Апрель. Книга 1. Третья редакция

* * *

Ведьмучка, щурясь, наблюдала за густыми, волокнистыми струями тумана. Казалось, посередине леса овальным пятном лежит голова седого великана, а его волосы упали на деревья, на поляны; упали и плывут, удлиняясь, распускаясь.

Ночной ветер нёс "Лунную бабочку" осторожно и тихо — так женщина вносит свечку с крохотным огоньком на фитильке в спальню к ребёнку. Ветер дремал — он был околдован картинками из сонных видений Аля.

Ведьмучка вскрикнула несколько раз ночной птицей. Раскинула руки. Засвистела — тихо, протяжно; почувствовала, как ветер встрепенулся в забытьи, тут же ласково хлопнула по нему ладонями — полно, лети спокойно, а то Аль проснётся, встревожится.

Оглянулась, прыгнула — и полетела вниз, в туман.

Под головой косматого туманного великана пряталось лесное озеро с чёрной гладью воды. Ведьмучка падала в него, соскальзывая с упругих лоскутов тумана. В смоляной тьме мелькнули звёзды, потом погасли, небо перевернулось: вот оно было вверху — и вот оно уже внизу, и вот снова вверху. Ух! Ведьмучка уселась на скользкий от тумана и плесени пень-выворотень, переводя дух. Прислушалась: знакомо скрипела старая ракита, жалуясь на обожженный молнией бок.

Долго сидела, скрючившись, маленькая ведьмучка. Щипала губу, сопела — думала. Ничего не надумала... нет, надумала — что надо совета и помощи просить у Большой Ха.

Большую Ха мало кто знал из неведьм. Старшие из водяных знали, ясное дело. Старый людской король знал, а молодой, скорее всего, даже не слышал о ней. Откуда ему? Старый король обошёл, объехал, облетел всю страну — а новый сидит сиднем. Колдуны когда-то знали Большую Ха — но колдунов давным-давно не видали в Болотных Украинах, никто их тут не замечал со времён Волны. Ведьмучке доводилось читать человековскую сказку о том, что колдуны сгинули, когда все вместе встали против Волны в надежде магией остановить стихию... Как же!

Однажды ведьмучка пересказала легенду Большой Ха, и та ехидно засмеялась.

-Есть такая человековская поговорка: "носить воду решетом".

-Зачем?

-Низачем. Собрать колдунов вместе и заставить их делать одно дело — так же трудно, как вычерпать решетом воду из колодца.

А сейчас белые глаза Большой Ха уставились на ведьмучку. Дзынь говорила о мальчишке, ветряном маге. А Большая Ха молчала и смотрела. Долго-долго. Мало кто знал Большую Ха, но не было никого даже среди ведьм, кто мог спокойно выдержать её взгляд. Кроме Дзынь. Никто не знал, почему ведьмучка не боится Большую Ха. Даже сама Ха.

-Я пойду в человечий город, — сказала ведьмучка.

-Вот как?

-Я хочу найти место, где делают ветряных магов. — Большая Ха промолчала. — Ты почему молчишь?

-Ты странная. — Ведьмучка засмеялась. — Такая же странная, как я... Знаешь, почему мы не ходим к людям в города?

-Там мало тумана и влаги, и много огней, железа; подземные реки далеко и заслонены камнями, а ещё ихние маги убивают нас.

-Правильно. Хотя тех магов, которым это под силу, я не видела давно... очень давно. Но главное, в людских городах много, слишком много еды.

-Человековской еды?

Большая Ха долго и хрипло смеялась. Даже до писка в груди — давно не случалось ей так забавно поговорить.

-Нет. Нашей еды.

Ведьмучка таращилась на неё, и это ещё больше веселило Большую Ха.

-Моя маленькая, забавная... Как же мне не хочется это говорить... Помнишь, как зимою тебя подобрал человечина на санях? — Ведьмучка молча наклонила голову. — Конечно, я знаю об этом. Любая ведьма хотя бы раз... Расскажи мне, что случилось в трактире?

