Радуга над теокалли

— Значит, мы опоздали! — разозлился Халаке-Ахава, его кулаки нервно сжались.

Уичаа презрительно усмехнулась — мужчина не сдержал эмоций.

— Это ещё как посмотреть. Можно отправить посланника, но вот дойдёт ли он?

— А если она будет их слать одного за другим, мы уследим?

— А нам и не нужно следить. Можно спать спокойно, если устранить саму женщину, — после слов жреца бога Чаку повисла напряжённая тишина. Ничуть не смущаясь, он выдержал паузу и продолжил:

— Ведь это ваше самое заветное желание, госпожа!

Уичаа едва успела прикрыться маской сдержанности, но в душе ужаснулась откровению жреца.

— Да, я не скрываю недовольства браком наследника!

— Поэтому мы вас и приняли в свой круг...

— Хорошо, что вы нас поддерживаете...

— Постойте, но стоит моей невестке умереть, и Кокомо вместе с мешиками будет стоять у наших ворот!

— А если мы сделаем так, что окажем большую честь семье?

— Я вас не понимаю, почтенный! — Уичаа нервно облизала губы — становилось жарко. Избавиться от неугодной невестки ей захотелось, как только услышала о возможном браке, и желание это усиливалось с первой минуты их встречи.

— Звезды говорят, что засуха будет продолжаться недолго, они же скажут нам о воле бога Чаку: нашим полям нужен дождь, а для этого стоит хорошо попросить...

— Но Иш-Чель — жена Кинич-Ахава! Она принадлежит знатному роду! — Уичаа растерялась.

— А кто посмеет оспорить волю бога? Да ещё в тяжёлую минуту, когда нужно откупиться от мешиков?

— Вы предлагаете жребий? — ужаснулась Уичаа. — А если я его вытяну?

— Госпожа, создадим такую ситуацию, чтобы право его тянуть досталось вашей невестке... А вы нам ещё нужны, следовательно, неприкосновенны...

— Вы что-то не договариваете... Мой муж — халач-виник, и я должна тянуть первой!.. Хотя... зачем я сомневаюсь — вы ведь уже все продумали?!

Жрец бога Чаку довольно улыбнулся такой прозорливости и согласно кивнул.

— Напрасно вы, госпожа, от нас отделяетесь. Вы также принимаете в этом участие. Да, мы все продумали, но вот согласитесь ли вы с нашим предложением? — он задумчиво оглядел присутствующих.

— Очевидно, оно не столь хорошо для меня, чтобы я сразу согласилась? — вызывающе усмехнулась Уичаа, специально сделав паузу, словно задумываясь, что бы ещё выторговать, и только затем снисходительно поинтересовалась: — Так, в чем же оно состоит, уважаемый?

— Хм... В том, что с завтрашнего дня не наш халач-виник Копан будет управлять городом, а его сын — Кинич-Ахава...

Уичаа не ожидала услышать на совете тайную мечту, которая граничила с предательством, и якобы в гневе вскочила со своего места:

— Измена!

— Конечно, но вам нужна власть над сыном так же, как и нам. Мешает во всем наш правитель. Его слабоволие и бездействие недопустимы и он болен! Духи зовут халач-виника! Теперь вы думайте и решайте! Сейчас и немедленно!

— Постойте, чем же он мешает? Какие духи? Копан практически устранился от дел и ни во что не вмешивается!

— Но важные решения принимает именно он! Тем и мешает. Копан уже заглянул в глаза Духам Смерти, он боится и ждёт их. Устраняя его, мы передаём власть в руки Кинич-Ахава. Из-за нашествия мешиков её не освящаем. Пока. Волею богов. Это для усмирения. Следовательно, вы отходите на второй план, кто может вас в чем-то заподозрить? Никто. Затем мы устраняем Иш-Чель, вот тут вы должны полностью контролировать поведение сына. То есть — не дать ему совершать необдуманные поступки. Потом мы откупаемся от мешиков, Кокомо претензий к нам не предъявляют, а мы заключаем новый брак, угодный всем нам... Вы получаете послушную невестку и правите Коацаоком, мы — договор с сапотеками или даже с мешиками, там будет видно... Что скажете?

