Под сенью Дома Блэк

Профессор отстраняется от нее. Тонкие пальцы, осторожно касаются ее подбородка, заставляя поднять голову. Черные глаза учителя смотрят прямо в нее. Черные, совершенно невыразительные, глубокие... и сознание плывет. Гермиона проваливается в небытие...

Утро...

Солнечные зайчики прыгают по щербатым доскам пола. Гермиона равнодушно наблюдает за ними, лежа в кровати. Она в совершенно незнакомой комнате, но ее это не волнует. Гермиона не знает, как оказалась в этой комнате, но помнит, что произошло вчера. Вот только даже воспоминание о доме и родителях, не приносит ничего. Может она под действием чар? Профессор Снейп ее заколдовал? Он так пристально смотрел на нее... А для чар, это она усвоила с первого курса, нужен непрерывный зрительный контакт... Зря она подожгла его мантию...

Откуда-то снизу раздается шум. Наверно, с первого этажа. Звучат голоса, на повышенных тонах о чем-то спорящих. Гермиона садится, вслушивается, с равнодушным любопытством. Разобрать голоса и определить, кому они принадлежат, нет никакой возможности. Скорее всего, один из них принадлежит хозяину дома.

Гермиона надела, лежащие у постели свои туфли на плоской подошве, встала и вышла из комнаты. Через несколько минут она спускается по старой, узкой лестнице и замирает перед дверью, за которой слышит голоса. Там явно были профессор Снейп и директор.

— Дамблдор, это слишком!

— Мальчик мой, я прекрасно понимаю...

— Нет, не понимаете! Это скотина нацепила на нее артефакт!

— Сириус не виноват. Это печальное стечение обстоятельств.

— О, конечно... Блэк и компания никогда и ни в чем не были виноваты!

— Северус! В тебе говорит ненависть и предвзятость. Гермиона, насколько я понял, хотела помочь привести дом на Гриммо в порядок. Мать Сириуса предложила ей надеть кольцо, сказав, что оно даст Гермионе силы на задуманное.

— И она поверила безумному портрету? Нацепила, не подумав, артефакт на палец? Она не так глупа, чтобы совать пальцы в неизвестно что!

— Сириуса не было в доме и он не мог ее остановить. Северус, все мы в молодости совершаем глупости. Ни вы, ни я отнюдь не глупы, но сколько ошибок мы совершили, поддавшись порывам? Я со своими смирился, а вот вы нет.

— Дамблдор...

— Теперь уже ничего не поделать, Северус. Гермиона связана кольцом. Если Сириус и Гермиона не будут вместе, она погибнет. Кольцо просто ее убьет.

— Что вы говорите?! Хотите подложить пятнадцатилетку...

— СЕВЕРУС!!!

Молчание...

— Прошу прощения...

— Иногда ты переходишь все границы... Гермионе необходимо вернуться на Гриммо. Это должно произойти как можно быстрее. Постарайся ей объяснить.

— Я?! Пусть это сделает Уизли! Отработает брюлики, что украла у девчонки!

— Я передал ей украшения для сохранности, Северус! Молли их не крала, ясно?!

— Конечно... я верю вам...

— Северус!

— Да вы издеваетесь?! Как я скажу ей об этом?!

— Ох, Северус... Молодые люди нынче таковы, что им лишние объяснения ни к чему. О телесном аспекте любви они все знают...

Гермиона неверяще смотрела перед собой. Странное безразличие к происходящему исчезло, растворилось, как только разум осознал услышанное...

Глава 4

— Все будет так, как я сказала. Молчать, — палец матери повелительно, резко опускается перед моим лицом. — Разговор окончен.

Этот голос, эти слова, этот жест преследовал меня половину моей жизни. Переворачивая все внутри от жгучей обиды и понимания собственной беспомощности. Что бы я ни сказал, что бы ни сделал, все будет по слову матери. Она контролировала мою жизнь — каждый шаг, вздох, взгляд, от шнурков в ботинках до повязанной под жестким воротником бабочки. Шаг влево, шаг вправо — наказание.

Ты должен делать, что сказано.

