Слепые души

— Всё, Альбина Несторовна, площадка. Дверь.

На ходу стягивая перчатки, она перешагивает через порог, отрываясь от страхующей заботливой руки Рюрика. Замирает, протянув вперёд руку:

— Настенька...

Я прижимаюсь к ней, обнимаю, уткнувшись в пахнущий духами шарфик. Сердце нежно содрогается, истекая сладкой болью.

— Аль, прости меня, пожалуйста.

Её чуткие пальцы зарываются в мои вымытые волосы, губы тепло щекочут висок:

— Господи, малыш, как ты меня напугала! Рюрик, посмотри, что у неё там!

Нимало не церемонясь, верный Рюрик обходит квартиру, заглядывает в ванную и сообщает:

— Тут полная ванна воды и нож рядом. На зеркале записка: "Папа, прости меня. Я очень тебя люблю, но больше так не могу". На кухне пустая упаковка из-под таблеток.

— Что за таблетки? — Её голос сдавлен и глуховат от тревоги, но рука крепко обнимает меня.

Я глажу её плечи, щёки, льну к ней всем телом.

— Это пустяки... Обезболивающее.

— Ты что, проглотила всю упаковку?

— Аля, не волнуйся, ими нельзя смертельно отравиться... Их в упаковке было всего двенадцать. Меня стошнило... И они вышли. Ничего страшного, только немножко спать хочется.

— Ты что... Ты что собиралась сделать?! — Она встряхивает меня за плечи, потом прижимает к себе и гладит по голове. — Господи, дурочка моя... Ох, дурочка. Ну, зачем, зачем? А обо мне ты подумала?

— Аля, прости меня, — всхлипываю я. — Я тебя очень люблю... Я больше не буду.

— Всё, Рюрик, выйди, — говорит она. — Жди в машине.

— Сколько вас ждать?

— Не знаю. Сколько надо, столько и жди.

Рюрик уходит, прикрыв за собой дверь, а Альбина прижимает меня к себе и всё гладит, гладит по волосам. Мы молчим. Я плачу, но это хорошие слёзы: они от любви.

— Ты что удумала, глупышка? Настя, зачем?!

Её голос дрожит: наверно, она сейчас тоже заплакала бы, если бы могла. Я щекочу губами её подбородок, и она обхватывает мой рот своим. Одной рукой обнимая меня, другой она снимает шляпу, я беру её и не глядя кладу на тумбочку, и её освободившаяся рука обнимает меня. Нежность наполняет меня до самой диафрагмы, я снимаю с Альбины тёмные очки, стаскиваю парик и провожу ладонью по её гладкой голове. Она вдруг смущается, прерывает поцелуй и на ощупь забирает у меня свои очки, снова надевает парик, на ощупь поправляя его.

* * *

Флешбэк

Три недели нашего знакомства пролетели, как три дня. Мы созванивались, гуляли в парке, разговаривали, часто держались за руки. Альбина не могла без этого: ей нужно было постоянно держать мою руку, это заменяло ей визуальный контакт, а я испытывала от этого странное волнение — как будто ладонь Альбины соприкасалась не с моей ладонью, а ласкала меня в более интимных местах...

Мы шли по сумрачной еловой аллее: каблуки Альбины постукивали по бетонным плиткам, у меня в руках был подаренный ею букет роз. Сквозь тёмные еловые лапы пробивались вечерние лучи солнца: тихий июньский вечер. Именно в этот тёплый, янтарный вечер меня одолевала мысль: что такое между нами происходит? Кто мы друг другу? Что значат эти встречи? Они не похожи на обычные встречи подруг с трёпом на обычные дамские темы — мужики, дети, тряпки. Если мы подруги, то зачем Альбина дарит цветы? И опять же, если между нами обычная женская дружба, то почему у меня всякий раз ёкает сердце и бегут по спине мурашки, когда я вижу на экране своего мобильного её имя? Почему меня охватывает ураган сладкого волнения, когда наши ладони втискиваются друг в друга с силой соития?..

Водоворот моих мыслей прервал голос Альбины:

— Может, скажешь, о чём твои тяжкие раздумья?

Пожатие её руки стало крепче. Она была, как всегда, элегантно и со вкусом одета, а я сегодня что-то поленилась — напялила джинсы и белый топик. Носки её чёрных туфель поблёскивали из-под широких чёрных брюк, из-под рукава белой куртки выглядывала серебристая полоска браслета, на тёмном щитке очков играли блики — то, что оставалось от солнечных лучей, после того как они продирались сквозь плотный еловый заслон.

— Мне очень хорошо с тобой, Аля, — сказала я. — Просто удивительно.

Она замедлила шаг.

— Ты думаешь не об этом.

— Ты что, умеешь читать мысли? — усмехнулась я.

Она остановилась, повернувшись ко мне лицом, и взяла меня за руки.

— А что, если умею?

— Тогда зачем спрашиваешь?

Мы стояли лицом друг к другу, мои руки — в её руках. Я потянулась к ней и потёрлась носом о её подбородок, прижалась к её щеке.

— Ну, и что это значит? — спросила она с намёком на улыбку.

Вместо ответа я тихонько поцеловала её в щёку. Пожатие её рук разжалось, но лишь для того, чтобы обвить кольцом объятий мою талию. Её губы потянулись ко мне — так трогательно и доверчиво, что я не могла не приложиться к ним своими. Пару секунд мы стояли так, и губы Альбины щекотно и мягко шевелились под моими, а я думала, что подруги вроде бы не должны так целоваться. Губы Альбины вдруг крепко обхватили мои, и мой рот наполнила горячая и щекотная влажная нежность. Чёрный гладкий парик сполз с её головы, я положила ладонь ей на затылок. Она была во мне, а я — в ней, и это было восхитительное чувство.

— Не надо, не говори ничего, — прошептала она, прижимая меня к себе ещё крепче.

Да, слова сейчас были излишни, они могли даже испортить, нарушить это трепетное единение в янтарной тишине тёплого летнего вечера. От посторонних глаз нас укрывал еловый полумрак, а над нами было только светлое высокое небо.

Парик и очки снова скрыли настоящее лицо Альбины чёрным щитом: мы шли по светлой и открытой кленовой аллее. Ни я, ни она не произносили ни слова, шагая по освещённому косыми вечерними лучами асфальту. Наши длинные тени шагали рядом, держась за руки. Сегодня был День Поцелуя.

14 октября

Я веду Альбину в комнату и усаживаю на маленький диванчик. Примостившись рядом с ней и устроив голову у неё на плече, я закрываю глаза. В голове ещё шумит, во всём теле слабость, в коленках дрожь. Чуть-чуть подташнивает, но уже не так сильно. Рука Альбины сжимает мои пальцы.

— Настенька, зачем ты это?.. Ты такая молодая, красивая... Зачем тебе умирать? Как тебе могло прийти такое в голову?

Я вздыхаю.

— Сама не знаю... Депрессняк какой-то накатил. Так вдруг тошно стало, как ещё никогда не было. Отец запил... А ты сказала, что у нас ничего не получится... Вот меня и заклинило.

Она прижимает руку к груди, будто у неё вот-вот разорвётся сердце, делает глубокий дрожащий вдох.

— Значит, из-за меня... Это я виновата.

Я глажу её по рукаву.

— Аля, ты не виновата...

— Как же не виновата, если... — Её голос прерывается, она хватает меня и прижимает к себе, как будто боится, что я исчезну. — Если бы я знала, что ты выберешь смерть, я бы... Нет, я ей тебя не отдам! — Её дыхание щекочет мне шею, губы касаются моего уха. — Ты моя. Слышишь? Моя!

— Я твоя, Аля... — Я сама обнимаю её, а в груди у меня больно и сладко.

— Я чувствовала, что ты... что с тобой что-то не так! Я места себе не могла найти! — шепчет она мне в шею. — Слава Богу, что я успела... Не смей, слышишь, больше не смей так делать! Нет, этой костлявой старухе я тебя не отдам, пусть и не мечтает! Ты моя. Ты будешь жить... И жить ты будешь только со мной!

— Да, Аля. — Я прижимаюсь к ней всем телом и всем сердцем говорю "да". Я принадлежу ей, она моя госпожа и хозяйка.

