Кащей умолк. Колька тоже молчал на протяжении всей этой речи — сперва ошарашенный его появлением, потом — пристукнутый его словами, дальше от нараставшей злости. Нет, он почему-то был уверен, что Кащей его не обманет — вернет домой. И Колька вовсе не был уверен, что сможет пройти все пять "уровней" да ещё и победить потом Кащея. Но... если это и правда сказка — должен же быть, блин, какой-нибудь сказочный закон, который на стороне его, Кольки, странствующего рыцаря, спасающего княжну — а не на стороне этого "новосказочного" злодея?! Ведь он, Колька — ПОСЛЕДНЯЯ надежда Зоринки! В самом деле — последняя, и это уже не сказка...

— Не пойду я с вами, — набыченно отозвался мальчишка и шагнул назад. — Идите сами и ждите, я к вам потом загляну.

Кащей вновь улыбнулся. Он не стал грозить, кричать или произносить фразы типа "тьфу-тьфу, русским духом пахнет!" Он просто пожал плечами и, вздохнув, сообщил:

— Жаль. Едва ли мы ещё увидимся. Прощайте, Николай.

И — исчез. Как выключенной изображение в телевизоре, не оставив следов на берегу и не делая попыток забрать с собой Кольку.

...— Эй, подождите! — завопил Колька, именно в этот момент с ужасающей ясностью поняв: он В САМОМ ДЕЛЕ остался тут, и возможно — навсегда. Появись Кащей снова — И Колька согласился бы на его условия немедленно! Только вот Кащей не вернулся. Колька посопел, плюнул в болотную жижу и, пробормотав "ну и флаг тебе в руки", зашагал туда, где вроде бы было посуше...

...Через два часа заряд злости, поддержавшей Кольку на ногах, иссяк. Мальчишка устало опустился на ствол упавшего дерева, тупо глядя в папопротник у колен. Ему было жарко, как в бане, хотелось пить, есть и плакать.

Он сумел уйти от болота, но лес не кончался, и звуков никаких больше не слышалось. Не находилось никаких следов того, что вообще обитаем. Колька боялся себе признаться, но он заблудился начисто, и оставалось только громко и постыдно орать: "Спасите, ау!" Да он бы заорал, заорал, не задумываясь — вот только не хотел драть глотку, зная, что его все равно никто не услышит.

— Эй! — все-таки крикнул он. — Помогите!

Лес ответил молчанием. Он не любил шума, и Колька притих, не осмеливаясь больше даже раскрыть рта.

Так, молча и неподвижно, Колька просидел довольно долго. Потом устало поднялся и уже не пошел, а побрел в лес — просто чтобы не сидеть на одном месте, дожидаясь неизвестно чего.

Через десять минут он вышел на дорогу.

Таких дорог Колька ещё никогда не видел. Песчаная, в каких — то ухабах и рытвинках, с неровными и слишком узкими колеями, между которыми было очень маленькое расстояние, она желтела у ног мальчишки, выворачивая из-за стены придорожных кустов и за такие же кусты ныряя. Машинных следов тут не было, из чего Колька заключил — эта не та дорога, к которой он так лихо стартовал. По краям дороги не было привычных телефонных или электрических столбов. Просёлок, пришло в голову Кольке где-то слышанное или читанное слово. Но это тоже не могло служить указанием времени — такие просёлки были, наверное, тыщу лет назад и есть в XXI веке.

От облегчения у Кольки даже голова закружилась, и он перевёл дух. Как бы далеко не тянулась эта дорога — она рано или поздно выведет к людям. А там будет видно.

Он снова прислушался, надеясь поймать человеческие звуки, не слышал пение птиц на шум деревьев, почти смыкавшихся над дорогой. Ещё не сколько секунд поразмыслив, мальчишка зашагал направо. Просто чтобы подчеркнуть для себя: моё дело правое.

Иди по песку было тяжеловато — сухой и сыпучий, он не пускал ноги и засыпался в кроссовки. За первые же две сотни шагов в нескольких местах попались звериные следы — это открытие не радовало. Раз тут звери не боятся выходить на дорогу, то можно и встретиться с ними. И неизвестно, чем окончится такая встреча. Колька старался ступать тише — это получалось — и прислушиваться изо всех сил. Но лесные звуки мешали, дорога часто петляла, и эти петли отсекали любой шум, происходивший за поворотом. Поэтому сухое деревянное постукивание буквально ударило мальчишку в лоб — он услышал телегу одновременно с тем, как увидел её.

