Замена. Последнее.

— Господа! — Увидев их, просиял второй лейтенант, — посмотрите, кого я нашел! Этого юношу зовут Хорст. Это он начал здесь резать герцогских прихвостней...

— Здравствуйте, господа, — в интонациях парня, подошедшего с Монтро, не было ни грамма почтения, обычного для любого крестьянина, глаза смотрели на всех прямо, точно так, словно был их владелец, по меньшей мере, наследным графом. Только голос, надсаженный, с сипением и хрипами, выдавал его неблагородное происхождение. — Поздравляю всех с одержанной победой, вы пришли вовремя. Что с маршалом?

Три командира недоуменно переглянулись. Они не привыкли в таком тоне разговаривать с простонародьем, но не до конца прошедшая горячка боя, безмерное удивление и смутная догадка Де Лэя о том, что этот человек не так прост, как это должно выглядеть, не позволили им сразу указать нахалу его настоящее место. Вместо этого барон Сирр ответил:

— В своем шатре. Спит, наверное. У него был очень тяжелый день. Что ты хотел от маршала?

— Мне нужно с ним встретиться, — Хорст недобро усмехнулся. — Разговор есть.

Сирр, остановив легким движением руки выступившего вперед лейтенанта, на лице которого была написана решимость осадить зарвавшегося оборванца, на правах старшего из присутствующих задумался, оценивающе разглядывая выскочку.

— Что, стоять будем или дело делать? — Нагло поинтересовался тот.

— Пошли, — наконец решился барон. — Господа, вы здесь без нас присмотрите, чтоб ценности мятежников не разбрелись по торбам. Каждый получит свою долю. Хорст, за мной!

Крестьянин, усмехнувшись своим мыслям, последовал за бароном.

Но только спустя почти час Сирр и отмытый от крови в водах реки Хорст стояли перед маршальским шатром. Стража, застывшая перед пологом, скрестила алебарды, замерший слева воин коротко бросил:

— Не велено!

Барон Сирр, пожав плечами, развернулся и, ожидая, что загадочный крестьянин пойдет за ним, направился к своему коню, которого проворные служки уже привязали к коновязи. Каково же было его удивление, когда за спиной послышался голос Хорста:

— Рональдо, пароль всё еще утренний?

Сирр оглянулся и решил остаться, предполагая уже увидеть все, что угодно — явления Спасителя в сверкающей колеснице или трубящих ангелов.

— Что?! — В вопросе стражника определенно скользнуло изумление. Не тем, что его спрашивают про пароль, а скорее тем, что неотёсанная образина, стоявшая перед шатром, вдруг заговорила. И назвала имя телохранителя.

— Пароль, говорю, не сменили? — Хорст сказал это громче и отчетливей. Повисла тяжелая пауза.

— Нет, — наконец ответил второй воин, стоявший перед входом.

— Спасибо, Эмиль, — поблагодарил его Хорст и, оглянувшись по сторонам, добавил, — тогда "Корона и клепсидра".

Телохранители молча расступились, и с подозрением косясь на странного крестьянина, освободили проход. Хорст, приняв их действия как нечто само собой разумеющееся, шагнул под полог. Барон хотел последовать за ним, но Хорст властно махнул рукой, приказывая! Сирру! остаться снаружи. Впрочем, удивлялся барон недолго, ведь крестьянин, переступая порог, успел отдать приказ и страже:

— Никого не пускать! Пока маршал не отменит. — И, нисколько не сомневаясь, что его требование будет исполнено, скрылся за опустившейся шторой.

Против воли растерявшийся барон застыл прямо перед скрестившимися у его носа алебардами. Очень скоро из шатра выскочили три испуганных человека, в которых барон признал лекарей, изводивших обозного старшину постоянными требованиями остановок на марше, чтобы пополнить запас травяных сборов. Коновалы серыми птицами скользнули мимо него и растворились в лагерной суете. Сирр как вкопанный простоял на одном месте довольно долго, ожидая, что вот-вот из шатра донесутся призывы маршала о помощи, но все было удивительно спокойно, ни одного звука не доносилось с той стороны. Телохранители, выпучив глаза от своего усердия и значимости порученного им задания, уставились на него. Он разглядывал их здоровые румяные рожи — и ничего не происходило! Устав стоять, Сирр осмотрелся вокруг в поисках чего-нибудь подходящего, заметил походный барабан, на который и уселся, ожидая, чем завершится так странно начавшийся день. К нему пару раз пытались сунуться герольды и сотники с какими-то мелкими вопросами, но барон, не вникая особо в детали отсылал всех к Де Лэю.