Не сметь пререкаться.

Не сметь позорить семью.

Не сметь бегать...

Не сметь кричать...

Не сметь оправдываться...

Не сметь...

Это вымораживало, убивало. Я сам себе казался куклой, марионеткой, опутанный веревками, — дерни за ниточку и я сяду, встану, поклонюсь, вежливо улыбнусь... Я наследник. Я должен и обязан соответствовать великому Роду Блэк. Я стану лордом, который будет представлять Семью. Именно так, с большой буквы — Семью. Каждый день я должен быть в глазах окружающих идеальным наследником... но я не мог соответствовать тому идеалу, что придумала мать.

Она всегда носила с собой веер. Стоило его встряхнуть особенно резко, и в ее руках оказывалась линейка, которая больно и метко мгновенно опускалась на руки, шею, чуть ниже поясницы. В детстве, верно, не было дня, когда я не был наказан. Я жил в постоянном напряжении, опасаясь вызвать неудовольствие. Ситуацию усугубляло то, что мое воспитание было приоритетом для матери. Регулус, мой младший брат, родился болезненным, и его жалели, а кроме всего, самое главное, он был вторым сыном, которому не светило стать лордом. Мать часто вспоминала об этом, объясняя, почему ему стоит поиграть в детской, пока она дает мне очередной урок этикета.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что именно это пренебрежение привело к лютой зависти и ненависти со стороны Реджи. Он исподтишка следил за мной и тут же докладывал матери все мои огрехи. Милый, хороший мальчик, который просто меня ревновал... но ни тогда, ни сейчас обиды я изжить не мог.

— Сириус, ты сидел на подоконнике?

Какая мелочь, право слово! Ведь никто чужой не видел, а значит, я не уронил чести Блэк... Всего с полчаса, в своей комнате, а на окнах чары и меня не видно.

— Я жду твой ответ, Сириус.

— Нет, мэм, — рискую я.

У нее в руках этот ужасный веер. Я не могу отвести взгляд от него, а мать раздраженно бьет им по своей ладони. Раз — в руках линейка. В горле тут же встает тошнотворный комок. Я замечаю братца, что мелькает в дверях с довольным видом.

— Сириус, что я говорила о вранье?

— Не сметь лгать, — шепотом говорю я. — Блэк не унижает себя ложью...

Мой голос срывается. Я понимаю всю глубину своего проступка, а также осознаю — наказания не избежать. И просить прощения, значит усугубить свое положение.

— Тогда, что за слова я слышала? — спокойно спрашивает матушка.

Мне хочется плакать. Я боюсь выдавить хоть слово.

— Это была ложь? — еще один спокойный вопрос.

А меня почти трясет. Но молчать очень плохо, это я усвоил крепко.

— Да... мэм...

— Ты не должен лгать, Сириус. Это недопустимо. Это позволительно только в исключительных случаях. Протяни руки.

Линейка больно бьет по рукам, по кончикам пальцев, так, что они горят огнем, а я терплю, глотаю слезы, молча выдерживая наказание. Мать оглаживает линейку, и та вновь обращается в веер.

— Иди за мной, — приказывает она.

Мы приходим в ванную комнату.

— Ты признался, и это хорошо. Ты Блэк, ты должен вести себя достойно. Даже если находишься наедине. Ты меня понимаешь? Люди сидят на стульях, ясно?

— Да, мэм.

— Надеюсь мне не придется наказывать тебя за это вновь. Теперь, что касается твоей лжи. Она глупа и бессмысленна.

— Я не буду лгать, мама! Обещаю!

— Сириус, мне жаль, но ты должен усвоить урок, — мать достает палочку, и я деревенею от страха. — Scourgify!

В ту же секунду я сгибаюсь пополам. Прямо из горла лезет тошнотворная мыльная пена. Меня рвет так сильно, что, кажется, я сейчас вывернусь наизнанку. Рука матери держит меня над ванной. Я цепляюсь за скользкие края. Я задыхаюсь, горло болит от спазмов, слезы текут по щекам. Мне так плохо, ужасно плохо, а пытка все продолжается и продолжается...

— Все хорошо, Сириус. Все хорошо. Все закончилось, — мать гладит меня по голове, прижимая к себе, а у меня все плывет перед глазами. — Ты же не будешь больше лгать? Не расстраивай меня, милый.

Она вытирает мне лицо полотенцем, а затем охает:

— О Мерлин и Моргана, у тебя кровь идет из носа! Кикимер! Немедленно кроветворное!

Меня поят зельем, а после укладывают в постель. Я закрываю глаза, я не хочу видеть мать, что ласково перебирает мои волосы. Я хочу только одного — чтобы она ушла. Не хочу слышать ее голос, что так ласково журит меня, глупого мальчишку. Но она не уходит, и меня вновь начинают душить слезы...

— Ты слишком строга, Вальбурга, — говорит вечером отец за дверью моей комнаты.

— Ты не прав. Я строга ровно настолько, насколько это потребно. Мальчикам нужна твердая рука.

— Вальбурга, я согласен, строгость необходима, но...

— Орион, ты забыл, как воспитывали нас? Наше поколение? Должна заметить, мы стали достойными людьми.

— Я не могу согласиться полностью. Это воспитание более схоже с дрессурой.

— Тебя почти не бывает дома. Воспитание мальчиков целиком на мне. Я вынуждена быть жесткой, но это для их блага...

Это для твоего блага, Сириус.

Детство — чудная пора, когда мир наполнен солнцем, весельем, смехом и беззаботностью... Для кого-то, но не для меня. Все детство отравлено привкусом страха, боязнью сделать что-то не так. Это постоянное напряжение приводило к тому, что у меня шла носом кровь, как только слышалось очередное замечание:

— Сириус, будь добр, сядь прямо!

Странная женщина, моя мать. Она искренне верила, что любит меня и заботится о моем благополучии. Впрочем, не только она верила в это. В этом были уверены все. Все дорогие родственники, многочисленные дядюшки и тетушки, мои любимые кузины не замечали ни синяков, ни излишних придирок, ни моего страха. В мире не было человека, у которого я мог искать защиты и простой поддержки.

А внешне все было благополучно...

У меня было много славных игрушек, но я редко мог играть ими. У меня была хорошая одежда, но что с того? Как одеться утром, решала мать, а не я. У меня был дом, семья, родители, брат, дядюшки, тетушки. Я являлся наследником одной из самых богатых и влиятельных семей Британии, но разве я был счастлив?!

В моей жизни было мало радости до школы. Там в мою жизнь ворвался Джеймс, перевернул все с ног на голову. Он болтал, улыбался, шутил, строил рожи, пытаясь меня развеселить, а у меня получалась лишь жалкая улыбка в ответ. Джеймс был догадливым. Не проницательным, а именно догадливым. Он понял, что я боюсь реакции родных на свое распределение. И прицепился, как клещ, не оставляя в покое. Джеймс научил меня жить сегодняшним днем, не оглядываясь на взрослых, не думая об их оценках. Я был в школе. Я был в безопасности.

Которая заканчивалась с приходом каникул.

И после школы Дом давил меня своими строгими правилами, вечным неодобрением. Мне было душно в нем. Но я терпел, как терпел бы любой ребенок. Терпел до пятнадцати лет, а после я сбежал. Сбежал после того, что сделала мать...

— Сириус, это целитель Райт. Я пригласила его для тебя.

Я вежливо поприветствовал важного, как пингвин, мужчину, с огромным обвисшим животом. Он был омерзителен и я не мог понять, зачем он здесь.

— Думаю, нам стоит пройти в комнату юноши. Так будет удобнее.

Если бы я только знал, что они хотели сделать...

— Сириус, ложись на кровать.

— Зачем?

— Сириус, я сказала, ложись на кровать.

— Не волнуйтесь, юноша. Это простая операция. Вполне обычная.

— Какая операция?!

Паника все больше подымалась во мне. Предчувствие чего-то мерзкого, ужасного. Но я не успел ровным счетом ничего. Мать оглушила меня и, когда я пришел в себя, то уже лежал на кровати, а мои руки и ноги были связаны. Я отчаянно задергался в путах.

— Сириус, успокойся. Это для твоего блага.

— Отпустите меня!

— Юноша здоров. Возможно, операция не является необходимостью...

— Целитель, делайте свое дело. Я не намерена рисковать его здоровьем.

— Как скажите, леди Блэк.

Ужас накрыл меня с головой, когда его руки легли на мой пояс. Я изворачивался, как бешеный, в своих путах, но с меня стянули штаны, спустили белье. На белую тряпку на тумбочке легли странные прищепки и острый тонкий скальпель...

— Не надо! Отпустите! Пожалуйста!!!

— Силенцио. Целитель, дайте ему успокоительное.

— С обезболивающим нельзя, мэм. У вашей семьи непереносимость некоторых компонентов. Мы же говорили, почему не стоит усыплять вашего сына.

— Вам виднее. Да приступайте же!

Целитель пытался влить в меня зелье, но я выплюнул его. Минут пять он меня уговаривал выпить зелье, но я не сдавался. Матери это надоело, и она приказала целителю не медлить.

— Он сам этого хочет. После выпьет без истерик.

Меня обездвижили. Я не мог пошевелиться, хоть как-то защититься. Стыд, страх накрыли меня с головой. Я был совершенно открыт и в их власти...

Это было больно. Ужасно больно. Мне казалось он хочет содрать кожу с моего члена. Я кричал не переставая, но моего крика никто не слышал. Слезы катились из глаз сплошным потоком. Я всегда довольно остро реагировал на боль. Я, привыкший к ней, но эта боль... то ли от унижения, то ли от шока происходящего была просто чудовищна.

А мать спокойно сидела у окна...

Когда пытка закончилась, целитель попрощался с ней и ушел.

— Это для твоего блага, Сириус. Слышишь? — ее рука мягко прошлась по волосам, а у меня не было сил даже пошевелиться. — Не хочу, чтобы ты заболел. Ты так важен для всех нас. Ты будешь мне благодарен однажды. Когда у тебя появятся дети.

Ты будешь мне благодарен...

Это для твоего блага, Сириус...

Ты Блэк...

Ненавижу!!!

Ненавижу ее! Ненавижу все связанное с этим домом, с ней! Ненавижу всю свою семью, которая делала вид, что все совершенно нормально...

Мне не стоило возвращаться в этот дом. Воспоминания оживают в каждой тени и душат, душат!

Ничего бы не произошло, если бы я не вернулся сюда. Если бы не сказал "да", Дамблдору. Если бы... эта чертова девчонка не одела это Кольцо.

— Я дала шанс тебе и семье, Сириус.

Спасибо, мама! Я опять должен быть тебе благодарен? Я связан с пятнадцатилетней девчонкой! А ты знаешь, что она тоже Блэк? Ее дедушка — тот самый Мариус Блэк, которого выжгли с гобелена. Ты все решила сама, как всегда. Как будет лучше.

А я...

Я должен подчиниться.

Ведь иначе она умрет.

Я осознал все сразу, как только увидел кольцо на пальце девчонки. Тошнота поднялась к горлу, в висках застучало и коридор поплыл перед глазами.

— Сириус, вам плохо? — испуганный голосок, и на плечи опускаются маленькие ладошки.

— Уйди...

— Но...

— Убирайся, я сказал!

Я не мог ее видеть. Просто не мог. Я отшвырнул ее от себя, а она испуганной птицей взлетела по лестнице. Вот и хорошо...

Я еле добрался до ванной. Буквально держась за стены. А после я сидел на полу ванной, прижимал полотенце к лицу, дожидаясь, пока перестанет идти кровь. Кроветворного в доме не было, а руки у меня слишком тряслись для чар.

Потом я все же, пошатываясь, добрел до спальни и свалился в постель.

Я не знал, что девчонка сбежала.

Мне было не до этого.

Дамблдор явился на Гриммо утром и только горестно вздохнул, узнав всю историю.

— Сириус, мне очень жаль... Но ты же не обречешь девочку на смерть?

— А у меня есть выбор? Он когда-нибудь у меня был?!