Бодренькая лошадь неопределённого цвета двигалась на него. Сбоку от лошади болтались ноги в сапогах — не скороходах, а вполне обычных и сильно стоптанных кирзовых. Хозяина сапог не было видно из-за его тягловой силы. Застыв от неожиданности, Колька созерцал эту картину, пока бодрый и многоэтажный мат, которым хозяин подбадривал лошадь, не заставил его вздохнуть и шагнуть в сторону.

— Ох ты! — услышал он мужской голос, и лошадь с телегой встала, как вкопанная. На Кольку с удивлением и интересом смотрел плохо и даже как-то вызывающе подбитый мужик лет за сорок, одетый в льняной пиджак, застёгнутый на все пуговицы, бесформенные и бесцветные штаны, заправленные в штаны и форменную кепку, похожую на милицейскую, только чёрную. Видно было, что мужик испугался — наверное, от неожиданности. Его глаза обежали беспокойную петлю, обшаривая кусты, потом с каким-то сомнением остановились на мальчишке, обшарив его с головы до пят — у Кольки вообще появилось ощущение, что его обшарили руками. — Чего тебе? — сердито испуганным голосом спросил мужик, сильно коверкая слова — "чего" в его исполнении прозвучало как "чаго"

— Да ничего, — пожал плечами Колька. Хотел добавить ещё "не бойтесь", но решил, что мужик обиделся. Но не спрашивать у него, в самом деле, "дядь, а который у вас год ?" Или спросить?

Пока мальчишка размышлял, мужик ещё раз осмотрел всё вокруг вплоть до верхушек деревьев и, похоже, пришёл к какому-то выводу — расслабился и спросил уже без напряжения:

— Меняешь что ли че? Не боись, не заберу... Куды идёшь?

"Гражданская война, что ли? — опасливо подумал Колька. По истории они ещё не проходили, кино про эту войну показывали редко, книжек о ней вообще не попадалась, но Колька помнил, что это вроде тогда меняли по сёлам разные вещи. — А если и так? Выбираться всё равно нужно..."

Мужик терпеливо и вроде даже равнодушно ждал чего-то. Потом подал голос:

— Ежли золотишко какое — садись, сменяю на закусь без обману, как доедем. Ежли барахло-кось в кустиках придерживаешь — то извиняй, мимо шагай, кто там знает, откуда оно...

— У меня нет ничего, — решился Колька. — Я своих ищу, я потерялся... Вы меня до города не довезёте?

Слова мужика ещё больше укрепили его в своём открытии. Кроме того, Колька вспомнил, что видел — в Гражданскую были самолёты, и даже грузовики. И ещё вроде бы детей особо не трогали, если только они за кого-то не воевали. Ну, он-то не воюет...

— Свои-их? — протянул мужик и почесал висок желтым ногтем большого пальца. — Так ты из города, что ли?

— Ага, — ничем не рискуя, ответил Колька. Он мог назвать хоть свой родной Вавиловск (ему больше полтыщи лет!), хоть Москву, где был дважды. Не проверишь, а как сюда попал (куда — сюда, узнать бы!) — можно отговориться неразберихой.

— Давай, — мужик хлопнул по доскам позади себя. Колька обрадовано запрыгнул — и подскочил с писком. Что-то металлическое — хорошо, не острое! — солидно врезалась в копчик. — Ох... — мужик охарактеризовал ситуацию и, не глядя, извлёк из сена, толстым ровным слоем сваленного в телеге, винтовку с вытертыми до белизны металлическими частыми, облезшим черным лаком и самодельным ремешком из брезента. — Не убился?

— Немного, — покривился Колька, усаживаясь и не сводя глаз с винтовки, которую мужик устроил всё так же в сене рядом с тобой. — Ваша?

— А то чья? — мужик причмокнул, пустил лошадь нехорошими словами и прихлопнул вожжами. — Моя родимая... Но вот и слава Господу, едем помалу... Песни петь умеешь?