Глава 5. Бродерик, Гровель. Встреча.

Бродерик, ступив под тень маршальских чертогов, потянул носом воздух, расслабляясь от присутствия знакомых запахов. От удовольствия он даже прикрыл веки, блаженная улыбка засияла на его лице. За то время, что он отсутствовал, ничего не изменилось, лишь у походной кровати, на которой лежало тщедушное тело военного гения, скорбно клевали носами три королевских лекаря, навязанных маршалу заботливым монархом.

— Пошли вон! — В его голосе прорезалась такая властность, что бедных медикусов как ветром сдуло с насиженных мест.

Бродерик, неторопливо ступая, подошел к своей кровати, на которой под одеялом лежало его старое тело и пристально щурилось на него полуслепыми глазками. Бродерик уселся на табуретку, оставшуюся от лекаря, и сказал:

— Ну, здравствуй, маршал... или как тебя там?

— Ты кто такой, с-с-мерд? — Стуча зубами, ответило тело.

Бродерик ухмыльнулся:

— Разве важно, кто такой еще один неумытый землепашец? Нет, гораздо важнее, кто скрывается в теле прославленного маршала!

— Откуда... — Незаданный вопрос прервался догадкой, метнувшейся в глазах Гровеля, из-под одеяла выпросталась тонкая рука, ладонь сложилась в указующем жесте, и тот, кто был в теле маршала, прошипел: — сгинь, Нечистый! Сгинь!

— Да ладно тебе задуряться, милейший! Какой Нечистый?! — Бродерик легко перехватил сухую руку и уложил на кровать. — Разве непонятно, что мы с тобой в одинаковом положении? Ты в моем теле, я — в твоем...

— Нет! Нет-нет-нет-нет, — яростно зашептал Гровель, — это, — он снова показал на Бродерика пальцем, — не мое тело!

— Вот как! — Бродерик потер ладони, — всё интереснее и интереснее! Так кто же ты?

— Я уважаемый негоциант, конезаводчик, поставщик королевского двора, Ганс Гровель! Ты знаешь, что с нами случилось?

— Что с тобой случилось — понятия не имею. — Бродерик поднялся, подошел к столу, на котором ещё стояли остатки утренней трапезы, налил в кубок вина, и, запрокинув голову, осушил его до дна. Наполнил ёмкость ещё раз, но пить не стал. — Даже вкус теперь другой! Не знаю, что с тобой случилось, — повторил он, — а я молился Вседержителю о молодости. Получил вот, — он похлопал ладонями по своим мощным плечам. — Какие руки! В моем прежнем теле даже в молодости ноги не были такими сильными, как эти руки! А на свои ноги я никогда не жаловался: мог при случае лигу в полном вооружении пробежать. Представляешь, меч сломался, так я какому-то кнехту по каске кулаком! Всмятку! И каска и голова! Но особенно нравится то, что оказалось в штанах. Такой, я тебе скажу, инструмент! Инструментище! Слушай, чудно-то как: смотрю на тебя как в зеркало — вижу отражение, живущее своей жизнью. Голова кругом идет.

Гровель сел на кровати, обхватил руками колени и попросил:

— Дай и мне вина, что ли?

Получив желаемое, он сделал несколько коротких глотков и, поставив кубок на комод в изголовье, сказал:

— Я тоже молился. О власти.

— Тебе мало богатства?

— У меня уже нет денег, — Гровель уныло осмотрелся вокруг. — А теперь, кажется, и власти нет. Есть лишь старость и скорая могила...