-Горячая вода... — прошептала Дзынь. — Я никогда не сидела в горячей воде. А он... сделал целый большой чан горячей воды и посадил меня туда. Мне стало так странно... Поплыл туман... пар. Я видела какие-то места. А потом он вынул меня, и он тоже был горячий. Я обхватила его, потому что... Кажется, мне стало холодно, страшно холодно. Я испугалась, мне никогда не было так холодно. А он был горячий. Я грелась, пока не заснула. Потом видела странные сны... Ужасные сны.

Большая Ха кивнула:

-Самое страшное, что ты была не собой.

-Да... Даже мысли были чужими. Я была большущим, неуклюжим человечиной, я вспоминала разные непонятные места и каких-то других человечин, которые были мне противными, но тому, большому человечине они нравились. Потом... я увидела себя — голую и жалкую, как раздавленная лягушка. Мне захотелось ту, другую, оттолкнуть, но тут человечина пересилил меня... Понимаешь?! Я испугалась. Никогда человечина не мог пересилить меня, я же сильнее. И мне стало так жутко, что я потерялась в человечине, и долго-долго его сны мучили меня, я будто куда-то шла... то я думала, что уже стала просто собой, то снова оказывалась человечиной... Потом я нашла омут, замечательный, чёрный омут посреди замёрзшей реки. Я кинулась туда, и только один миг был ужас и холод — а потом я поняла, что всё стало хорошо и по-прежнему. Но я ещё много дней сидела под корнями вяза...

-Ты съела его, — покивала Большая Ха. — Иногда мы съедаем человечину. Ты испугалась, потому что не знала, как это бывает. Взрослого человечину есть не так приятно, потому что в них много дурных памятей. Я знала немало ведьм, которым это нравится — человечина упирается своими памятями и долго не хочет становиться нами. Случалось, мы брали маленьких, у которых уже есть память, но мягкая, светлая, податливая. Они сами хотели стать нами — им интересно. Взрослых, старых человечин плохо съедать — их дурные памяти портят нас. Я знала одну, она сошла с ума от чужих памятей и ушла к человечинам. Она долго мучилась, пока их маг не разорвал её горячим железом.

...Плохо, когда вокруг мало болот и много еды. Мы не можем удержаться, едим их и жиреем, и сходим с ума. Город опасен. — Большая Ха помолчала. — Но ты всё равно пойдёшь туда, я знаю.

* * *

Случалось, что во сне начинался страх высоты. Или... не знаю, как правильно его назвать. Может быть, страх падения или страх пространства? В какой-то миг я начинал чувствовать, как натянулись нити сил. Этот страх никогда не обнаруживался, пока я летал низко над холмами, кувыркался, скользил над откосами, сияющими от залитой солнцем травы. Но вот я взлетал выше, поднимался над крышами и чувствовал неуверенность. Легкость и беззаботность исчезали, а чтобы подниматься ещё и ещё, я должен был сжимать в себе какие-то пружины, иначе воздух переставал меня держать. Но желание продолжать полёт было сильнее, и крыши или холмы оказывались далеко-далеко внизу... Иногда сил хватало подняться так высоко, что от бесконечности пространств я словно превращался в неудержимый комок энергии, в музыку, заполнявшую весь мир. Случалось, я так и не находил границ и исчезал за пределами.

* * *

Они летели ещё один день и ещё одну ночь, а наутро водяник увидел бескрайнюю равнину, зелёную от трав, белую от тумана, с синими жилками рек. Корабль висел неподвижно — так подумал Брэндли, пока не посмотрел вниз. Впереди и справа была только равнина и небо. А слева на горизонте виднелось что-то непонятное.

Вышел штурман с трубой, стал изучать это самое непонятное — далёкое, протяженное, скрытое дымкой. Брэндли робел в обществе взрослых человеков на корабле, как будто они в любой момент могли опомниться, заругаться: мол, как же так, кто позволил, откуда посторонние детишки на "Бабочке"?!

Штурман был высоченный, в чудном, долгополом сюртуке, на вид таком жестком и блестящем, что Брэндли казалось — если ткнуть в него пальцем, раздастся жестяное звяканье. Лицо человека — тоже длинное, худое, "лошадиное", — заворожило водяника; он пялился, пока из-за ворота сюртука не высунул мордочку крысюк штурмана и не показал ему маленькую фигу.