— Не очень, — признался Колька

— Жаль, — вздохнул мужик. — С песней дорога короче. Да и с дали слышно — мальчишка поёт, едет, не таится — может, и не тронут, коль и увидят...

— Бандиты? — деловито поинтересовался Колька. Мужик кивнул:

— Они, заразы... Да ты не трусись, я ж говорю — малого не тронут, да и меня тоже...

— А винтовка? — всё-таки с холодком поинтересовался Колька, усаживаясь по-турецки. Мужик покосился, спросил:

— Не Аллаху молишься?

— Православный, — немного удивлённо ответил Колька.

— Окстись, — потребовал мужик. Мальчишка помедлил, соображая, перекрестился. — Ну и добро... Сам-то русский или ещё каких кровей?

— Русский, — ответил Колька. И снова мужик был не против:

— А и пускай... А винтовка что — от зверя, человека в наши годы не напужаешь...

— А бандиты — они чьи? — осторожно спросил Колька. — Ну, красные или ещё какие?

— Фейолетовые, — сердито и зло ответил мужик. — Розовые, прости Господи душу грешную... А хучь и синие... Ты б всё спел что?

Колька смущённо пожал плечами. "Кострома, Кострома" ему спеть? "Ревела буря, гром гремел"? Мужик вздохнул — очевидно, понял, что не дождётся от попутчика вокальных номеров — и снова поинтересовался:

— Годков-то тебе сколько будет?

— Тринадцать, — ответил Колька, и мужик удивленно обернулся на него:

— Их!.. А рослый, я бы на все три боле положил... Родителев ищешь в городе-то?

— Угу...

Они ехали и ехали не очень спеша, мужик то спрашивал разную ерунду, то принимался безотносительно жаловаться "на власть", то расспрашивать, как там, откуда прибыл Колька, вполне удовлетворяясь расплывчатыми ответами мальчишки. Колька поддерживал разговор, а сам печально думал, как же ему искать сапоги-скороходы?! Оставалось надеяться, что некий сказочный закон выкинул его со шпорами недалеко от искомого. Он украдкой пощупал шпоры на месте. Хоть они и не работали, но придавали уверенности. Солнце совсем скрылось за лесом, на дороге расползлись, как черная краска в воде, сумерки, но впереди ещё было светло, и мужик удовлетворённо сказал: — Вот и приехали почти. Я тебе сейчас и ночлег устрою...

Дорога ещё раз вильнула — и как-то сразу телега оказалась на улице городка. По меркам Кольки это тянуло разве что на большое село, но телега ехала по аллее, обсаженной дубами, за палисадниками — почём-то без малейшего признака растительности — прятались одноэтажные дома. Людей не встретилось — метров через сто телега свернула в проулок, упиравшийся в двухэтажный, хотя и деревянный дом. Над подъездом висел в тихом вечернем воздухе какой-то флаг, возле крыльца на скамейке, поставив меж колен винтовки, сидели солдаты — с усталыми лицами, одетые в табачного цвета форму кто с непокрытыми головами, кто в странной плоской каске. На подъехавших они смотрели без интереса и даже с места не двинулись.

— Приехали, — прокряхтел мужик, спрыгивая и что-то быстро цепляя на рукав — Колька не успел заметить, что, он пытался рассмотреть флаг. — Ыыть! — сказал мужик и... как стальным обручем схватил Кольку сзади, прижав руки к телу и заваливая в сено с криком — торжествующих и испуганным: — Панове солдаты, подмогните! Партизан! Партизан, панове солдаты!

В первый миг Колька воспротивился чисто инстинктивно. Потом до него дошел страшный смысл крика, собственная ошибка, и мальчишка, разом вспотев от ужаса, бешено рванулся, ударил головой назад, вывернулся из ослабевших рука попутчика, замахнулся, как учили на занятиях по самообороне... но не смог ударить скрючившегося — из носа лилась кровь — мужика, на рукаве которого колюче серебрились готические буквы повязки: чёрные на белом фоне... Замешкался, не зная, что делать дальше и теряя время — слишком уж нереальной всё-таки казалась ситуация, фантастической. Солдаты повскакивали, крича — но не по-немецки, в их криках скользили знакомые слова, и никто не спешил стрелять или хотя бы бежать к Кольке, допёршему наконец соскочить с телеги и метнулся к выходу из проулка — никуда, просто чтобы подальше. Мужик, что-то называя, зацепил мальчишку за ногу, но Колька не упал, ожесточённо лягнулся, вырвался, заметив высунувшегося из окна второго этажа офицера с пистолетом — он тоже горланил и махал оружием, но не целился...