— Да будет тебе, — добродушно прервал его Бродерик. — Могила! Мы ещё столько курочек перетопчем!

— Ты перетопчешь, — грустно согласился Ганс. — А мне надо что-то быстро с коннетаблем делать. Ведь у меня всего три дня.

— Три? Почему три?

— Так ведь я о трех днях власти молился. Как теперь успеть — не представляю. До ночного горшка еле добираюсь. И зубов почти нет, — пожаловался Гровель.

— А чем тебе Борне не угодил? — Бродерик расположился за столом и принялся поглощать фрукты. С плохо скрываемым удовольствием он вгрызался в крепкую мякоть яблок, звучно чавкал, смакуя давно забытые ощущения.

— Обманул он меня. Провел как недоросля. Разорил. — Гровель протяжно вздохнул. — Когда Самозванец на границе появился, я бросился скупать боевых коней. Так ведь уже не раз бывало — только враг на порог, жди подорожания оружия, телег, лошадей, железа. Всего, что вам, воякам, понадобится. Я так уже делал несколько раз и всегда оказывался с хорошей прибылью. Мы ж, люди торговые, знаем, что пока маршал Бродерик стоит во главе королевской армии — врагу нипочем не завоевать нашей земли! — Лесть купца, бесхитростная и открытая, была приятна Бродерику, и он ещё раз наполнил кубок. — Вот и сейчас всё что у меня было — я вложил в коней. А Борне отказался от закупок. Цены на лошадей после сегодняшней победы непременно упадут, и придется мне наниматься куда-нибудь конюхом. Или приказчиком.

— Как это — Борне отказался?

— А вот так — взял и отказался. Да ещё выяснилось, что это он втридорога продал мне всё поголовье с королевских конюшен. Теперь я с конями и без единого лотридора. А их надо содержать, кормить, лечить. Это ж не деревенские кобылы, которые при случае и листьев с дерева пожрут!

— Значит, пока я здесь кровью землю поливаю, этот прыщ на моем имени и моих заслугах себе состояние устраивает?

— Точно, — Гровель свесил с кровати тощие ноги. — Двести тысяч золотом!

— Богато..., — протянул Бродерик. — Постой, да вы там с Борне собрались со всем миром воевать?

— Почему?

— Коняга стоит два золотых. Хорошо, с удорожанием и особой породой — поднимем цену до четырех! Пятьдесят тысяч коней! С такой армией я пройду весь мир от берега к берегу и ни одна собака не посмеет тявкнуть!

— Четыре?! Хе-хе-хе, — дряблый смешок Гровеля неприятно резанул по ушам. — Последний табун я покупал по двадцать два с четвертью лотридора за голову!

— Ого! — Бродерик от удивления присвистнул. — И надеялся получить прибыль? При такой цене?

— Так ведь дело такое — купеческое: не покупай то, что дешевеет, покупай то, что дорожает. И не важна цена, важно, что товар есть только у меня! Дорожающий товар! Всё поголовье, а я собрал почти двадцать четыре тысячи голов, я бы уступил коннетаблю по двадцать монет, с оптовой скидкой от цены на рынке — вот она и прибыль!

— Полмиллиона золотом? Ну вы мошенники, уважаемый купец! А я-то думаю — почему мне воевать не дают? Только схлестнешься с врагом, прижмешь его — приказ о мирных переговорах, потому что нет денег! Я-то, дурень, думал, что такие решения принимаются по политическим мотивам, а выходит, все так просто — нет денег, потому что есть в некоторых людях запредельная жадность? И контрибуции взыскиваем и грабим, а денег все одно нет! И оружейники так же поступают?

— А то! — Удивился такой наивности Гровель. — Они это и придумали лет двести назад. А если год неурожайный, то и торговцы зерном то же самое делают. А Борне на всех наживается. Ему ведь с каждой сотни монет приходится пять отдавать...

Бродерик молчал, осмысливая услышанное, а Гровель, спеша высказаться, продолжал:

— И ни при чем здесь жадность! Это просто работа такая. Ты льешь кровь, я зарабатываю деньги. Я же не пропиваю их в кабаках. Хотя, и такое случается иногда,— он отвернулся чуть в сторону, когда произносил эти слова. — Я вкладываю эти накопления в расширение своего дела, я много жертвую на храмы, я...