Она крепко целует меня в губы, в лоб и в глаза, откидывается на спинку диванчика. Я потихоньку встаю: хочу выпустить воду из ванны. Рука Альбины тревожно сжимает мою, не пускает.

— Куда ты? Анастасия!

Какой у неё строгий голос! Мне нравится эта строгость, потому что в ней звучит беспокойство и любовь. Я глажу её по плечу.

— Не волнуйся, Аля. Я только воду из ванны выпущу, она там уже ни к чему.

Я выдёргиваю пробку, вода шумит, уходя в трубу. Перечитываю записку, морщусь: что за чушь! Рву её в клочки и бросаю в мусорное ведро.

Потом Альбина держит меня за руку, поглаживая и пожимая пальцы. Тепло её ладони на моей щеке заставляет моё сердце сжаться. Она склоняется надо мной и нежно целует. Волосы её парика щекочут мне лицо, я отражаюсь в щитке её очков.

— Аля, сними ты этот дурацкий парик, — предлагаю я. — Чего тебе меня стесняться?

Я сама стаскиваю с неё парик, она смущённо поглаживает голову.

— Почему дурацкий? Это хороший парик, натуральные волосы.

— Так тебе лучше, — говорю я.

— С лысой головой? — усмехается она.

— Да, — убеждённо говорю я. — Мне так больше нравится.

В подтверждение этого я сажусь и глажу её по голове.

— Ладно, малыш, отдай. — Рука Альбины тянется за париком.

— Не отдам. — Я целую её в висок, руку с париком держа на отлёте.

— Настя, отдай, — нервничает Альбина.

Я со вздохом возвращаю ей парик, и она берёт его, но не надевает, а держит на колене. Я потихоньку снимаю с неё и очки, под которыми вместо глаз — рубцы. Шрамы у неё и на щеках, и на лбу, нет их только на губах и подбородке. Ожог был такой глубокий, что до конца их убрать не удалось даже после трёх пластических операций. Я осторожно касаюсь их кончиками пальцев, тихонько поглаживаю. Альбина мягко отстраняет мою руку, но я касаюсь шрамов губами.

Глава 3. Диана

Флешбэк

Моё знакомство с сестрой Альбины началось не слишком приятно. Диана Несторовна — называть её просто по имени у меня не поворачивается язык — по-видимому, посчитала, что я аферистка, пытающаяся развести Альбину на деньги, и повела себя поначалу довольно агрессивно. С тех пор как Альбина стала инвалидом по зрению, она считала своим долгом оберегать её от всех и вся; она была не только её глазами и правой рукой в бизнесе, но и своего рода ангелом-хранителем — однако весьма воинственным, недоверчивым и суровым ангелом, под крылом которого можно было чувствовать себя и защищённым, и контролируемым. Эта агрессивная опека, по признанию самой Альбины, временами становилась ей в тягость, хотя она не могла не быть благодарной сестре за её неустанную и бескорыстную помощь. Пара слов о Диане Несторовне: она была старше Альбины на пять лет, но замужем, в отличие от неё, ни разу не была, а свой нереализованный родительский инстинкт переключила в русло заботы о сестре. По странной иронии высших сил ей досталось женское тело, но совершенно мужской характер, и оттого, по-видимому, с ней не мог ужиться ни один мужчина: всех она отпугивала своей властностью, жёсткостью и пренебрежительным отношением ко всему мужскому полу. Она ездила на чёрном джипе "Хёндай" и ни разу с момента получения водительских прав не попадала в ДТП.

Когда вышеназванная машина, сверкая на солнце, остановилась возле магазина, из которого я выходила с полным пакетом продуктов, я поначалу не придала этому значения, потому что не знала, кто был за рулём. Я спокойно спустилась с крыльца, собираясь по приходе домой приняться за приготовление обеда, но домой попасть мне было суждено несколько позднее, чем я планировала. Из-за опущенного стекла дверцы чёрного сверкающего джипа послышался холодный и властный женский голос:

— Голубушка, подойди-ка сюда!

Я не сразу поняла, что обращались ко мне, и сделала ещё пару шагов в направлении своего дома, но тот же голос повторил:

— Деточка, ты что, глухая? Я к тебе обращаюсь!

Я остановилась и посмотрела в сторону источника этого неприятного голоса, от которого у меня разом сжались кишки. В первую секунду я впала в когнитивный диссонанс: голос был как будто женский, но за рулём джипа сидел, как мне показалось, мужчина. Короткая стрижка, чёрный пиджак мужского покроя, отсутствие косметики — всё это ввело меня в заблуждение, но потом, приглядевшись, я поняла, что передо мной всё-таки женщина. На вид ей было лет сорок, и её короткие волосы серебрились обильной проседью, несмотря на ещё довольно свежую и гладкую кожу лица. Встретившись с её взглядом, умным и ясным, но жёстким и холодным, я пробормотала:

— Вы это... мне?

— Тебе, тебе, — подтвердила она и кивнула на сиденье рядом с водительским. — Садись.

Я оторопела.

— Простите... Но с какой стати я должна к вам садиться? Я вас не знаю.

— С такой, что у меня к тебе разговор, — ответила обладательница неприятного голоса и стального взгляда. — Будем знакомы: Диана Несторовна Риберт.

— А, — дошло до меня. — Вы сестра Али?

— Она самая, — ответила она. — Садись, не бойся. Похищать тебя я не собираюсь. Поговорить надо, вот и всё.

Женственностью и изяществом Диана Несторовна не отличалась. Хотя толстой её назвать было нельзя — хорошо сшитый костюм успешно скрывал недостатки её телосложения, — но похвастаться теми великолепными пропорциями, какими обладала Альбина, она не могла. Приличествующий для женщины минимум волос, оставленный на её голове ножницами парикмахера, был полон седины, но такой цвет, как ни странно, даже шёл ей. Её лицо также не блистало красотой: его черты были грубоватыми, подбородок тяжеловат для женщины, между тёмными мрачноватыми бровями от привычки хмуриться пролегли суровые складки, и единственным украшением на нём были потрясающие глаза — большие, светло-серые, ясные, с чёрными от природы и не тронутыми тушью густыми ресницами. Хоть они смотрели на меня холодно и испытующе, но я каким-то непонятным для себя образом вдруг поняла, что передо мной, в сущности, хороший человек, только отчего-то враждебно ко мне настроенный. На тыльной стороне её лежащей на руле руки я заметила какое-то высыпание наподобие экземы.

— Не буду ходить вокруг да около, — сказала Диана Несторовна. — Мне известно, что уже около месяца ты встречаешься с Альбиной. В сущности, с кем встречаться — это её личное дело, но она в силу своей доверчивости не всегда умеет распознавать истинную суть людей. Отсутствие зрения тоже играет в этом не последнюю роль. Она сейчас слепая вдвойне: и в прямом смысле, и в переносном. Она всё твердит, какой ты ангел, какое ты чудо — словом, влюблена по уши. Уж не знаю, чем ты её очаровала, какими такими достоинствами... — Диана Несторовна усмехнулась, окинув меня неприятным, оценивающим взглядом, в котором отразилось презрение. — С виду ты девчонка так себе. Впрочем, для Альбины внешность, как ты понимаешь, стоит на последнем месте... Может, ты обладаешь какими-то интимными качествами?

От неё исходил такой мощный поток враждебности, взгляд обдавал таким холодом, что мне стало очень и очень не по себе, и это даже мягко сказано. А что касается её голоса, то я выразилась неточно, назвав его неприятным. Неприятен он был лишь в той степени, в какой может быть неприятна для тела ледяная вода; подобно воде же, он был чистым и звучным, чем-то он даже напоминал голос Альбины, но в нём как будто перезванивались, стукаясь друг о друга, ледышки. Слегка ошарашенная её "наездом", я прижимала к себе пакет с продуктами, и он при этом шуршал. Поморщившись, Диана Несторовна не сказала, а скорее приказала:

— Поставь свой пакет на заднее сиденье и не шурши! Раздражает.

Я не посмела ослушаться и поставила пакет на заднее сиденье, а сама вдруг подумала: а отчего её так раздражает шуршание пакета и отчего она так морщится, как будто у неё что-то болит? Потирая пальцами нахмуренный лоб, она сказала: