Оберег был круглым, в честь Даждьбога-Солнца, медальоном, разделенный "снежинкой" на шесть секторов. Каждый из секторов был посвящен своему богу и там ставились мелкой чеканкой палочки, рассказывающие о достижениях волхва. Но, к сожалению, нельзя было быть лучшим во всем: степняки отлично пасли стада, но кто из них может хоть что-то поднять на пашне? И наоборот, большинство россов великолепно охотилось и работало на земле, но так виртуозно обращаться с лошадьми, как степняки не умело. Хотя по сравнению с Максимом, любой безусый деревенский парнишка был Великим Наездником. По этой причине город не знал нужды ни в чем — всегда был кто-то, кто что-то делает недостаточно хорошо. Эта продукция — неважно, еда, одежда, кожа или железо, потреблялась послушниками и волхвами.

Кстати, от работ можно было избавиться и вообще по-другому. Совсем. Быть лучшим — тяжелый труд, и не всякому он под силу. И калитку в воротах Великих Семинарий наружу всегда можно было открыть изнутри. Чтобы уйти.

Помимо криворуких послушников, которые не могли сшить два куска материи или сковать простой гвоздь (кстати, отличный ходовой товар), в Святограде обитали и Мастера. Мастера с большой буквы. Часть времени они посвящали обучительству, а все остальное — собственному самосовершенствованию. Эти делали такие вещи, за которыми ехали со всего мира, но и стоили они соответственно. Заоблачно. Впрочем, тот кто мог купить, к примеру, булатный меч или саблю, за которые платили 2-3 веса золотом, мог потратиться 10-15 золотыми монетами на доставку. Это если по своему собственному прямому заказу, "по руке". У перекупщиков они стоили в полтора раза дороже, но их все равно покупали.

Отгремел новый год, второй новый год Максима на Земле-2 и первый проведенный среди россов, сопровождающийся традиционными шумными гуляниями, которые хозяева устраивали в конце Студня-декабря, в день зимнего солнцестояния. Сам выбор даты, не был лишен определенного смысла. Вполне логично, что считать начало года можно со дня увеличения светлого времени суток. Тем более, что в декабре уже давно окончены все летние и осенние работы, а весенние еще не начаты. Это время относительного безделья у крестьян, плюс к этому большинство припасов еще не съедено и можно накрыть богатый стол — самое время для праздника. Праздников, кстати, у россов было море. По сути дела, любой "выходной день" (тем более, что выходной день это изобретение поздних промышленных годов, в сельском хозяйстве этого нет) был посвящен тому или иному богу или богине и несли серьезную нагрузку: указывали на время сева, жатвы и других работ. Помимо этого были и большие праздники: в равноденствия и солнцестояния, день обретения и др.

Возвращаясь к событиям после нового года. Именно после них Максим узнал, точнее, знал он это и раньше, скорее прочувствовал, что воинские упражнения не были оставлены в стороне от процесса обучения. Ведь как говорили волхвы, причем серьезно, а не с той злой иронией, которую всегда слышал Максим: "Добро должно быть с кулаками!" ( "и атомными бомбами" — про себя со смешком добавлял Максим, слыша эти слова). "А тот, кто не противиться злу, потворствует ему, сам несет зло!".

Вообще говоря, практически каждому времени года соответствовала своя профессия. Вполне естественно, что заниматься земледелием зимой в северном полушарии планеты на высоких широтах очень и очень грустно. Зато воевать — милое дело. "Урожай собран, в доме все переделано, дни короткие и темные — самое время сходить погулять, удаль молодецкую потешить, да и прибыток в дом принесть". Да и чисто физиологически, носить на себе кольчугу, которая одевается на плотный стеганный подоспешник, гораздо приятнее, когда на улице холодно, чем наоборот. Меньше спечешься.

Так вот. В один из зимних дней к Максиму подошел Радульф, плотно опекавший каждое действие новичка и сказал:

— Пойдем со мной.

Шли они недолго, и вскоре пришли на огороженный утоптанный двор, на котором в парах или на чучелах отрабатывали удары юные, не очень юные и совсем не юные дети. В сопровождении Максима Радульф подошел к одному из наблюдавших за всем этим детским садом воинов, и представил:

— То ученик твой новый, Косарь, — проговорил волхв и ушел.

— Здравствуйте, — осторожно поздоровался в спину Максим, и воин обернулся.

— И тебе поздорову, — улыбнулся его новый учитель.

Некоторое время Максим находился в полной прострации. Обещанный ему в учителя опытный и умелый воин оказался еще совсем мальчишкой, лет шестнадцати от роду, на полголовы ниже его по росту и гораздо стройнее.

— Эээ... Мальчик, ты не знаешь, где мой учитель?

— Я твой учитель, дитя, — улыбка у витязя пропала. — И я буду учить тебя сражаться мечом, саблей, топором и копьем. Поди одень стеганку и шлем, под навесом сложены, и вон из кучи принеси мне пару деревянных палок. —

Получив требуемое, Косарь отдал одну палку, выструганную в форме меча, своему ученику и приказал:

— Нападай.

— Да я не умею!

— Нападай!

Делать нечего, пришлось нападать. Максим сжал в руках палку, принял позу, виденную как-то на соревнованиях по фехтованию, на которые он случайно набрел, переключая "ящик" в поисках канала с отсутствием рекламы. Потом сделал колющий выпад и...

Это было последнее его осознанное движение. Палка в руках молодого волхва ощутимо "зазвучала". Удары посыпались на Максима со всех сторон, и не было не единого шанса от них защититься. Волхв легко и непринужденно отбивал медленные и кривые удары, обходил или просто силой проламывал защиту. Не медленно, а быстро и верно тело Максима покрывалось ровным подкожным слоем синевы от ушибов. Наконец экзекуция, в которую волхв превратил тренировку, закончились.

— Подешь к волхву, синь свою замолишь. Апосля — на двор кухонный. Вира тебе за небрежение учебой — десять дней работы. Все! Пшел вон.

Что тут сделаешь? Кряхтя и матерясь Максим поднялся на ноги, охнул, случайно задев синяки, и вышел со двора. Но отпущенные на этот день судьбой приключения на этом еще не закончились. Пропустив наставление Косаря, Максим сразу же, скрипя зубами от боли, отправился на ближайший кухонный двор, на которых централизованно готовили пищу для большинства рядовых послушников. "А смысл переться к волхву, если молиться я не умею, тем более молитвой синяков не сведешь? Тут лекарства нужны, а с ними..." — приблизительно так размышлял дитя Максим, ковыляя по мощеным улицам. Время было послеобеденное, когда большинство послушников и наставников по крестьянской привычке отдыхало, так что встречных было мало. Только один раз ему навстречу попался воз золотаря, от которого он спрятался, от греха подальше, в проеме ворот какого-то подворья. Прибавить к послетренеровочному запаху провонявшего потом ватника еще вонь нужника ему не хотелось.

Первым встреченным по дороге элементом общепита оказался обычное подворье на окраине городка. Максим пожал плечами, вдавил рукой незапертую калитку и вошел внутрь. На виду там никого не оказалось живого. Точнее, ни одного человека, а так живности тут было море. В небольших зимних загончиках стояли различные домашние животные, в утепленной выгородке толпились около кормушки куры, со всех сторон раздавалось мычание, хрюканье, блеянье и кудахтанье. Охранял все это достояние нагло разлегшийся на соломенной подстилке прямо по середине двора здоровенный, упитанный пес, да равнодушно-сыто следящая за мельтешением запертых кур пара полудиких на вид кошек.

— Есть кто живой?

Из-за угла загоном спустя некоторое время показался молодой парнишка. Пучки сена в блондинистых кудрях и полусонные глаза ясно указывали на то приятное занятие, от которого его оторвал Максим.

— Здрав будь, — поздоровался Максим.