Брэндли снова всмотрелся в дымчатую полосу... и вздрогнул: ну, конечно же! Это были ещё горы. Они вырастали, почти отвесные, из зелени равнины, и вздымались на невероятную высоту. Ветер дул прямо оттуда.

Водяник увидел матросов — их сразу стало как-то много на вантах; водяник не разбирался в парусной премудрости, но ясно было, что корабль начинал какой-то маневр, часть парусов убиралась, кто-то отрывисто командовал. "Бабочка" сменила курс. Пойдёт против ветра, понял Брэндли.

Горы вырастали. Брэндли не мог оторвать взгляд от каменной стены впереди. "Бабочка" неслась прямо на неё, боцман сорванным голосом кричал на матросов... Но он же знает, что делает, ошеломлённо уверял себя водяник...

Вдруг "Бабочку" швырнуло ударом ветра, она почти легла на левый борт. Закричали разом несколько голосов, но водяник уже ничего не понимал — бесконечные минуты висел между небом и землёй, не зная, падает он уже или каким-то чудом остаётся на корабле.

-"Раззява" прямо по курсу! — холодно сказали почти над самым ухом.

-Я понял. — Чистый, почему-то весёлый голос Аля. И... стало тихо. Тихо-тихо. Точно заложило уши. Водяник сжался, недоумевая, пока не увидел обвисшие паруса — ветер пропал, как будто корабль накрыли стеклянной банкой.

"Бабочка" двигалась по инерции — медленно, величественно, — прямо в узкую щель между скалами.

Скалы по обе стороны разошлись, и Брэндли представился занавес — когда-то, очень давно, ещё совсем маленьким был он на представлении человековского театра. Брэндли плохо запомнил представление, больше — яркие костюмы актёров, их громкие голоса, звон каких-то блестящих инструментов... и занавес. Очень долго маленький водяник считал, что занавес сделан из малахита. Такой зелёный камень лежал у деда на столе, Брэндли касался его пальцами и гадал, как человековские мастера сумели сделать огромную, движущуюся махину...

Долго-долго было очень тихо. И посреди этой тишины вдруг заскрипели "крылья". Водяник перегнулся через леер, чтобы лучше рассмотреть: он знал о такой штуке, но первый раз видел, как корабль выпускает "крылья" — небольшие деревянные лопасти выдвигались из бортов метра на два справа и слева. Их всегда делали только из "летучей" древесины, и кораблей, у которых имелись "крылья", было мало — три или четыре.

"Лунная бабочка" тихо поднималась вверх. Равнины остались далеко внизу, за скалами. Впереди, как в чаше, в кольце неприступных гор лежала потаённая страна, затерянный мир.

Без ветряного мага туда подняться нечего и думать, сообразил водяник. Холодный воздух с ледяных вершин всегда тёк вниз. Сейчас Аль остановил его движение, но давалось мальчишке это трудно — Аль стоял, вцепившись ладонями в фок-мачту, закрыв глаза и запрокинув лицо. Рот его был открыт, как будто Аль кричал беззвучно.

Водяник, пошатываясь на затёкших ногах, двинулся к нему.

-Эй! — окликнули справа. Наверное, боцман. — Мелкий! Не лезь к мастеру!

Брэндли не послушался. Прижался лицом к локтю Аля — ледяному, в пупырышках.

* * *

...И вот тогда Дзынь впервые поняла, что совершенно не знает, как одеваются человековские дети!

Если бы не Большая Ха, ведьмучка, не задумываясь, шагала бы по городу, пока не разыскала школу ветряных магов. А там уж... И плевать на то, что думают и как смотрят на неё люди. Так ей казалось.

У Города-На-Холме она была до рассвета. Посмотрела на здания, утонувшие в сонном беззвучии... От них тянуло спёртым человечьим теплом... И поняла, что в город ей очень-очень не хочется.

Он был, наверное, красив. Башенки и мостики, высокие стрельчатые окна в деревянных и каменных домах. Сады. Причудливые флюгеры, черепица крыш, разноцветная — Дзынь видела это даже в полусвете конца ночи.

