Шаги навстречу

Я вытаскиваю сумку в прихожую.

— Тут тебе звонили, — мама нехотя поднимает голову от газеты. — Просили передать привет.

— Кто звонил-то?

Я застёгиваю сапог. И когда, вот, кстати, тоже интересно.

Мама не отвечает. Я смотрю на неё, она смотрит на меня. Я краснею.

— Максим звонил?

— Он. — Мама внимательно меня разглядывает. — Ты мне ничего не хочешь рассказать?

Я краснею ещё сильнее и досадливо качаю головой. Нет у меня никаких тайн, но вот почему-то чувствую себя виноватой. Что за дурость!

— Он что-то говорил?

— Конечно. Например, поздоровался.

Ненавижу, когда на маму находит вот такое настроение. Неужели нельзя просто сказать, без этой язвительности!

— Прекрасно, — я застёгиваю второй сапог. — Спасибо, что рассказала.

— Да не за что, — мама возвращается к газете, — когда придёшь?

— Не знаю. Сначала спектакль, потом вечер. Спасибо за пирог.

— На здоровье, — шуршит переворачиваемая страница. Пауза. Я застёгиваю шубу. — Сказал, что если сможет, то придёт тебя встретить.

Ох. Сердце начинает биться как сумасшедшее. Губы сами собой растягиваются в глупейшей улыбке. Мы уже неделю не виделись, оказывается, это много...

— Спасибо, мамочка! — я ей тут же прощаю её тон и поджатые губы, и недовольство на лице. Быстро обнимаю её, сминая газету и, подхватив сумку, бегу на выход.

— А рейтузы!?

— У меня же брюки! — и я несусь вниз.

На улице уже снова темно. Шесть вечера. Погода сказочная. Мороз не стал меньше, но ветра нет, и холод как-то не особо чувствуется. Мелюзга среднего школьного возраста, старательно пыхтя, роет ходы в сугробах вокруг фонаря. Вот им-то точно не холодно. В мою сторону летит снежок. Убью! Но не сегодня, сегодня я, во-первых, добрая, во-вторых, мне некогда.

Глава 4

Загружаемся в кабинет физики, напротив актового зала. Школьная раздевалка закрыта, поэтому сваливаем шубы на последние парты. Раскладываем свои костюмы и начинаем наводить красоту. Кто-то тут же роняет блёстки, у кого — то ломается помада. Из угла слышен тоскливый вопль — порвались капроновые колготки. Эту серьёзную проблему устраняем с помощью клея, правда, колготка приклеилась к ноге намертво, так как клея с перепугу вылили слишком много, но ведь это такие мелочи!

Громова, с совершенно умопомрачительным декольте, распушенными волосами и с повязанной красной косынкой головой, сидит на первой парте и перебирает струны гитары. Играть она не очень умеет, но её вид настолько колоритен, что вбежавший руководитель нашего литкружка, а по совместительству и библиотекарь — Игорёша, (по общему мнению, до Игоря Владиславовича ему ещё расти и расти) моментально застывает на пороге, краснеет и начинает заикаться. Оказывается, уже пора начинать.

Громова берёт руководство на себя.

— Ромалы, остаёмся тут, остальные — вперёд, и родина не забудет вас!

Я тоже уже переоделась в мой почти цыганский костюм. Завязываю наискосок шаль и направляюсь к выходу. И тут, меня поражает чудовищное, по своей глобальности, открытие.

— Игорь Владиславыч, а как же я могу с табором через зал потом идти, если после монастыря я за кулисы ухожу ?

Он смотрит на меня совершенно обалдевшими глазами, все замолкают. За эти два месяца мы умудрились отрепетировать спектакль множество раз, ни разу при этом, не прогнав его с начала и до конца.

— Так, спокойно. — Он трёт лоб в надежде как-то разрулить ситуацию.— Значит...Ты остаёшься тут, а монахинь будет всего две. Нет, подожди, ты же с музыкой... Чёрт... ладно, значит, табор пойдёт без тебя!

— Да? А как же "Ручеёк"? Ленка на фоно за сценой, я на гитаре в зале...

— Зараза... Ну, как мы раньше не подумали? — Игорёша трёт лицо в полной панике. — Эээ...

