащим голосом пролепетал вчерашний повелитель слонов и духов

— Что значит не видишь? И меня не видишь? — Сержант подошел, и легонько пнул по свисающей с кровати мясистой ноге.

Ослепший нащупал форму подошедшего и тут же хлестко получил по рукам.

— Отставить! Почему бухлом пасет? Что пил?

— У парней вчера забрал, — чуть не плача пролепетал Никодим, — я правда ничего не вижу!

— Мартынов, позови доктора. Живо! А ты лежи, — сказал сержант ловящему невидимых мух мажору, — сейчас посмотрят тебя.

Солдат изобразил убегающий топот ног, и через долгие три минуты, пришел черед второго акта и на сцене появился доктор.

— Пил? — коротко спросил он, глядя на перепуганное лицо в окуляры прибора ночного видения.

— Пил, — раскаяно ответил больной, — совсем немного. Мерзавчик один.

— Ну вот поэтому не сдох, а всего лишь ослеп. Сивухи наглотался, — резюмировал штабной эскулап.

— И что теперь, доктор? — взмолился Профессор, — как же я служить дальше буду?

— Как как. На ощупь, — беспристрастно рубил диагноз медик, в то время как Седой и однополчане, закрыв подушками рты, старательно подавляли смех.

Незрячий застонал и бессильно упал на койку. Его молодые глаза еще не рассмотрели белый свет настолько, чтобы навсегда погрузиться во тьму. Но коварный целитель не спешил. Лишь вдоволь натешившись муками товарища Преображенского он показал страдальцу тонкий лучик надежды.

— Можно попробовать одно лекарство, — задумчиво сказал он.

В зеленоватом монохроме все отчетливо увидели раскрытые, как у долгопята, глаза Профессора.

— Давайте попробуем, доктор, — взныл он, — пожалуйста.

— Там побочные эффекты. Обычно этим не лечат. Но иногда помогает, — черный лекарь задумчиво зашагал по комнате, — нет, не возьму на себя такой риск.

— Доктор! — слепец гулко свалился с кровати и встал на колени, — доктор!

— В общем смотри, — сказал врач и тут же осекся, — точнее слушай. Дерево вариантов такое. Либо зрение возвращается, либо нет. И в каждом случае может случиться побочка. Либо дристать будешь дня три, либо...

Больной внимал лейб-медику с замиранием сердца. За то время, что он был слепым, он уже, казалось, мог слышать движения губ.

— ..либо любить больше не будешь Никогда. Решай сам.

Плечи Никодима опустились. Менять потенцию на зрение причем без гарантии — это был сложный выбор. И все же марксисткое воспитание решило принести грешноватый орган на алтарь спасения.

— Давайте, — глухо сказал он.

Доктор взял заготовленный шприц.

— Перевернись. Штаны приспусти. Укол сделаю.

— А это не больно? — неожиданно спросил шедший к исцелению.

— Если мозг не задену — не больно, — сухо пошутил бывший санитар и воткнул иглу в левую ягодичную мышцу. Двойная доза слабительного перекочевала в плоть Профессора.

Наблюдавший за лечением Седой активно жестикулировал, показывая два пальца. Доктор отрицательно замотал головой. Тогда главный виновник затеи сам взял резервный шприц и по ограничитель всадил ее в правую часть зада ефрейтора Преображенского.

— Мама! — тихонько позвал пациент, принимая в себя еще две порции снадобья.

— Теперь лежи, головой вниз. В подушку уткнись. И глаза зажмурь, чтобы кровь приливала лучше. Мы кровать потрясем. Так лекарство быстрее всосется.

Вонзившийся в подушку солдат был перенесен на первоначальное место. Рота уже была на плацу и рядом со стремительно поправляющимся больным остался лишь главный по здоровью.

Через полчаса, изнемогающему от позывов воину было разрешено приоткрыть глаза и проследовать в туалет. Счастье Никодима вплотную граничило с безумием. Помимо вернувшегося зрения он получил всего лишь селевое по мощности расстройство, казавшееся однако лучшим из того, что случалось с ним в жизни.

Шкодливый шлейф тянулся за Седым всю его военную карьеру, заставляя неподготовленные сердца поднимать давление до жирафовой планки. Старательный летописец издал бы не один том о его похождениях, но такового хрониста судьба, увы, не предоставила, вместо этого бросая Дядю, словно спелый одуванчик, из одной военчасти в другую. Продолжив службу Родине и после армии, Седой чудом избежал гибели, пройдя первую чеченскую. Из его десантного отряда целыми вернулись лишь двое, поэтому вдоволь нахлебавшись войны Седой завязал дуло автомата тугим узлом и отправился пытать счастья на гражданке. Закончив институт и устроившись, как он сам говаривал, в юридическую контору, консультирующую олигархов по различным оффшорным вопросам, Дядя по-пожарному быстро полез по карьерной лестнице, винтовые ступени которой привели его в конце концов в банк. Где он и нанял меня, как подающее надежды молодое дарование.