— И тебе поздорооооовуууу, — с зевком ответил парнишка и потянулся. Наказанного дополнительными работами Максима сразу же стала грызть зависть. Несмотря на свою молодость — лет пятнадцать-шестнадцать на вид, фигура парнишки даже сквозь рубаху бугрилась мощными, крепкими мышцами, а в бедрах он был чуть ли не вдвое уже, чем в плечах. — Прости, друже. Сон сморил, никак не могу отойти. Чего ль тебе потреба?

— Да вот, на работу...

— О! В помощь ко мне, это добре! Тихомир меня звать. Я здесь пока за главного — разошлись все старшие.

— Максим.

— Максимус? Отколь у тебя имя ромейское, али ты ромей?

Вопрос был больной. Почему то никто из местных не хотел называть его Максимом, зовя его на римский манер — Максимус. А это его очень и очень сильно доставало.

— Да б...! Не ромей я!

— Прости, прости... За что тебя наказали?

— Да вот, оплошал на тренировке...

— Вижу, вижу. Отделали тебя знатно, коли даже апосля молитвы, столь кровищи синей осталось.

— Ну...

— Да будет тебе. Боги милостивы! И волхвы тоже. Вылечат, вымолишь.

— Мда? — выразил свое недоверие побитый.

— Угу. Меня вот тоже наказали. Люблю я поспать, вот и... Ты откуда? Из деревни? — в ответ Максим уклончиво мотнул головой, но похоже жизнерадостного и болтливого Тихомира это не расстроило. Или он не понял, во всяком случае его речь все так же дальше побежала быстрым ручейком. — Вот и добре! Знать, кого будешь резать?

— В смысле?

— Повечерять чтоб, нонче кур да барашка одного надоть сготовить. Куры, они дурные, носятся...

— А что-нибудь попроще из работы нет? А то я как-то так... — и сделал этакий жест рукой.

— Да. Ты прав. — Неправильно понял его парнишка. — Весь замятый ты, куда тебе да за курями гоняться. Вот возьми нож вот там, в шалашике, да пару барашков прирежь. Одного я уже почти начал, да ты меня отвлеоооок. — Опять зевнул Тихомир, ясно показывая, кто именно, точнее что именно отвлекло его от работы.

— Аээээ....

— Ну иди, а я пока с курями порешаю.

Честно говоря, от этого приказа Максим опешил. Никогда раньше не бывая в деревне, и не видя как забивают скотину, он просто не знал что и как делать. Так он и стоял в ступоре, наблюдая, как Тихон "порешает с курями".

Процедура оказалась простой до ужаса. Зайдя внутрь загона и распугав кур парнишка подошел к кормушкам, встал и вытянул вперед сжатую в горсть руку.

— Цып — цып— цып...

Глупые куры, ожидая кормежки, столпились вокруг парня, толкаясь и громко кудахтая. Тихомир быстро нагибается и хватает левой и правой руке по курице. Резкое крутящее движение руками, тихий хруст и вот за загородку в снег падают две куриные тушки. Операция повторяется еще пару раз, после чего Тихомир перепрыгивает обратно, подбирает с земли на руки пернатую груду и идет к колоде. Ото сна пробуждаются обе кошки. С ленивой грацией они потягиваются, спрыгивают с лавки, где они грелись на холодном зимнем солнышке, и медленно подходят к Тихомиру. Тем временем тот в очередной сваливает птицу на землю, одевает свободный кожаный фартук и с самым зловещим видом вытаскивает из колоды воткнутый тесак.

Подозревая, что сейчас он увидит, Максим сглатывает внезапно появившийся в горле комок, но завороженный не может отвернуться.

