1942 - 94

Он слышал их приближение: хруст сломанных веток, лязг оружия, тяжелое дыхание запыхавшихся, короткие команды на немецком — все смешалось в голове в единую заунывную мелодию. В мелодию 'спетой песни'.

Через мгновенье его взяли в плотное кольцо, окружив со всех сторон, направив стволы автоматов прямо в лицо.

— Кто ты есть? — на ломаном русском спросил подошедший офицер, тот самый, что был на поляне.

Иван благоразумно промолчал.

— Он не понимает, господин обер-лейтенант, — произнес один из присутствующих. — Наверняка — местный. Заблудился, попал под наш обстрел и теперь не в себе. Он перепуган до смерти, гляди — концы отдаст.

К счастью, отличное знание немецкого, было одним из талантов Наумова, и данная фраза не осталась тайной.

— Свяжите его, — между тем продолжил офицер. — Пусть пока побудет у нас. Когда найдем местного переводчика, допросим. Больно подозрительно выглядит этот 'горец'.

— Слушаюсь, господин обер-лейтенант, — козырнул в ответ собеседник. — Еще, какие ни будь распоряжения, будут?

— Вы, послали разведчиков в обстрелянную деревню?

— Сразу, как вы распорядились.

— Хорошо, — кивнул тот. — Как только вернуться разведчики — сразу ко мне. Полковник ждет известий. Я отвечаю головой за этот сектор. Впереди большое наступление и все ключевые высоты должны быть под нашим контролем. Рейху нужна нефть, и он ее получит. А мы, дорогой Вилли, получим ордена и всеобщее уважение.

— Не беспокойтесь, мой командир. Я приложу все усилия, чтобы обеспечить беспрепятственное наступление. Полковник будет доволен.

Иван вслушивался в их разговор, все больше недоумевая над происходящим. Иногда ему начинало казаться, что это сон, и он больно щепал себя за разные места, но ничего не менялось. Только солнце уже клонилось к закату, и поднявшийся легкий ветерок приятно холодил лицо.

Подошли двое солдат с веревкой, и молча связав его, тут же удалились, оставив придаваться размышлениям. Иван с интересом наблюдал развернувшуюся кругом бурную деятельность и пытался реанимировать все свои скудные знания, касающиеся второй мировой войны. К сожалению, набралось не густо. Нет, не сказать, что он совсем уж, не знал истории великой войны, просто познания эти были настолько поверхностны, насколько 'углубленно' их преподавали в школе. Кроме основных дат и событий, вспомнить было нечего. Наумову стало стыдно от своей безграмотности, и он дал самому себе мысленное обещание — если выберется из этой передряги, обязательно займется изучением исторической литературы.

Пока же, изучал то, что удавалось увидеть и услышать вокруг. Сколько он не пытался, выявить какой подвох или не состыковку — все было тщетно. С наступлением сумерек жизнь в лагере начала потихоньку угасать и вскоре совсем затихла — только бряцание оружия часовых и простуженный кашель напоминали о присутствии полусотни человек, 'явившихся из небытия'.

Наумов несколько раз пытался освободиться от пут, но все попытки были бесполезны — последние события сильно истощили организм. Это только в кино герой способен без труда выбраться из любой передряги, расправившись с дюжиной врагов одной левой, при этом, обнимая правой рукой знойную красотку. Забросив мысли о побеге, он покорился судьбе, и благоразумно заметив, что утро вечера мудренее, устроился на ночлег.

Проснувшись, он обнаружил, что солнце уже ярко светило на небосклоне, а лагерь был практически пуст, только пара охранников дремала неподалеку, привалившись спинами к большому обломку скалы торчавшей из склона, словно огромный зуб сказочного великана. Ужасно хотелось пить — во рту пересохло настолько, что с трудом ворочавшийся язык походил на небольшого ежа, устроившего себе логово не в том месте. Иван громко замычал для привлечения внимания. Один из сторожей открыл глаза и лениво произнес:

— Какого черта тебе надо?