Спасение приходит неожиданно. Кто бы мог подумать — голос подаёт Наталья. После её язвительного замечания на физкультуре в далёком сентябре, вряд ли мы перекинулись хоть словом. Тщательно наводя перед маленьким зеркальцем мушкетёрские усы, она цедит слова.

— За сценой — лестница чёрного хода. Выйдет на улицу, обежит крыло, войдёт через главный вход. Делов-то...

"Делов-то..." На улице темно, минус уже под тридцать, я — на каблуках, полуголая, всё-таки плечи открыты и живот, капроновые колготки... Бросаю взгляд в сторону шубы. Нет, в ней я не смогу бежать. Скидываю туфли и решительно направляюсь к сапогам. Все молчат.

— Аделаида...

Я разворачиваюсь.

— Ээ, Лида, ты понимаешь, это, конечно , мой просчёт... Ты не обязана, мы что-нибудь сейчас придумаем...Ну, в конце концов ,выйдешь со сцены и пройдёшь через зал. — Неубедительно пытается меня остановить Игорёша.

— Ну, какой зал, Игорь Владиславыч! Да ничего, я тоже протупила. Ну, пробегусь... Тут же недалеко. Вы только дверь внизу откройте, там же наверняка закрыто.

Всё. Сапоги застёгнуты, юбка одёрнута, шаль завязана. Мы идём в зал, Игорёша прыжками несётся в учительскую за ключами от чёрного хода.

Я прохожу мимо Громовой. Она ободряюще хлопает меня по плечу: " Героиня!"

— Лидочка не замёрзнет, она у нас дама горячая, её любовь греет.

Я спотыкаюсь. И как я могла на минуту поверить в Наташкины добрые чувства? Змея змеёй и останется. Я оборачиваюсь и улыбаюсь, стараясь, чтобы это выглядело радостно-снисходительно.

"Улыбайтесь — это всех раздражает".

Лишний раз убеждаюсь, что это выражение справедливо на все сто. Не дождавшись ожидаемого скандала, Наташка прибавляет ход. Странная она, всё-таки.

Народу в зале пока немного, есть время накинуть на себя, поверх цыганского костюма, рясо-сутану и подшить-подвернуть-подтянуть всё что лишнее. Маленькая Белкина в огромной чёрной шторе похожа на беременный колобок.

"Ты только стой, где тебя поставили, не двигайся, — смеёмся мы, — а то запутаешься и внутри потеряешься. Мы тебя потом не найдём". Пылища от штор заставляет нас постоянно чихать. Мы отчихиваемся и смеёмся. Смех уже скорее нервный.

От двери чёрного хода Игорёша машет мне рукой. Всё готово. Поехали...

Музыка, вступительное слово, на сцену выходят действующие лица. Бла-бла-бла, первая шутка — в зале смеются. Хорошо. Сейчас из зала на сцену должны забросить волшебный коробок. Слышен внушительный хлопок, мы переглядываемся, и за кулисы начинает просачиваться мерзейший запах какой-то химии. Хотя почему "какой-то "? Составчик совсем не секретный, вот только непонятно, какому идиоту пришло в голову усилить эффект появления коробка пластилиновой взрывчаткой... Игорёша держится за сердце, мы старательно разгоняем вонищу, кто чем может.

Первая точка перемещения — доисторическая пещера. Свет гаснет, парни, топоча и пиная друг друга, тащат стойку с плакатом, изображающую наскальную живопись первобытных людей. Я сажусь за многострадальное пианино и начинаю играть "В пещере горного короля". Тут же с двух сторон ко мне просовываются Игорёша и Тамарочка: "Громче!" Громче? Да гори оно огнём! На сцене скачут, в зале ржут, струны гудят, как набатный колокол...

Свет гаснет снова. Вторая сцена. Монастырь. Кто там у нас принёс проигрыватель? Тихо матерясь этот "кто-то" пытается в темноте поставить пластинку с органной музыкой. Мы выскакиваем на сцену, на ходу надевая чудовищные островерхие шапки, живо напоминающие мне колпаки грешников на аутодафе. Прямо на красную скатерть оплывают свечи, толстый комсорг, в данный момент — отец-настоятель, басом излагает своё видение подарка на Новый год и даёт "отрокам" советы.