Хрясь! В сторону отлетает куриная головка, из перебитой шеи на снег вытекает немного крови. Подошедшие кошки начинают громко мурлыкать и тереться об ноги Тихомира. Тот небрежным движением сбрасывает попрошайкам куриную голову. Одна из кошек отходит чуть в сторону и начинает аккуратно грызть подношение, другая — полная чувства собственного достоинства и уверенности, ждет своей порции. На свет появляются несколько разногабаритных корзинок, над птичьим трупом быстро замелькали умелые и привычные к такой работе руки. В одну летят малосъедобные потроха, в другую — съедобные, в самую большую, с тряпичной узкой горловиной — пух и перья, в четвертую — ощипанные готовые тушки. Хрясь — и следующая голова отлетает прямо под нос кошке. Чувствуя, что следующей курицы он не переживет, и ловя на себе недоумевающие взгляды Тихомира, парень пошел за сарай, где был построен большой шалашик.

...Максим сжимал в руке нож и смотрел на барана. Связанный баран, предчувствуя свою близкую кончину, плачущими глазами смотрел на Максима и иногда жалобно блеял. Так они и смотрели друг на друга, пока идиллию единения с природой не разрушил Тихомир, подошедший посмотреть, не нужна ли его помощь.

— Ууу! Что же ты так? — удивился деревенский парень.

— Ээээ.... Я это... Я не могу... — сознался Максим.

— Тю. Откуда ты такой взялся?

— Ну... Прости. Я никогда не делал ничего такого. Не умею.

— Ладно. Смотри тогда, и учись. Только это, коли я уж всю работу сам сделал, то по чести будет, чтобы ты всю грязь прибрал. Согласен?

А что оставалось Максиму, кроме как согласиться? Выбора ведь не было.

— Вот и добро. Тогда гляди...

Тихомир вытащил из ватных пальцев Максима нож, бестрепетно подошел к лежащему барану, зажал его между ног, приподнял голову и перерезал горло.

Максима замутило.

Баран забился, но Тихомир держал его крепко. Вскоре движения стали все слабее, дымящаяся на морозе кровь потекла медленнее, уже не фонтаном, а струйкой. Убийца подставил под шею жертвы потемневшую деревянную чашку.

С трудом, чуть ли не руками, сдерживая поднявшийся к горлу желудок, Максим продолжал смотреть.

Вскоре плошка наполнилась темной кровью, Тихомир поднял ее с пола и поставил на потемневшую от крови колоду. Чуть отвернулся, пошарил в углу и достал небольшой кулек. Развернул его, взял оттуда пару щепоток соли, бросил в чашку, свернул и положил на место. Размешал соль ножом, достал здоровый кусок хлеба и сделал хороший глоток еще теплой крови, закусив хлебом.

— Хочешь? — улыбнулся он окровавленным ртом и протянул чашку Максиму.

Вынести этого Максим уже не смог. Придерживая рукой выплескивающиеся изо рта сквозь стиснутые зубы кислые струйки, он выбежал наружу и склонился сбоку от шалаша в жестком приступе рвоты.

— Экий ты, хилый. Ну точно ромей, — неодобрительно проговорил трапезничающий Тихомир, и ушел обратно в шалаш.

За следующий час, наблюдая за разделкой туши, Максиму приходилось выбегать во двор еще не раз и не два. Только под конец, когда судорожные приступы рвоты выплескивали из нутра только кислые капли желчи, стало чуть полегче. А может, он просто привык.

После трапезы Тихомир с помощью немного оклемавшегося Максима подвесил тушу на доску и стал ее разделывать. Сначала дал стечь крови, потом снял шкуру — ею займутся кожевенники, выпотрошил, при этом подробно поясняя непонятливому помощнику каждое свое действие. Часть потрохов оказались съедобны, так или иначе шли в дело, поэтому аккуратно складывалась в корзину. Малая часть — выбрасывалась. После этого туша была снята и положена на огромной колоде из комля дерева и началась разделка.

Для начала барану отрубили голову и по колено — ноги. После этого оделили шею и окорока. Дальше стали отрубать по куску от туши, получая уже более-менее для Максима привычные на вид грудинку, ребра, лопатку, корейку и ее самую дорогую часть — седло. Готовые крупные куски слегка сверху посолили, обернули куском чистого, но далеко не нового полотна и сложили в корзинки для передачи на кухонный двор. Над оставшимися от разделки остатками — крупными костями и жилами наслаждался дворовый пес.