Спустя много лет дарование демонстрировало Дяде чигирь и двух ослов, крутивших привод. Животные обратили Седого в упоительное изумление. На подобные штучки завоеватель планеты не отвлекался и теперь, судя по всему, хотел с моей помощью совершить мощный прогрессивный рывок.

— Надо будет у тебя пару осликов взять, — потирал он бритый подбородок, — будут шатер мой таскать. Удобно.

Я не комментировал. В моей голове уже давно комбинировались пакеты товаров и услуг, попадающие под торговлю. Осталось лишь правильно выйти на разговор.

* * *

Вернувшись в лагерь мы заметили Быка. Я подозвал его, и лично представил Седому.

— Хорош, — одобрительно отозвался он, — я его еще в первый вечер заметил. Силен небось?

— Круче нет, вроде, — похвалился я, довольный высокой оценкой.

— А ну ударь!

Седой подошел к Быку и стоял прямо напротив него. Они были примерно одного роста и наверное схожего веса. Но если Бык был похож на волосатую гору, мрачно взирающую из под косматых бровей, то Седой напоминал древнерусского витязя, глядящего на супостата с ироничной издевкой.

— Давай, — повторил он, смотря Быку прямо в глаза, — бей!

Я уже открыл рот, чтобы прекратить это показательное выступление, когда дикарь резко выбросил руку вперед, целясь в лицо. Седой легко нырнул вниз, схватил Быка за пояс и приподняв потерявшую равновесие ногу, бросил на землю. Поверженный туземец грузно рухнул на спину, подняв завесу сухой желтой пыли. Не ожидавший такого исхода громила вскочил и, наклонив голову, бросился вперед.

— Хватит!, — закричал я, но было поздно. Дядя, словно тореадор, элегантно отошел, пропустив несущийся центнер мяса и толчком ноги снова уложил Быка в пыль.

— Из большой тучи малая капля, — пробормотал Седой и уже громко добавил: — тренировать тебе надо своих бойцов, Гном.

— Хватит! — еще раз крикнул я, глядя на готовящегося к новой атаке Быка, — ты его все равно не победишь. Через три дня у нас игра. Дядя выставит свою команду. Там и поглядим.

Бык огромным усилием воли заставил себя не начинать новый штурм. Седой удовлетворенно скалился.

— Че за игра? Имей ввиду, для мудреных забав мои гоблины не годятся. Если шахматы — скажи сразу. Я сдамся.

— Не волнуйся. Справятся. Что-то типа гандбола. Пойдем перекусим сначала и покажу.

* * *

На поле подопечные Быка сытно кормили ворота команды Ахомита. Не понимая, за что их так зло гоняет тренер, парни выкладывались по полной на рядовой тренировке. Дядька Черномор и блестящие на солнце тридцать три богатыря с живым интересом взирали на летающую по полю кожаную дыню.

— Смысл ясен. Готов сразиться, — заключил Седой буквально через минуту наблюдений, — с меня две команды.

— Хорошо. Только ты сам не играешь, — предупредил я

— А ты даешь мне два дня на тренировку, и не подглядываешь. Чтобы в радиусе двухсот метров никого не было.

— Заметано. Тогда в воскресение, двадцать второго будет матч.

— Двадцатое второе — вторник, не путай меня, — буднично ответил Седой на мой завуалированный подкол. И это было сказано так просто, словно на столе лежал календарь.

— Почему вторник?, — удивился я, — Все аккуратно подсчитано. Воскресение.

— Потому что ты два високосных года пропустил, балда. Так что играем двадцать второго во вторник. Кстати столько двоек должны намекнуть тебе на твои шансы на подиуме. Все сходится.

— Еще посмотрим, — зло ответил я. Седой опять меня умыл и эти маленькие выходки выводили из равновесия.

* * *

Вечером я оставил работяг немытыми, растопив баню под нас. Перед водными процедурами мы прилежно уничтожали богато накрытый стол.

— Обычно со мной пять парней париться ходят. Не против если присоединятся?, — жуя лепешку с сыром спросил я между делом.

Седой посмотрел на меня как на юродивого.

— Из копытца попил что ли? Или питекантроп укусил?