Свет гаснет, сейчас пойдут мушкетёры, будут петь, длинно говорить и долго раскланиваться. Время у меня не так много, но есть. Я срываюсь с места, на бегу выпутываясь из сутаны, и бросаю её на руки Игорёше: " Тяните сцену, Игорь Владиславыч!"— он кивает. Я скатываюсь по лестнице вниз — хорошо, что всего второй этаж, толкаю дверь на улицу. Мааааать.... Мороз тут же впивается острыми иголочками мне в голый живот... Прижимаю локти к не менее голым бокам и бегу. Главное — не поскользнутся. Развевающаяся юбка цепляет по дороге куст шиповника — понасажали тут! Блин... Оскальзываюсь на повороте и славно прикладываюсь коленом. Голой рукой по плечо в сугроб — что может быть приятнее в конце декабря? Взлетаю на школьное крыльцо — кто-то предусмотрительно держит дверь — и уже на автопилоте — на второй этаж, к актовому залу...

Табор стоит у дверей, Громова пихает мне гитару и даёт отмашку торчащей из-за кулисы голове Игорёши. Свет гаснет, я засовываю пальцы в рот — руки заледенели, струн не чувствую.

На сцене Ленка наяривает "Ручеёк". Ну, двинулись.

Посередине прохода, с садомазохистским наслаждением терзая струны ноющими пальцами, до меня вдруг доходит, что совершенно спокойно можно было открыть кухню и пробежать сквозь неё и столовую, не выходя на улицу... Меня начинает разбирать нервный смех. Поднимаемся на сцену, я усаживаюсь в центре, вместе с начавшей раскидывать пасьянс Громовой.

Она, вероятно, тоже в мандраже, потому что половина карт улетает в бутафорский костёр. Заканчиваю перебирать струны, заключительный аккорд, закатываю глаза и встряхиваю головой. Волосы рассыпаются по плечам. Эффектно получилось. В зале свистят и хлопают. Встаём, успеваю заметить отпечаток от, оказывается, ободранного в кровь колена. Свет снова гасят, мы отползаем за сцену.

— Спасибо, Лида! — Игорёша забирает гитару и проникновенно жмёт мне руку. — Замёрзла?

— Да нет, уже согрелась, — меня трясёт, но скорее не от холода — мне и не холодно уже, а от адреналина.— Ладно, чего там, всё нормально.

Отхожу в самый дальний угол, сажусь в глубине, около стойки с флагами пятнадцати братских республик, меня тут, в таком разноцветье, не увидят. Поднимаю юбку и начинаю оценивать полученный ущерб. Колготки вдрызг — очень обидно. Они новые, дорогие, тут уже не стрелка, а просто дыра. Значит, только зашить — и под брюки. Колено рассажено — и как не почувствовала? Вроде не глубоко, но основательно, просто кусок кожи стесался. Как обычно, пока не увидела — ничего и не болело. Теперь же начинает саднить, жечь и мешать жить. Шаль с одного бока мокрая. Ага, был же сугроб. Руки красные. Больше вроде потерь нет. Значит, сейчас надо завязать колено.

— Лидка, где ты там застряла! — свистящим шёпотом зовёт мне Ленка. — Сейчас на поклон пойдём!

Разве это так важно? Я встаю, выпутываюсь из каких-то узлов и тряпок, и присоединяюсь к ребятам на сцене. Пару поклонов. Ого, нас даже фотографируют. Вот и слава пришла... Цепляясь за чьё-то плечо, спускаюсь со сцены и иду обратно в класс, переодеваться.

— Лида! — Игорёша догоняет меня уже почти на выходе. — Ты знаешь, так глупо получилось... Я тут вспомнил — ведь можно было и через столовую пробежать...

— Да уж, — покладисто соглашаюсь я,— я тоже потом сообразила, по-дурацки вышло...

— Ты уж извини...

— Что Вы! Вы-то тут при чём? Инициатива, как обычно, наказуема, — я улыбаюсь.

Воспитанные мы такие, вежливые, аж противно. А ещё очень злые, например, я. Такой кросс по морозу давать и, как оказывается, без всякой необходимости! Я сама себя накручиваю и чувствую, как эйфория, после, несмотря ни на что, удачного спектакля, а с ней и настроение, стремительно испаряется.

Выгоняем из класса парней и начинаем переодеваться. Девчонки смеются, вспоминая кто, что не там сказал, и кто кому наступил на ногу или на юбку... Я отмалчиваюсь. Может пойти домой? Засовываю носовой платок в дыру на колготке. Вроде более-менее держится. Не хотелось бы испортить брюки, как назло сегодня надела светло-бежевые — пятно сразу видно будет. Упаковываю костюм, причёсываю волосы.

— Ух ты, какая у тебя грива! — Громова подходит ближе, садится на парту рядом. У неё самой волосы настолько шикарные, что сказать комплимент она может себе позволить совершенно искренне.

— Да ладно, — я улыбаюсь, — до твоей далеко. Ещё бы — у неё косища в руку толщиной и ниже попы. У меня всего лишь до талии, да и потоньше.

— А не фиг было стричь! — она, как всегда, прямолинейна.— Медовые маски делай, быстрее расти будет.

Я откладываю расчёску и начинаю плети косу.

— Ты что, сдурела? — Громова спрыгивает с парты. — Оставь в покое, ты же не на уроке. А ну-ка, повернись!

Я с сомнением смотрю на неё. Не такие уж мы близкие подруги, чтобы я ей позволила командовать, но с другой стороны — мне с ней делить нечего. Поворачиваюсь к ней спиной. Она быстро расплетает косу, перебирает пряди, что-то перекидывает на висках, хватая со стола заколки и комментируя на ходу: "Зелёные отдашь потом Светке Иванцовой, "невидимки"— Инкины".

— Смотри! — она даёт мне зеркальце, держа второе сзади, около моего затылка. Я некоторое время разглядываю. Мне нравится. Волосы распущены, на висках сплетены в две нетугие косички и переплетены с косой, идущей от макушки назад. Дальше волосы падают свободными кудрями по спине.

— Спасибо, здорово ты сделала...

— Перестань закручивать "баранки", себя надо уметь подать, ты же не в первом классе! — строго говорит она мне, величественно удаляясь. Хм. Ну, наверное. Я ещё некоторое время рассматриваю себя, потом убираю зеркало в сумку.

За это время выступление наших певцов и танцоров закончено, и благодарственно-напутственное слово директрисы произнесено. Судя по грохоту и некоторым высоко-литературным выражениям из зала, учителя оттуда уже вышли и мальчишки сдвигают ряды, освобождая место для танцев. Торты с пирогами давно уже порезаны и унесены в зал. Скоро и нам можно будет туда выдвигаться.

В дверь просовывается Ленкина голова, оглядывает класс и, увидев меня, ухмыляется.

— Сидишь? Ну, сиди, сиди. Тут на твоё имущество покушаются, а она сидит, — я смотрю на неё, не очень понимая, что она имеет в виду.— Эй, тормозок, шевелись, а? Я шевелюсь по направлению к выходу. Заинтересовавшаяся публика продвигается вместе со мной. Останавливаюсь в дверях класса и всматриваюсь в коридор в поисках утерянного, по Ленкиным словам, имущества.

Высокий парень в замшевом пиджаке, с собранными в хвост длинными светлыми волосами стоит около окна в окружении девчонок из параллельного класса. Так. Это что же происходит? Разбой среди бела дня! Вернее — вечера, но факт налицо — попытка умыкновения! Сейчас мы это пресечём в корне... Ленка смеётся рядом: " Иди, разбирайся!" Я и иду, совершенно по-идиотски улыбаясь. Он, как будто услышав мои шаги, оборачивается, улыбаясь в ответ: " Лида..."

— Привет!

— Привет!

Мы смотрим друг на друга, он держит меня за руку. Девчонки, стоявшие рядом, переглядываются и ретируются. Ленка, проходя мимо, закатывает глаза и громко шипит углом рта: " Детский сад, ясельная группа!"

— Жаль, на спектакль не успел.

— Да ладно, ничего интересного не было, так, самодеятельность. — Я внимательно рассматриваю новую шишку у него на лбу.— Хорош!

— Да ладно, — он передразнивает мой тон, — ничего интересного, так, ерунда.

— Больно? — я сочувственно морщусь.

— Пока да, но скоро пройдёт. Я знаю, как можно вылечить. — Прищуривается и наклоняется ближе.

— Как же? — тут же покупаюсь я.

— Подуть и поцеловать. Он подставляет мне лоб. Я смеюсь и быстро чмокаю его.