— Ну нет! — вскипел Бродерик, — Я понимаю, когда купец покупает задешево оптом, а продает задорого в розницу — он содержит товар, работников, распределяет товар по лавкам, чтобы покупателям не носиться за нужной вещью за тридевять земель. Я понимаю, когда ремесленные цеха делают что-то и продают с наценкой — им нужно что-то кушать, нужно обновлять инструмент, мастерские... Но то, что делаете вы с Борне — это просто мошенничество! Понятно, почему вы жертвуете на храмы — с такими грехами прямая дорога в ад! И много вас таких?

Почувствовав изменившееся настроение Бродерика, Гровель снова забрался под одеяло и теперь наружу торчал лишь острый нос.

— Так почитай вся Первая Гильдия только этим и занимается — друг у друга перекупаем, да у тех, кто попроще. Тридцать девять человек нас на все королевство. А на оптово-розничной разнице не заработаешь: накладных расходов больно много, а прибыль невелика. Вот им — из Второй и Третьей гильдии — и приходится постоянно расширяться, чтобы оправдать вложения. И получается: взял денег, купил товар, развез по лавкам, поторговал, выплатил работникам, налоги, себе чего-то и всё — денег стало меньше, чем было. Взял у менял займ, чтобы покрыть убытки, поднял розничные цены — оказался вне рынка, товар не продается, опять убытки, а лихва на занятое капает, мытари за налогами шастают, прево так и рыщет вокруг — надеется на подачку! И платишь! А кому охота увидеть сожженную лавку? Снизил цены, распродался, все, что положено, выплатил — а денег совсем уж нет! Что делать? Опять к менялам, строишь еще десяток лавок, надеясь добрать свое на обороте, и всё опять сначала. Так и крутятся люди. А риски?! Там разбойники, здесь наводнение, тут приказчик нерадивый, гнилую пеньку закупил! Поэтому и не платят работникам, и обманывают покупателей, и утаивают деньги от казначейства. А как они радуются, когда начинается большая игра в Первой Гильдии, и мы скупаем у них всё! В ноги кланяются! Это часто единственный для них законный способ поправить свои дела. Нет, уж лучше как я. Два месяца суеты, нужные знакомства, тонкий расчет....

— И вот ты уже молишься о власти? — Закончил Бродерик. — Не был бы ты в моем теле — прибил бы прямо здесь, не задумываясь!

— И так бывает, — согласился Гровель. — Просто пойми, что наш купеческий хлеб ничуть не более вкусен, чем твой. Бывают славные победы, но большей частью — безвыходная суета. Вот менялы — это да, особая статья. Вот кто настоящие мошенники! Соберет на большой дороге с помощью топора мешок монет, поселится в городе и начинает в рост давать. Ему нет дела до твоих трудностей, ему важно, чтобы ты принес больше, чем взял. А если за свои долги не смог расплатиться — отдавай свои лавки, мастерские, конюшни и земли. Да и теми они не занимаются — сразу же продают другому ослу, желающему залезть в их беличью карусель. А последнее время чего удумали — расписки давать! Не монеты, а расписки!

— И что в этом плохого? — спросил Бродерик. — Удобнее же, чем мешки с золотом и серебром с собой таскать? Да и грабителям с именными расписками сложнее. Очень хорошая мысль с расписками кому-то в голову пришла.

Гровель вылез из-под одеяла и назидательно задрал палец вверх:

— Видит Всеблагой, что за этими расписками стоит сам нечистый! Это такие как ты думают, что расписки придуманы для их удобства! А на самом деле расписки нужны только менялам!

— Почему это?

— Сколько монет максимально может одолжить тебе ростовщик? — Хитро прищурившись, вопросом на вопрос ответил Гровель.

— Столько, сколько в сундуке хранится?

— Правильно! А теперь подумай и скажи, сколько монет можно написать в расписке, если никто, кроме тебя, не знает — сколько монет лежит в сундуке?