Наумов прикинулся, что не понял вопроса, вновь разразившись нечленораздельными воплями, на что немец нехотя поднялся на ноги, и не спеша, подойдя к нему, с силой ткнул прикладом винтовки в грудь.

— Так какого черта тебе надо, грязная скотина? — зло переспросил он.

Иван принялся мимикой объяснять, что хочет пить, вытягивая губы и чмокая, надеясь, что его поймут правильно, а не приложат прикладом по этим самым губам. К счастью, солдат попался сообразительный и не очень злой. Он широко зевнул и отойдя в сторону, вскоре вернулся с флягой в руках. Открутив крышку, немец наклонил ее над головой Наумова и тот с жадностью принялся хватать пересохшим ртом драгоценные струи. Вода была теплой и сильно отдавала железом, но в тот момент показалась ему самой вкусной из всех, что он пробовал. Когда фляга опустела, немец откинул ее в сторону и, повернувшись к напарнику, спросил:

— Долго нам еще торчать здесь, охраняя эту обезьяну, Ганс?

— Не беспокойся Мартин, — отозвался тот. — Скоро подойдет батальон связи, установит оборудование, и мы избавимся от этого чучела.

— Скорей бы. Ненавижу сидеть на одном месте.

— Тебя что-то беспокоит?

— Даже не знаю, — пожал плечами Мартин. — Но мне кажется, что этот пленник понимает каждое наше слово. Слишком морда у него умная.

— Брось, у тебя развивается паранойя.

— Эта война — паранойя.

— Тише, мой друг, у гестапо везде есть уши, — предостерег его Ганс. — Я не хочу потерять своего друга лишь потому, что он устал и дал слабину. Война скоро закончится нашей полной победой. Надо надеяться на это.

— Надейся, раз тебе так хочется, а я буду спать, — он прислонил винтовку к камню и, устроившись рядом, надвинул кепку на лицо. — Все равно время покажет — кто прав, а кто виноват.

— Хорошо, что тебя не слышит обер-лейтенант Щульц, — проворчал Ганс. — не то получил бы сейчас от него хорошую затрещину.

— А ты доложи, — посоветовал Мартин. — Может быть, получишь железный крест.

Тот благоразумно промолчал, отметив, про себя, что все же следует доложить командованию о поведении рядового Мартина Борка, так на всякий случай, для его же блага.

Между тем, утолив мучившую его жажду, Наумов придавался размышлениям о своей дальнейшей судьбе. На съемки фильма, как он думал раньше, происходящее совсем не походило, скорее на бред. С другой стороны все было стопроцентно реально и, вспомнив прочитанные ранее фантастические книги о героях, попавших в прошлое, он сделал вывод, что иногда это случается и в настоящей жизни, как бы нелепо это не звучало. Из этого родилась стратегия дальнейшего поведения — прикидываться идиотом до последнего, пока не раскусят.

Вскоре поляну запрудили люди одетые в непримечательные защитные комбинезоны, чему Иван не удивился. Только когда вокруг раскинулась паутина радиоантенн, сказочно возникшая над головой, он восхитился сноровкой, создавших ее людей. Он, молча наблюдал за неспешными действиями радистов, не проявлявших к нему ни малейшего внимания, сосредоточенно выполнявших свои прямые обязанности. Самое время бежать. Бежать без оглядки, ломая ноги о камни осыпающиеся потоками горной реки. Бежать, пока не заметили.

Но, было уже поздно.

Подошли двое солдат и, схватив его за ноги, связанного, бесцеремонно куда-то потащили. Острые камни впивались в тело, голова прыгала на ухабах, словно футбольный мяч, но все было мелочью по сравнению с чувством неизвестности, ожидавшей впереди. Вскоре мука эта закончилась. Иван смог увидеть, как один из них наклонился и, подняв тяжелую крышку прикрывающую вход в подземную тюрьму, произнес:

— Давай его сюда, Вилли. Тут ему точно голову не напечет.

Под общий хохот, Наумова подхватили на руки и сбросили вниз, в темную дыру. Еще не долетев до жесткого пола, он понял, где оказался...