Я не понимал, шутит он или нет. Седой же наклонился и глядя мне в глаза, сочувственно, словно душевнобольному, продолжал:

— Ты чего, князь. Кто ж холопам нагой зад то кажет? Ты здесь Кава или консультант по изобретениям?

— Это мои лучшие генералы. И кузнец, — смущенно оправдывался я.

— Да..., — откинулся в полумрак Седой, — дожили. Такими темпами они права геев начнут защищать. А тебя свергнут. Тайным голосованием.

— Не, ну а что, мне одному в баню ходить?

— Уж лучше вшей кормить, чем мыться с кем попало, — со вздохом ответил он, — Ладно. Забей. Пойдем, пропастеризуемся. А то я моюсь не чаще Бастинды.

Дядя встал и направился к выходу.

— Да... и кузнец нам не нужен, — добавил он, выходя из дома.

Глава 7 (короткая, но читать ее надо вдумчиво)

Завернувшись в заячьи пледы мы смотрели на далекие звезды. Чай был давно выпит и теперь мы просто молчали в ночное небо.

— Леха, ты веришь в Бога?, — вдруг спросил я его, сам удивившись своему голосу.

— С ума сошел? Я же комсомолец, — в ту же секунду ответил мне плед. Седой накрыл мокрую голову и теперь напоминал монаха капуцина.

— Как считаешь, что он обо всем этом думает? — не обращая внимания на ерничество продолжал я, глядя на песочные часы Ориона, — он же должен быть в курсе?

— Я вот другое думаю, — будто не слыша вопроса сказал голос из под капюшона, — вот зарежет тебя Тыкто и попадешь ты в рай. А там вокруг глупые необразованные души, не знающие даже таблицу умножения. Ты же там с ума сойдешь.

— С чего ты взял?, — я попытался заглянуть в темноту мантии, — А ты?

— Я.. Я то точно к чертям попаду. Там не до бесед. Только успевай шкворчать да вертеться. А вот про тебя интересно поразмышлять.

— Да ну, бред какой-то.

— Почему бред? Ты же питаешь надежду на вечное бытие?

— Ну..

— Да можешь не отвечать. И как ты себе его представляешь? Что ты вот такой же молодой, красивый и голенький, сидишь где-то на облаке и теребишь мандолину?

В такие моменты Седому лучше не мешать, — подумал я. Посмотрим куда вырулит.

— А вокруг тебя почесывают блох умершие за последние двести тысяч лет праведники. Причем большинство из них в алфавите имеют всего две буквы. Ы и А. Представляешь какой звездой ты там будешь?

— Ну это же не так в лоб, наверное, — не выдержал я.

— А как? С какого момента заблудшие души должны собираться вместе и порхать? Ведь проблема то, к которой я тебя подвожу, гораздо глубже.

Седой скинул с себя капюшон.

— Я ж тоже считаю, что по ту сторону что-то есть, хоть и воспитывался на принципах ленинского материализма. Но если начать прокручивать назад, то выходит что душа, например, моего Пятницы ничем не хуже твоей. Прошло то, по историческим меркам, какие-то десятки тысяч лет. Пшик в глазах вечности. А значит, что и жующие своих сородичей пращуры тоже, в общем-то, должны иметь возможность попасть в свой человекообразный рай. Ты понимаешь, да?

— Хочешь сказать, что мы так до амебы отмотаем?

— В точку! А значит что пыльный лопух, который заварила твоя заботливая скво нам в чай, и вымытый ты — имеете равные шансы теребить мандолину.

— Что ты пристал то со своей мандолиной?

— Выражение нравится, — довольно сказал Седой, — и откинулся на лежак, снова накрывшись с головой пледом.

— Ты напоминаешь мне семиклассников, гадко смеющихся над словом сексот, — буркнул я.

— Лучше про бессмертную душу свою скажи. В каком виде ты архангелов встречать планировал?

— Ну, может там просто толпа. Такие, какие есть. Мы же живем среди лопухов и дикарей. И там все собираются в том виде, в котором были.

— Отлично. Просто отлично. А профессор, который за пару лет до отбытия в лагерь мандолинистов впал в маразм и теперь капает слюной — он там в каком виде будет? Или можно засэйвиться на каком-то этапе?

Я задумался.

— Да нет, пожалуй нельзя.

— Тогда, принимая во внимание грядущую вечность, надо помирать молодым. А то как ты старенькими дряхлыми руками..

— Если еще раз про мандолину скажешь — я спать уйду.

— Видишь, и говорить не нужно. Ты сам все понял. В общем вот тебе первый круг проблемы для подумать. Как решишь — дам новую загадку.