Ролевик: Ловчий. Глава 5

Проняло даже Шанти — эльфийка на некоторое время вообще выпала из реальности, только плавно, в такт мелодии, мерцала зрачками, да подрагивали прикрытые растительными наушниками ушки, вслушиваясь в беззвучную музыку Песни.

Я уже подумывал нести девушку на руках, но Сеяшантери очнулась чуть раньше, чем я приступил к реализации плана.

— Сколько мощи в этой мелодии... — вздрогнула, оттаяв, храмовница. — Чудовищная сила, перед которой почти невозможно устоять... Ник, как ты можешь всё время её слышать и при этом не срываться очертя голову за артефактом?

— Я же говорил, что толстошкурый, — пожав плечами, медленно двинулся к арке.

— Это не толстошкурым надо быть, — посетовала эльфийка, столько же заторможено вышагивая рядом, — это вообще совершенно глухим надо уродиться, чтобы противостоять столь могущественному Зову!

— Щито поделаешь, — полушёпотом сказал я, остановившись в нескольких сантиметрах от портала.

Поле, синеватое, едва уловимо мерцающее, наглухо перекрывало арку, а вблизи ещё и заставляло шевелиться волоски на скальпе, бровях, бороде и в иных, менее примечательных, местах. Осторожно поднеся открытую ладонь к пологу, замер в считанных миллиметрах от него. Руку слегка покалывает, но покалывание это не похоже на электрическое, равно как и разрядов между перчаткой и защитной поверхностью не наблюдается.

— Чего боишься? Поле не кусается, — бросила Шанти, встав рядом.

Достав мачете, эльфийка, вопреки недавнему своему заявлению, аккуратно вдавила лезвие в полог. Как только остриё ушло внутрь, храмовница остановилась, подождала десяток секунд и вернула клинок по эту сторону портала. Придирчиво осмотрев клинок, уже смело вогнала его в поле по самую рукоять и, вновь выдержав паузу, извлекла обратно.

— Лезвие чистое, сухое, маркеры окисления, разрушения, иных алхимических процессов не выявлены, — тихо произнесла девушка, возвращая мачете в ножны. — По ту сторону поля как минимум нет воды, высокого или низкого давления, непригодных для дыхания смесей либо несовместимых с жизнью температур. Идём?

— Идём, — и я смело шагнул вперёд.

На миг тело охватила волна покалываний, не столько снаружи, но и изнутри, а потом движение закончилось по ту сторону арки.

Рядом замерла эльфийка, мерцающими глазами осматривая помещение.

Ну что сказать? Скромно и со вкусом. Круглый зал, по периметру арочные портики, уходящие почти под самый потолок, конусом сходящийся в центре. Визуально декоративные балки, украшенные невычурной резьбой, вырываются из маковок ниш, чтобы, немного не дойдя до центра, упереться в кольцо, аналогичное балкам по фактуре и материалу. В центре — пьедестал, на нём, полуприжав сложенные лодочкой ладони к груди, стоит статуя закованной в непривычную броню женщины, воздевшей литое, монолитное забрало к потолку. И в её руках — источник Песни, ровно сияющий рассеянным светом тёплых оттенков.

— Шанти, статуя или голем?

Эльфийка, вздрогнув от моего голоса, чуть ли не села.

— Такая мощь... Сложно ей сопротивляться, — прерывисто выдавила храмовница, безуспешно пытаясь занять устойчивую вертикальную позицию. — Что ты спросил?

— Броня с грудью на пьедестале — это статуя или голем?

— Не могу сказать, Ник, — тяжело выдохнула Сеяшантери, — Слеза Творца забивает все доступные мне диапазоны сканирования. Но... таких големов не видела... Они обычно на трёх или шести ногах...

Едва договорив, девушка всё же не выдержала напора Силы Следа и грузно осела на пол, сжав виски.

— Шанти! Что я могу сделать?

Застонав, эльфийка сложилась пополам, уткнувшись лбом в землю. В другом месте и при других обстоятельствах не удержался бы от возможности полюбоваться открывшимся великолепным видом, но сейчас — сейчас вообще не до эстетики. Шанти с такой силой сжимает голову, что по хитину маски разбегаются трещины, а ушки вот-вот обзаведутся раздавленными хрящами. Из-под личины на пол уже успела натечь лужица почти чёрной в местном освещении крови.

Аккуратно подхватив храмовницу под мышки, вытащил её из зала, прислонив к стене в коридоре. Маску — долой, руки зафиксировать локтями и хоть немного отвести от головы.

Ёпт...

Белка нет от слова совсем, вместо него сплошная красная поверхность, по кольцу радужки бегут символы, не неся в себе ни каплю упорядоченности и завершённости. Узкий зрачок, кровавые слёзы, струйки юшки из ушей, носа и рта — последние — из прокушенных губ. Свинтив крышку с фляги, разжал челюсти эльфийки и силой влил четыре глотка. Чтобы Шанти проглотила тонизирующий настой, пришлось зажать ей нос и запрокинуть немного назад голову.

Закашлявшись, эльфийка несколько раз с силой ударила кулаками в пол и, завалившись на бок, затихла, изредка вздрагивая.

— Если не можешь говорить, но понимаешь меня, дважды моргни, — опасно это, охитиненными перчатками держать голову дивной в ладонях, одно неверное движение, и нежную кожу рассечёт до костей, но — пока справляюсь.

Глаза Сеяшантери то и дело порывались закатиться под лоб, и чуйка просто орала, что если позволю ей потерять сознание — потеряю единственного друга навсегда.

Время шло, тянулось тягучими соплями-секундами, размазывалось в вечность... пока веки Шанти не дрогнули. Раз, два. Зрачки немного расширились. Веки едва-едва шевелились, но взгляд вернул осмысленность, понимание. Плеснув несколько капель настойки в колпачок, вновь влил жидкость в рот эльфийки. Выпила, умничка моя. Всё, с тоником хватит, насколько бы ни был могучим метаболизм дивных, но ещё одного глотка хватит, чтобы и храмовницу с ног свалить.

— Что могу сделать для тебя?

Эльфа чуть качнула головой. Понятно — ничего.

Глаза указывают на маску. Чертыхнувшись, сунулся в рюкзак, ага, есть! Оторвав кусок ткани от рубашки, вытер кровь с лица девушки и надел маску обратно. Пожалуй, всё, что сейчас могу — это отнести эльфийку как можно дальше от источника Песни.

Метров триста оттопать пришлось, пока Шанти легонько не стукнула в нагрудную пластину. Ага, хватит.

— Может, позвать Карину? Ты выглядишь очень плохо.

— Сойдёт, — храмовница вяло шевельнула кистью. — Восстановлюсь быстро... Пара минут и всё.

С каждым словом голос её становился крепче, а движения теряли эффект полного раздрая моторики. Глубоко продышавшись, эльфийка аккуратно сняла маску, обнажив лицо, густо покрытое сетью корешков, тянущихся из-под воротника. Вытащив из поясного пенала огромную пилюлю, с выражением вселенского омерзения на уставшей мордашке разгрызла её и попыталась проглотить, явно прикладывая титанические усилия на подавление рвотного рефлекса. Закашлялась, выплёвывая крошки таблетки, но большую часть всё же удержала в себе. Упёршись подбородком в воротник, поднесла маску к лицу, поймав зубами ранее незаметную трубку, и присосалась к ней. Десяток глотков потребовался, чтобы вымученная гримаса покинула лицо дивной.

Тяжело дыша сквозь плотно сжатые зубы, Шанти характерно подрагивала грудной клеткой, борясь с неудержимой рвотой. В своё время прошёл через похожую пытку — однажды крепко получил по почкам, на МРТ ни денег, ни свободных мест в очереди не было, и вся процедура выполнялась дедовскими методами: касторка и постный бульон. Чтобы рентгеном просветить брюшную полость и сделать снимки почек и окружающего их ливера, обычно хватает пары-тройки дней такой диеты: кишки должны быть пусты, как разум монаха, познавшего дзен. Мне пришлось терпеть неделю. На второй день желудок чётко ассоциировал вкус бульона и касторки, на то и другое отвечая бунтом, бессмысленным и беспощадным, уходя в отказ от принуждения к перевариванию лекарской мерзости. И именно такими же движениями сопровождался каждый глоток касторки, каждая ложка бульона.