Прямо на него из переулка вырвался мотоциклист — здоровенный, лягушачьего цвета. Сидевший за рулём парень в очках, в расстегнутом мундире, вскрикнул, вывернул руль, мотоциклист встал на оба колеса, задрав люльку, из которой выкатился ещё кто-то — всё вокруг для Кольки уже слилось в сплошной калейдоскоп, он знал только одно: надо бежать, и бежать быстрее.

Но вдруг сами собой отказали ноги — их словно не стало, а в ушах заревели дикие голоса, и Колька впервые в жизни потерял сознание от удара кулаком в затылок.

Мир вокруг отнюдь не был безопасным. Можно было попасть под машину, сцепиться с разными крезанутыми отморозками, оказаться ограбленным или избитым. Можно было заболеть какой-нибудь дрянью вроде СПИДа, сломать ногу или руку. Можно было оказаться жертвой маньяка или стать заложником бандита, решившего заработать. Всё это было страшно и существовало где-то рядом, близко. Но Колька твёрдо усвоил: если не будешь нарушать определенных жизненных правил и трусить — шанс вляпаться во всё это минимален. С этим можно жить, как с мыслями о школе — неохота, но всё в неё ходят... Невозможно было представить себе другое: что в начале XXI века можно ПОПАСТЬ В ПЛЕН. Не в заложники, когда за тебя хотят получить деньги, а именно в плен. К ВРАГУ.

Да, были всякие там ненормальные с горящими глазами и повязками на головах. Но они были ДАЛЕКО. Между ними и Колькой, между ними и сотнями тысяч его ровесников стояли люди тоже с автоматами, но в форме. СВОИ. Этих своих было много, их специально учили, им платили за то, чтобы они охраняли Кольку. И ТОТ мир где брали пленных, чтобы бить их и узнавать военные секреты, а заложников — чтобы заставлять их работать на себя — тот мир не мог добраться до Кольки. Да, о нём говорили по телику, и было несколько раз — ребят и девчонок, которых немного знал Колька, привозили домой страшные цинковые гробы... а те, кто ездил отдыхать на юг, рассказывали взахлёб, что в казачьих станицах дома прячут автоматы, а пацаны умеют стрелять, даже если в слове "ещё" делают три ошибки... Но это тоже не очень касалось его, Кольки, его жизни, его проблем, его желаний.

Понимаете: всё это БЫЛО, но как бы и НЕ БЫЛО. Между войной — любой! — и Колькой всегда был экран телевизора. Тем более — между ЭТОЙ войной, о которой даже дед помнил смутно: маленьким был.

А теперь представьте себе: вас бьёт по затылку НАСТОЯЩИЙ ФАШИСТ. Живой, невредимый, которому плевать на то, что он умер много лет назад. И бьёт не потому, что хочет ограбить, не потому, что какой-нибудь маньяк.

Просто вы его ВРАГ. Враг, и всё, безо всяких объяснений.

От этих мыслей Колька обливался холодным потом и начинал трястись мелкой, противной дрожью — даже зубы постукивали, а из-под зажмуренных век сами собой текли слёзы. Ему ещё никогда в жизни не приходилось плакать ОТ СТРАХА.

Он проклинал всё на свете, начиная с Зарины и кончая своей глупостью Рыцарь, блин! По пояс деревянный, выше резиновый... Что же теперь делать — то? Его же допрашивать будут! Правду сказать?! Немцы сумасшедших сразу расстреливали, он в кино видел. Темнить — а как темнить, он же даже какой год, не знает! Возьмут и повесят, очень просто... Или в какой лагерь отправят, где из людей перчатки делали и мыло всякое... Вспомнилось виденные по телику предметы из музея — абажуры из человеческой кожи, пепельницы из черепов, и прочее, до чего ни один боевик не додумался бы. От ужаса Колька тихо, но явственно завыл и даже не попытался остановиться, до такой степени было страшно. Ему тринадцать лет! Он не партизан, не солдат... по какому праву его будут убивать?!