— Я против убийства мужа! Это измена и... — дрожь прошла по телу Уичаа. Устранить Иш-Чель — её мечта, но Копана... И где гарантии, что тайное собрание не посадит на правление городом кого-нибудь другого, убрав так же просто сначала Кинич-Ахава, а затем и её?

— Полноте, госпожа, власть притягивает вас сильнее, чем брак с нашим халач-виником! Одна вы не останетесь, и не заставляйте меня раскрывать вам ваши же тайны! — снизил голос до шёпота жрец бога Чаку, при этом на его лице засияла весьма ехидная улыбка.

Уичаа поняла — проныра знает довольно много такого, чем вполне сможет держать её в своих руках. Женщина задумалась. Как увильнуть? Что ему известно? У неё трудное положение — откроется неверность Копану и тогда не избежать казни. Откажись она выполнить решение тайного общества, в живых не оставят — уж очень могущественные противники предлагают союз. И Уичаа отбросила всякие колебания. Возможно, слишком быстро и поспешно, но кто может обвинить человека, спасающего свою жизнь? Власть она действительно любила, и сына любила. Что больше? Об этом не время задумываться! Сейчас Уичаа старалась выторговать жизнь обоим, а потом... В настоящий момент нужно принести в жертву все лишнее и чуждое, только бы сохранить власть в семье — для сына. Копан сброшен со счетов. Она бьется за себя и Кинич-Ахава.

— Хорошо. Выхода нет. Я согласна с вами. Как вы предполагаете убить моего мужа?

— Яд, госпожа, — осторожно произнёс жрец бога Чаку.

— Хорошо, потому что...

Беседующие не обращали внимания на вход в комнату, настолько были заняты обсуждением. Они не замечали человека, который прятался за дверью почти с самого начала переговоров. При последних словах, сказанных Уичаа, неизвестный застонал и, цепляясь за висевшую там шкуру, чтобы сдержать падение, бессильно рухнул в комнату.

Заговорщики испугались по-разному: Халаке-Ахава трусовато поджал ноги и попытался сжаться в комок, тщетно накидывая на голову короткий плащ; жрецы же воинственно выхватили припрятанные в складках одежды кремниевые ножи; Уичаа испуганно вскрикнула — она единственная, кто мгновенно узнал подслушивающего.

Это был Копан.

Немая сцена продолжалась недолго. Убедившись, что халач-виник не подаёт признаков жизни, все, кроме Халаке-Ахава, подошли к лежавшему правителю и склонились над ним. Копан не шевелился, обе руки были прижаты к груди, и только губы что-то шептали. Жрец Ицамны встал на колени рядом с лежащим и услышал только одно слово:

— Предатели...

Простояв так некоторое время, жрец выпрямился. Лицо не изменилось. Оно было равнодушным.

— Хм... как я понимаю, у нашего халач-виника удар. Что ж, боги за нас, — невольная улыбка расползлась по лицу жреца служителя Чаку. — Вот видите, госпожа, даже яд не понадобился! Люблю поддержку богов!

Уичаа удручённо смотрела на супруга. Она не знала — радоваться ей или огорчаться. Слишком уж призрачной становилась власть — в любой момент Копан мог прийти в себя! Это значило жить в постоянном страхе разоблачения.

'Отступать не буду!..' — приняла решение женщина.

— Нужно прислать рабов, чтобы они перенесли халач-виника в его покои. Он пришёл один, — верховный жрец Ицамны осмотрел выход из комнаты.

— Скоро рассвет. У нас мало времени, нужно приставить верного человека и, как только халач-виник начнёт говорить — дать яд. Иначе — смерть! Сейчас расходимся, на всё у нас три дня. Каждый знает, что нужно делать... Ты, Халаке-Ахава, подстрекаешь людей к бунту против наследника. Вы, госпожа, изображаете убитую горем жену и следите за состоянием мужа. Вы, уважаемый, готовите народ к необходимому жертвоприношению от всех знатных домов города, — верховный жрец осмотрел присутствующих и снова потянулся к трубке.