Теперь вот эльфийка так же подрагивает, а память воскрешает ни с чем не спутываемый запах и вкус касторки, эту мерзостно-липкую субстанцию, обволакивающую язык, гортань, оседающую на нёбе, и пусть это тело с методами земных коновалов не знакомо — разум сильнее плоти, и оборотная сторона эффекта плацебо предстаёт во всей красе.

Сорвав маску, с облегчением выплёвываю тягучую, густую, едкую слюну. Лечебный глоток настойки всё же перебивает мягким травяным вкусом послевкусие, воскрешённое и воплощённое в памяти, тёплый огонёк в желудке успокаивает готовый взбунтоваться орган, ласково касается его стенок.

Эльфийка с шумом сплёвывает, слюна густая, белая, плотная — тонкая ниточка повисает на губах девушки, но ей всё равно — из глаз льются огромные прозрачные капли слёз, домывая кровавые дорожки, оставленные предшественницами.

Взгляд Шанти понимающий, сочувствующий.

— Ты ведь... не ел пилюли Гаррса...

Голос сиплый, говорит с надрывом, перемежая слова покашливанием.

— Вспомнил нечто схожее... У хумансовских коновалов зовётся касторкой. Её пьют, чтобы, значитца, кишки со свистом чистились. Судя по твоей мимике — этот кругляш имеет аналогично мерзкий вкус.

— И то правда... — подавив очередной рвотный позыв, эльфийка вновь избавилась от крупного комка слюны. — Как будто протухшим тролльим дерьмом накормили...

— Может, всё же позвать Карину? Или тебя к ней отнести?

— Не надо... Если меня так Зовом накрыло... то её из комы вытащить... даже лич-биомант не возьмётся...

Я почесал в затылке:

— Слушай, а защиты от такой глушилки совсем нет? Амулет какой-нибудь или особое состояние транса?

Муть в глазах храмовницы постепенно прояснялась, даже кашель почти завершился, только грудь иногда вздрагивала.

— Дело не столько в Зове и подавленном магическом и ментальном фоне... Это борьба с собой...

— То есть?

Шанти, вздохнув, попыталась сесть. Руки разъезжались, тело отказывалось держать равновесие. Сев рядом, притянул девушку к себе, позволив упереться в плечо.

— Благодарю, Ник, — эльфийка едва-едва улыбнулась. Не знаю, как там ауры и прочие поля, но картинка на визуальном уровне весьма печальная. Не знаю, что именно Песнь Следа сотворила с девушкой, но результаты удручающие. Кожа мёртвенно-бледная даже в тёплом освещении, на дневном свету, наверняка, вообще с прозеленью или синевой окажется; глаза залиты кровью из разорвавшихся сосудов; лицо, обрамлённое жутковатой сетью корешков костюма, заострилось и осунулось.

Не удержавшись, дотянулся до Шанти и пальцем стёр с губ девушки нитку слюны.

— Что же намешано в эти проклятые пилюли? — густая биологическая жидкость оказалась на редкость липкой и приставучей, не рискнув размахивать конечностью рядом с лицом храмовницы, просто вытер слюну о пол.

— И не говори, — с кислой миной согласилась Сеяшантери. — Выглядит, как будто... Ой!..

Эльфийка осеклась, прикусив губу и потупив взор, и тут же залилась краской.

— Что — ой?

— Молодой незамужней дочери Звёзд не полагается знать такое... такие... — она покраснела ещё гуще, буквально налилась пунцовостью, а ушки, кажется, вообще стали излучать раскалённый свет. — ...такие подробности личной жизни, — совсем тихо закончила она.

Я несколько секунд залипал, пытаясь понять, о чём же она говорит. А потом до меня дошло. Густое, белое, смущающее эльфийку так, что она может подрабатывать походным фонариком.

Фыркнув, не удержался и, сотрясаемый с трудом сдерживаемым смехом, сполз вдоль стены. Шанти, не ожидавшая такой подставы, тут же потеряла точку опоры и скатилась на меня.