Дзынь всегда считала, что не зависит от людей. Они ей безразличны, она их не боится, не любит и не ненавидит. Иногда изучает или балуется с ними. Дзынь верила в это, пока людей было мало, и они приходили на её территорию — путниками, гостями.

Они мне ничего не могут сделать, подумала Дзынь — и сердито пнула правой ногой левую. Потому что твердила это, как заклинание, уже в двадцатый, наверное, раз. И решила дождаться рассвета, вспомнив, что люди настороженно относятся к темноте, а заодно и к тем, кто не боится ночи.

Утром по дороге прошли самые разные люди. В город и из города. Некоторые обращали на ведьмучку внимание, но чаще её просто не замечали. Сперва Дзынь радовалась этому, потом ей сделалось почему-то неуютно. Кажется, люди считали странную девчонку слишком незначительным явлением. Да к тому же...

-Мам, — сказал маленький мальчик на телеге, въезжавшей город. — А вон дулочка!

Дзынь обернулась... И ей стало холодно... А потом она с бешенством втиснула кулак в дёрн между коленками. Я тебя высосу, мелкий какашник! — прошипела она беззвучно, отворачиваясь. Большая Ха была права — в городе ведьмучке придётся очень-очень трудно.

...Раньше Дзынь почти не имела дел с детьми. По болотам и в лесу путешествовали взрослые, их она встречала на постоялых дворах и на дорогах, за кострами бородатых охотников украдкой наблюдала из тьмы подлеска. И считала, что дети — такие же точно человечины, только вертлявые и мелкие.

-Эй, ты! — ухватила она за рукав конопатого пацана, раза в два её шире. — Где тут у вас одёжой торгуют?

Пацан раскрыл в изумлении рот — Дзынь аж захотелось пальцем ширнуть: вдруг оттуда, как из дупла, птица какая выпорхнет!

-Во! — выдохнул он. — Ты откуда такая взялась, кикимора?

Ведьмучка другой рукой защемила ему шею, подтянув лохматую голову поближе к себе.

-Не ёрзай. Отвечай тихо, о чём спрошено, и скачи себе.

Парень перепугался, вспотел. Ещё бы — такая хилая на вид мелюзговина...

...-Нет у нас никакой школы ветряных магов, это легенда. Ну, подумай же, девочка, зачем устраивать школу, если всего-то кораблей три десятка, и на каждом из них давным-давно есть свой мастер ветров?

-Но где-то же их учат!

-Если кто и учит, то каждый маг своего ученика сам. Да и то, не слышал я, чтоб детишек в маги брали... Девочка, ты про летучки-то знаешь? Доски такие особенные. А делают их из заморских деревьев, и детишки, пока не подрастут и не отяжелеют, прыгают с ними — про наш карнавал Августа ты тоже не слыхала? Откуда ж ты заявилась, такая... В день карнавала детишки всей толпой идут соревноваться на мосты. Как будто даже поверье у них есть, что лучших прыгунов на корабли летучие берут. Только сказки всё это. Я помню, как лет пять назад Мурзук Брюходав, купивший у наследников старого Робита обломки "Голубой Ящерицы", и вправду заявился на конкурс и присматривал там себе способного ветряника. Да так и ушёл ни с чем...

-Почему ни с чем?

-Да потому что, детка, всё это полная ерунда — насчёт детишек-магов, вот что я тебе скажу! Наука управления ветрами слишком сложна для малолетнего шалопая. Мурзук потом нашёл мага настоящего; из тех, что учились не один десяток лет, да не в школах — забудь ты эту чепуху!

* * *

Не знаю, спал я этой ночью? То казалось — лежу, и в комнату дышит чуть прохладный, душистый ночной воздух, просеянный через сито лунных лучей. Но вот лучи вздрагивают, а с ними вздрагивает всё пространство, и я начинаю падать. Падаю... А потом снова оказываюсь на своей постели. И вдруг чудится, словно кровать — не моя. И комната... Всё очень похоже, но совсем другое. А как я тут очутился? — начинаю вспоминать. И вспоминается многое.