Заговорщики покинули пирамиду бога Ицамны. Служитель Чаку ушёл полностью довольный и даже счастливый. То, над чем он трудился долгие годы, вскоре должно было принести плоды.

Уичаа вышла, сопровождая носилки с мужем. Их доставили дворцовые рабы. Она не знала, как будет смотреть в глаза сыну, сообщая о внезапной болезни отца.

Халаке-Ахава выскочил из подземелья едва ли не вприпрыжку. Перепугавшись насмерть, когда обнаружилось их собрание, он практически распрощался с жизнью, но внезапный удар у Копана придал сил. Собственно, предатель и не вспоминал о тех минутах скользкого страха, которые пришлось пережить. С самого детства зависть жила в сердце наравне с мечтой занять место двоюродного брата. В этом сговоре он также не раскрывал истинных целей, решив выполнять поручение — настраивать народ против Кинич-Ахава. А мечты, что ж, они когда-нибудь сбудутся... Халаке-Ахава хотел любыми путями добиться власти в Коацаоке. Взвешивая различные перспективы её получения, он решил заранее договориться с ацтеками, которые смогут захватить город. Волновало только одно — не успеет ли кто-нибудь, такой же разумный, опередить. Над этим стоило поработать основательно. Но возможность творить дела для себя грела душу.

* * *

Кинич-Ахава, узнав о внезапной болезни отца, немедленно последовал к нему в покои. Там он застал мать, которая, сквозь рыдания сообщила, что Копан недвижен. Наследник несколько минут постоял над телом отца, пребывающего в забытьи, подумал и решил — лучшего момента поговорить с матерью не будет.

— Я хотел спросить, почему ты против войны с мешиками?

— Потому что они сметут нас, это безумие!

— Даже если Кокомо помогут войсками?

Уичаа поморщилась, прекратила рыдать, придала голосу лёгкую грустную ноту и вздохнула:

— Они не успеют, сын мой, да и мешиков не обманешь.

— Надеюсь, ты поддержишь меня, пусть мы и расходимся во мнениях? — Кинич-Ахава нервно переступил с ноги на ногу. Уичаа усмехнулась и чётко, с паузами, произнесла:

— Сын мой, разве мать когда-нибудь мешает ребёнку? Будет противиться только, если неразумное дитя губит себя!

— Значит, будешь против?! — Кинич-Ахава вскипел. — Но почему?!

— Почему? Потому что ты идёшь неправильным путём, который погубит и город, и тебя. С мешиками нужно дружить, хитрить, а всякое открытое сопротивление бесполезно! Кинич-Ахава, я — твоя мать, ты — всё, что есть у меня ценного... дороже жизни. Но я — женщина, я смирюсь — твой ум видит дальше, чем мой. Может быть, я что-то упускаю. А потому я подчинюсь и буду тебе помогать, какое бы ты ни принял решение.

— Но я не сдам город мешикам!

— Это все? — Уичаа перестала изображать грусть.

— Почти. Есть ещё один вопрос, он тоже неприятен.

— Ты о своей жене? Можешь не продолжать — я не приму её в своё сердце!

— Значит все, как и прежде?

— Да.

— А если бы я отступил от своего решения?

— Нет. К чему снова поднимать этот вопрос?! Уйди, позволь мне ухаживать за твоим отцом! А тебя... ждут дела города...

Кинич-Ахава огорчил разговор. Раздражение ему удалось погасить — Уичаа всегда выказывала недовольство выбором невестки, так что с этим он уже давно смирился. Обещание же не противиться его воле — защищать город — обрадовало: в соответствии с законом, мать имела власть и могла, при желании, очень сильно осложнить жизнь. Сейчас наследник понял, что тут ему уступили... до выздоровления Копана.

* * *

Известие о большом празднике, посвящённом Ицамне, облетело Коацаок с быстротой ветра. Одновременно, жителям сообщили о тяжёлой болезни халач-виника. Теперь умы горожан были заняты только тем, в какую сторону ветер из дворца правителя склонит деревья? Люди Халаке-Ахава исправно разносили по всем уголкам весть о желании жрецов обратиться с просьбой о дожде к богу Чаку. Город превратился в встревоженный муравейник, где на каждом перекрёстке громко обсуждалось предстоящее жертвоприношение и болезнь халач-виника, будущие перестановки во дворце и, конечно же, последствия.

Ссоры между сторонниками Кинич-Ахава и Халаке-Ахава возникали, но до серьёзных столкновений не доходило, потому что заговорщики выжидали удобного момента и только подготавливали благодатную почву, подогревая обещаниями о лучшей жизни с мешиками, нежели под рукой молодого и неопытного халач-виника, ставленника ненавистных Кокомо. Тем не менее, сторонников приглашения войск из Майяпана было достаточно много, и они до хрипоты отстаивали свою правоту.

Однако болезнь халач-виника приводила обе стороны в замешательство. Смущение вызывало следующее — Копан являлся единокровным братом правителя Майяпана, а вот Кинич-Ахава — только наполовину. Родственные узы ослабевали. Надеждой была Иш-Чель. Впрочем, даже при той полноте политической власти, которой наделялись жены правителей, она не могла решать такие важные проблемы, как военные договоры.

Споры стихли, когда время приблизилось к полудню и на главном теокалли города, где возвышался храм Ицамне, все было готово к большому жертвоприношению. Об этом известил звук ритуальных барабанов. Толпа смолкла и направилась на центральную площадь к подножию теокалли.

Кинич-Ахава вышел в сопровождении семьи, занял место халач-виника. Это позволило ему и свите наблюдать и слышать происходящее внизу.

Ждали верховного жреца Ицамны.

Он появился, когда хор исполнил торжественную песню.

Весь его облик соответствовал представлению майя о небесном драконе — в одеянии синего цвета с темными пятнами, символизирующими шкуру ягуара. Сзади висел стилизованный хвост, напоминающий грозное оружие хозяина вод. Лицо скрывала маска — некая помесь голов птицы и крокодила — украшенная многочисленными яркими перьями с преобладанием голубых оттенков. Место глаз занимали огромные камни из бирюзы величиной с кулак взрослого человека. Весило одеяние много, поэтому поступь жреца была тяжёлой и медленной, с трудом ему удавалось сохранить гордую осанку. Присоединившись к поющим, жрец воздел руки к небу, от этого шкура предательски качнулась, но была тут же поправлена младшими помощниками, следовавшими за верховным.

Служитель Ицамны продолжил пение в одиночестве голосом громким, сильным, немного басистым. Раздался глухой шум, символизирующий звук небесного грома — недовольное ворчание бога. Постепенно, к концу песни, барабаны становились все тише, пока совсем не замолчали — Ицамна услышал. Верховный жрец ловко сбросил шкуру дракона, оставшись в одной белоснежной набедренной повязке и многочисленных ожерельях из перьев и камней, спускающихся почти до колен. Прислужник подал ему нож. Жрец поднял его над головой и затянул новую песню, плавно разворачиваясь к жертвенному камню, куда служители уложили первого мужчину.

Свите Кинич-Ахава было видно лицо приговорённого, на нем читалось воодушевление и гордость, а глаза горели счастьем. Одним точным ударом жрец вскрыл грудь мужчины и, подняв окровавленное сердце к небу, стал рассматривать его, что-то бормоча себе под нос. Служители уже укладывали на жертвенник следующего. Всего жертв было подготовлено больше двух сотен.

Верховный внимательно рассматривал внутренности и сердце жертвы, с каждым разом все громче и громче произнося слова молитвы. Вскоре руки жреца устали наносить удары, и тогда расчленением занялся помощник, который, вскрыв грудь, передавал сердце верховному и уступал место для гадания по внутренностям.

Жертвоприношение длилось уже несколько часов, когда жрец наконец издал торжествующий вопль, который мог означать только то, что бог Ицамна дал ответы на все вопросы, интересующие правителя Коацаока.