— Шанти, ты жжошь напалмом, — только это и смог просипеть, продолжая бороться с приступами смеха.

— Я — что?..

— Потом расскажу, — отмахнулся я, всё же подавив в себе неуместный в данных обстоятельствах приступ смехуёвничества. — И зря ты стесняешься — дело-то житейское.

Эльфийка, замерев, погладила меня по щеке:

— Эх, Ник, Ник... Это у хумансов, может, подобное и является допустимой нормой, а у хэльнар — табу для приличного общества. Дальше скатываться мне уже просто некуда...

Хмыкнув, сошкрябался с пола и вновь прислонился к стенке, пристроив эльфийку в прежнее положение.

— А где ты здесь видишь приличное, за исключением тебя, общество? Правильно, — я не позволил храмовнице вставить хоть слово в своё оправдание, — нигде. Из меня — бывшего вояки, а ныне и вовсе бездомного бродяги — тот ещё махровый аристократ, как ни крути. Так что, пока ты находишься со мной, можешь сгрести все навязанные тебе нормы поведения в одну кучку и смело затолкать их под ковёр.

— А почему под ковёр?

— Чисто из эстетической целесообразности и любви к искусству, ввергающему перфекционистов в нервный срыв и перманентный нервный же тик.

Эльфийка засмеялась — легко, непринуждённо, живо, мигом перестав быть чопорной мадамой и превратившись обратно в милую, настоящую живую девушку.

— Хорошо, Ник, договорились. Только... ты никому об этом не рассказывай, ладно?

— Чтобы я, да такую прелесть предал?! Да ни за какие ватрушки!

— А за булочки?

— Хм... С черничным вареньем?

— Ага, и посыпушкой из сахарной пудры.

— Ну, только если так... — многозначительно протянул я, косясь на посвежевшую храмовницу.

— Предатель! — прошипела Шанти, зло сощурив глаза и приподняв верхнюю губу, обнажая белоснежные клыки. Она умудрилась продержать эту маску целых несколько секунд, после чего, не выдержав, фыркнула и тихонько рассмеялась. — С тобой легко, Ник. Благодарю.

— Обращайся, — подмигнув девушке, встал, готовый подхватить Сеяшантери, если вновь начнёт заваливаться.

Но нет — самостоятельно удержалась.

— Тебе лучше?

— Ага, — кивнула эльфа.

— Так что там насчёт борьбы говорила?

Лицо храмовницы враз посуровело, а глаза недобро прищурились.

— Я не знаю, как ты можешь игнорировать этот проклятый Зов... С ним невозможно бороться. Столько чистой Силы — и задаром! Шёпотом, криком — со всех сторон, на всех слоях и уровнях восприятия. "Возьми, это всё твоё", "Используй Силу!", "Сила — твоя, от тебя ничего не надо, только используй её", — кривя губы, буквально выплёвывая каждое слово, зло процитировала она свои ощущения.

Ёпт...

Вот чего её корёжит так... Видимо, установка Храма — свою силу брать самим — забита на уровень рефлексов, или же воспитание у них такое, без сомнения, грандиозное. Устоял бы я сам? А вот хэ его зэ.

— Радует, что мне медведь, похоже, все эти органы восприятия оттоптал.

— Медведь?

— Ага. Здоровенное такое мохнатое животное, любит малину, мёд и мясо, живёт в лесах и вечных льдах, на зиму впадает в спячку.

— А, ты о бере?

— Хм... Спит и живёт в берлоге... Бер-лог... А что, похоже. У него ещё во время спячки в заднице пробка образуется, которая по весне выскакивает, оттого, если его посреди зимы из спячки выдернуть, люто злой становится и раздражительный.

Эльфийка тихонько фыркнула в кулачок, слегка порозовев при этом.

— Я бы тоже... Злой была... С таким-то подарком сзади... Но да — видимо, шкура у тебя и вправду настолько толстенная, что даже Зов пробиться не может.

— Хм... Может, я тогда иду первым, быстро хватаю булыжник и сую его в хранилище, а ты подходишь следом?

Шанти пожевала и без того искусанную губу, растревожив едва-едва схватившиеся ранки, но на свежевыступившую кровь не обратила ровным счётом никакого внимания.