В ближайшие два, а может и все три дня, никто никуда Ивана не отправил. Несколько раз спустили на веревке ведро с водой и черствым хлебом, да отпустили пару глупых шуточек в его адрес. Время тянулось медленно. От безделья, вспомнив про прошлый побег, он попытался отыскать потайной лаз, но вскоре убедился в его отсутствии.

'Значит, старик не так стар, как рассказывал, раз лаза еще нет', — заметил про себя Наумов.

Спустя еще несколько часов он принялся рыть подземный ход самостоятельно. Целесообразность данного поступка, в тот момент, объяснить он не мог. Как впрочем, и все происходящее. Грунт был каменистый, и за несколько часов дело особо не продвинулось, только мозоли и ссадины появились на руках. Делать нечего, ходить из угла в угол — тоже бессмысленное занятие, и он лег спать. Снился дом: мать, протягивающая ему кружку с холодной родниковой водой, корова Мурка, со своим шершавым языком, и верный пес Урал. Глупое имя для собаки, но оно было первым, что пришло на ум при виде крохотного щенка на мозолистых руках отца. Отец умер, когда Ивану только исполнилось двенадцать, но он на всю жизнь запомнил этого большого и доброго человека, дарившего ему минуты счастья при каждой возможности. Жаль, что возможностей этих бывало слишком мало. Тяжелый труд шахтера не оставлял родителю много времени на сына, зато тот, ни в чем никогда не нуждался. Почему-то сейчас Наумова захлестнула волна любви и нежности, и следом другая — горечи утраты и одиночества. Он остро почувствовал все это, и ему хотелось плакать.

'Зря ноги не сделал', — подумал он, прикидывая перспективы в случае согласия принять предложенную помощь. Сейчас же, оставалось только пожалеть себя, и еще раз удивиться происходящему. Он лежал и смотрел, как солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь доски, прикрывавшие сверху вход в подземелье, начинают медленно тускнеть. Наступал вечер, а значит еще один безумный день подходил к концу, и оставалась надежда на то, что утро расставит все по своим местам, развеяв этот дурной сон. Сверху доносились различные звуки: смех, обрывки разговоров, металлический лязг оружия, и ...ветер, судя по нарастающему вою, усиливающийся с каждой минутой. Спустя некоторое время, буря набрала силу, и уже ничего кроме сильного завывания ветра слышно не было. Наумов представил, что сейчас творится сверху, и ощутил даже некоторый комфорт от нахождения в темнице, оказавшийся в данный момент самым безопасным местом.

Буря утихла только к утру. Судя по тому, что в положенное время ему не спустили еду и питье, она изрядно потрепала обитателей лагеря, и наверняка разрушила все установленные антенны, а значит, есть надежда на небольшую отсрочку для визита в гестапо. Так размышлял Иван. К великому сожалению, вскоре он убедился в своей неправоте.

Ржавые петли люка прикрывавшего вход в подземелье противно заскрипели, вернув Наумова из тревожной дремы к не менее тревожной действительности. Сверху опустили шаткую деревянную лестницу, сколоченную, из чего придется, и скомандовали:

— Давай, на выход!

Он с опаской вскарабкался по шаткой конструкции и очутился в компании из трех человек, одетых в униформу гестапо, вооруженных автоматами. Один из них, (судя по погонам — унтер-офицер), молча ткнул Ивана рукой в спину в направлении горной дороги, где 'под парами' стоял армейский грузовик, похожий на советский ЗИС. Один такой догнивал в гараже автомобильного батальона в части, где он раньше служил. Без всяких церемоний запихнули в кузов под охрану еще нескольких солдат и не спеша покатили в неизвестность.

Несколько часов тряски по разбитым дорогам, начавшей казаться бесконечной, закончились, когда грузовик прибыл на небольшой аэродром. Располагался он на обширной поляне, у самого подножья гор. Местность была очень живописной, и выбравшись из кузова, Иван невольно залюбовался пейзажем.

Легкий толчок в спину вернул к действительности.

— Двигайся, — бросили ему в след. В голосе конвоира не было неприязни. Что-то изменилось в поведении людей сопровождавших его: в этот раз над ним не издевались, не отпускали насмешливые реплики, а лишь только с любопытством рассматривали из-под полуопущенных век.

На краю аэродрома стоял небольшой транспортный самолет: немного больший, чем легендарный 'кукурузник', на котором Наумову несколько раз 'посчастливилось' летать в качестве пассажира, но меньше чем Як-40, тоже не менее знаменитый.

Его подвели к трапу и приказали ждать. Вскоре рядом остановилась черная легковушка, с блестящим знаком гордости немецкой автопромышленности на радиаторе. Из 'Мерседеса' не спеша выбрались два офицера в кожаных плащах, и отсалютовав вытянувшимся во фронт конвоирам, поднялись на борт, приказав всей свите следовать за ними. Усевшись в кресла расположенные в середине фюзеляжа, они сняли фуражки и дали знак усадить напротив них арестованного.

Наумов не понимал, чем вызван такой необычный всплеск проявления внимания к его скромной персоне. Если только, эти холеные прихвостни рейха, больше похожие на профессоров, чем на военных, не догадывались о его истинном происхождении. Где-то глубоко в сознании всплыло малопонятное и потому очень таинственное слово 'аненербе', сопровождаемое липким, словно паутина, чувством страха.

Эти мысли, скорее всего, отразились на его лице, и один из офицеров, (судя по погонам — старший), произнес:

— Не бойтесь, ничего плохого мы не сделаем.

Иван недоверчиво посмотрел на него.

— Обещаю, — подтвердил тот, — Кстати, позвольте представиться, — Меня зовут Эрнст Шефер. Я возглавляю одно из направлений в области научных исследований Мюнхенского университета. Наши цели имеют сугубо научный характер. Вы понимаете, о чем я говорю?

Не дождавшись ответа, продолжил:

— Я осведомлен о вашем знании немецкого языка, хотя вы и не являетесь немцем. Предположим, что вы шпион, но некоторые наблюдения опровергают это, впрочем, сейчас это не важно. Важнее то, что вы находитесь в этом самолете, — Шефер взглянул на часы. — И через несколько часов мы будем на месте. Там и поговорим.

После этих слов, как по команде, взревели двигатели и транспорт начал брать разбег. Трясло немилосердно, да и шум стоял такой, что казалось, будто все небесные боги, прогневавшись, громогласно ругались в один голос. Только когда самолет набрал высоту, стало немного комфортнее, но всякие разговоры вести было все равно бессмысленно. Все дремали или, во всяком случае, делали вид.

Наумов проснулся, когда снова началась тряска. Заходили на посадку. Самолет коснулся земли, постепенно сбавил скорость и остановился. Надоедливый шум двигателей затих. Дверь, ведущая в кабину экипажа, распахнулась и один из летчиков, одетый в кожаный френч доложил:

— Прибыли, господин обергруппенфюрер!

— Спасибо, Вильгельм, — отозвался Шефер. — Пусть подают трап.

Через несколько минут в салон поднялись два автоматчика и, взяв Ивана под охрану, вывели наружу. Все остальные не спеша потянулись следом.

В отличие от того аэродрома, что они покинули, этот казался просто гигантским и суперсовременным: широкие бетонные полосы разбегались в разные стороны, образуя замысловатый узор, сложные коммуникации, высокое здание диспетчерской, обилие вооруженной охраны. Все говорило о том, что они прибыли либо на важный военный объект, либо в большой столичный город. Скорее всего, это был Берлин.

Не дожидаясь пока подадут машину к самолету, они пошли пешком в сторону центрального корпуса аэропорта, чтобы немного размять затекшие, после длительного сиденья, конечности. Затем погрузившись в просторный автомобиль, еще примерно полчаса ехали по живописным улочкам и паркам города. Остановились у большого старинного здания, величественно возвышающегося над окружающими его деревьями. Шефер вышел первым и, любезно придерживая дверку, пригласил: