"Загадочная душа и сумрачный гений"

— Бли-ин... Эпик фэйл. Не просчитали! Ладно, потом разберемся, откуда ноги растут, душа моя. А сейчас бежим к ним скорее. Чуяло мое сердце, что денек задается веселый.

В Сиреневом будуаре Императрицы они застали немую сцену. У окна, повернувшись спиной к сидящей на диване супруге, стоял Николай, отрешенно глядя сквозь стекло на подкрашенные лучами угасающего заката облака, едва различимые на темном, сине-фиолетовом фоне неба. Последняя зимняя ночь вступала в свои права. Желтоватый свет электричества неровно подрагивал и придавал всей сцене налет какого-то вагнеровского драматизма, подчеркивая мертвенную бледность неподвижной, будто каменное изваяние, Александры. На ковре, позади Императора, белели мелкие, смятые клочки бумаги.

'Похоже, что это Манифест наш и был', — промелькнуло в голове у Вадика.

Первой тягостное молчание нарушила Александра Федоровна. Голос ее, тихий, чуть с хрипотцой, казалось, был лишен всяческих эмоций:

— Михаил Лаврентьевич... Государь сейчас пояснил мне, что Ваша поразительная медицинская гениальность имеет за собою промысел Небесный. И что обстоятельства Вашего явления ко Двору поистине чудесны...

Я не вправе хоть на секунду усомниться в правдивости слов Государя Николая Александровича, моего царственного супруга. Но, согласитесь, что следовало бы мне, как матери Наследника-Цесаревича, знать о причинах, побудивших Вас столь долго оставлять меня в неведении как о самих этих обстоятельствах, так и об известных Вам грядущих для нас и державы нашей ужасах. Желанием предупредить таковые, объясняется нынешнее отвращение Государя от почти трехвековой Российской самодержавности, осененной благодатью Божией.

Прошу Вас объясниться. Только не надо спешить, пожалуйста. Я должна все понять совершенно точно. Если что-то не будет ясно, я буду Вас тотчас переспрашивать...

Терять Вадику было нечего, ситуация определилась: Николай, не выдержав истерики Императрицы, не стал вилять, и откровенно рассказал ей все. Ясное дело, для Александры Федоровны, это оказалось шоком не меньшим, чем первоначальный эффект от прочтения привезенного черногорками Манифеста.

Конечно, она знала, что ее Ники мог что-то сделать под чужим влиянием, мог даже насамодурить по мелочи. Однако, ни сам текст этого, явно тщательно продуманного и подготовленного в тайне от нее документа, ни краткое изложение супругом первопричин его появления, для простых объяснений места не оставляли.

Но, удивительное дело! Со сверхъестественной природой талантов Банщикова, и очевидно стоящим за этим Божьим промыслом, она смирилась практически сразу. В понимании Императрицы сам факт рождения сына стал плодом ее многолетнего поиска помощи у высших сил. Так что истовую веру Александры в заступничество свыше, чудесное явление ко Двору избавителя ее малыша Алексея от страшных мук 'королевской болезни' только укрепило.

Кстати говоря, с черногорскими княжнами Александра Федоровна близко сошлась как раз на религиозно-мистической почве, ведь одна из них сама искала надежду на излечение падучей у любимого сына в ежедневном обращении, как к Богу, так и к разным прочим потусторонним силам.

Однако то, что ее, царицу, целый ГОД держали обо всем этом в полном неведении, вызвало жгучую обиду у Государыни. Очень хотелось понять — почему Ники молчал? За что ей, преданной, любящей жене и самоотверженной матери его детей, выказано такое унизительное недоверие? Ведь даже сестра Николая, Ольга, как оказалось, была в курсе! Пожалуй, супружескую измену она восприняла бы менее болезненно...

Секрет того, почему муж старался охранить ее от откровений Вадима о будущем, окончательно прояснился, когда несчастная женщина во всей полноте картины осознала, наконец, мрачную глубину той, кишевшей кровожадными монстрами пропасти, на краю которой балансировала глыба императорской России. Глыба, на самой вершине которой она дерзко отважилась свить свое уютное семейное гнездышко.

Когда трехчасовой рассказ Банщикова перешел от предательства кузена Жоржи к описанию кровавой развязки в подвале Ипатьевского дома, Александра не выдержала. Сотрясаемая рыданиями, она безвольно ткнулась в плечо Николая, осторожно подсевшего к ней, дабы поддержать в последние, самые страшные минуты вадиковой исповеди о событиях, пока не свершившихся, но еще способных явиться, чтобы обрушить их мир.

— Миша... Довольно... это уже выше всяких сил...— чуть слышно пролепетала она, отчаянно прижимаясь к мужу, — Ники! Прости меня... прости, Христа ради. Я не смела кричать и говорить тебе все те гадости. Ты же просто щадил меня, глупую. Но как!? Как ты мог носить все это в душе столько времени?.. Господи, как же я виновата...

— Дорогая, верь мне: все будет хорошо. Все уже будет не так. Я знаю, в чем ошибался и кому напрасно доверял. Мы понимаем, в чем выход...

Прошу тебя: поверь, счастье мое, когда я впервые осознал весь этот ужас, я сам не представлял, как этому противостоять, можно ли справиться с ним. И я просто не имел права взвалить на тебя это все. Тем более, что твоя главная забота была связана с нашим Алешенькой. Прости меня за это вынужденное молчание.

— Я верю тебе. Я верю в тебя! И я верю, — Господь нас не покинет. Ты все сможешь! И я молю Господа, чтобы он укрепил твои душу, руку и сердце... Ты ведь не позволишь ИМ совершить этого с нами?

— Сегодня я знаю, что нужно делать. И знаю на кого могу всецело положиться.

— Ники... Я клянусь тебе, что всем своим существом без остатка принадлежу тебе и люблю тебя! Я люблю ТВОЮ страну! Она ныне и моя, всецело в моем сердце и в душе. И если кто-то в Англии и постарался использовать меня в своих целях против России, то с моей стороны это было лишь доверчивостью и непониманием, но никак не...

— Дорогая, не волнуйся на этот счет. Твое сердце и помыслы — чисты. Они выше любых подозрений. Мне ли этого не знать...

— Михаил Лаврентьевич, Вы и Ваши друзья, вы ведь не отступитесь? Не бросите нас всех перед этим... перед... — Александра просто не могла подобрать слов, чтобы хоть как-то назвать подлинный кошмар всего того, что обычно описывается коротким, пугающим русским словом 'бунт', или вычурно-оптимистичным, европейским — 'революция'...

Потрясений от событий этого вечера хватило Императрице с избытком: она слегла в постель на три дня. По просьбе Николая, Банщиков и Ольга Александровна первые сутки недомогания Государыни провели подле нее неотлучно. И это было время трудных вопросов. И не простых ответов...

* * *

Парадный фасад Алексеевского дворца, выходящий на набережную Мойки, сиял всеми окнами своих двух этажей, мансард и башенок. Их световые каскады гармонично дополнялись праздничной иллюминацией в парке, а на колоннах парадных ворот кованой ограды — предмета особой гордости архитектора Месмахера — по особому случаю зажгли цветные фонари, подобные ютовым огням парусных линкоров петровской эпохи.

Причина светового шоу для светского Петербурга была вполне очевидна: владелец роскошного объекта столичной недвижимости генерал-адмирал Великий князь Алексей Александрович давал бал в честь победы русского флота в войне с Японией. ЕГО флота. От главноуправления которым он был отставлен в критический момент боевых действий на Дальнем Востоке. Отстранен почти на полгода! Несправедливо и беспричинно...

В своей обиде он был не одинок. Безвинной жертвой несчастного мгновения не раз публично называла Алексея Александровича вдовствующая Императрица. Сочувствовали ему, в подавляющем большинстве, и приглашенные сегодня гости. За исключением, пожалуй, только самого творца сей вопиющей несправедливости — Императора Николая Александровича, Великой княгини Ольги Александровны, свежеиспеченного морского министра адмирала Дубасова с его карманной 'морской фрондой', да нескольких персон из ближайшего окружения Николая, не пригласить которых сегодня для генерал-адмирала было бы просто моветоном. Тем паче, что и сам он страстно желал их непременного присутствия! Восстановление справедливости требует пусть не формально-явного, но зато публичного и понятного всем покаяния Дубасова и его лизоблюдов.

'Если Федор хочет остаться в министерском кресле, а все его протеже — при погонах и должностях... на какое-то время, то за свои геройства по части 'попинать раненого льва', мне эта компашка сторицей заплатит. Как и за травлю Авелана, Старка и бедняги Верховского. Будут каяться и сапоги целовать! А того щенка-лейтенанта, что орал в Мариинке с галерки 'это не прима, а эскадра! На ней камней на два броненосца!' я уж непременно найду, как показательно отблагодарить. За каждую слезку моей маленькой шалуньи. Молокосос паршивый! — Алексей Александрович в сердцах сплюнул, — Распустили языки без меня флотские. Ну, погодите, выдам я вам, по первое число. И ренегатам Нилову с Кузьмичем напомню кое-что. Qui cesse d'être ami ne l'a jamais été ...

И еще — молодой да ранний. Господин фаворит Банщиков. Этот фрукт должен раз и навсегда зарубить себе на носу, что здесь кабинетной системы как у немцев я не допущу никогда! Тем более с таким смазливым выскочкой-сопляком за конторкой. Отныне роль 'военно-морского секретаря' при особе Императора — регистрация моих и министерских бумаг на Высочайшее имя. И мы еще посмотрим, как он будет с этим справляться.

Жаль, конечно, что на сегодняшнем балу не будет старшего брата и его супруги: Владимир Александрович в Киеве, а прямо оттуда, как он телеграфировал, выезжает в Варшаву. Что уж именно они с Николаем не поделили, он не говорит. Но, надеюсь, все это понемногу образуется. Понял же, в конце концов, племянник, что во многом я был прав тогда. Будем ждать, что Владимир со временем также будет им возвращен. Пока же, к сожалению, Мария Федоровна подтвердила: ее отпрыск и слышать об этом не желает. Сашкино упрямство проклюнулось в нем. Но папаша был поотходчивее, пожалуй.

Да, Ники крепко 'забрал власть'. Нынче он еще и победитель. Матушка у сына и так не особо в авторитете, судя по финским делам. Что для нас всех очень печально. Давно такой расстроенной ее не видел. Похоже, время наших наставлений прошло окончательно. Мальчик вырос. Теперь — только советы. Дружеские. Autres temps, autres mœurs.

Наивно с моей стороны списывать ту нашу ссору на 'Полярной', после вывода через проливы Чухнина, на его возбужденные нервы. Похоже, Ники специально про эту встречу с Вильгельмом мне рассказал, чтобы спровоцировать на грубость и удалить от дел на эти критически важные месяцы. Или я ошибаюсь? Да и откуда в нем такое коварство?

Но как же, все-таки, отвратить его от явных симпатий к германцу!? Если бы Ники только представлял себе, какое впечатление эти заигрывания с тевтонами производят на обоих берегах Ламанша! Что только не выговаривали мне в Париже. А он — улыбается себе в усы и, знай, гнет одно и то же. Про 'все яйца в одну корзину не кладут'.

Ладно, — англичане, и, Бог с ними, даже американцы. Это я еще понимаю. Но немцы! Они уже добились неслыханных преференций для своих капиталов. И, судя по составу будущих гостей, Вильгельм не собирается останавливаться на достигнутом. Я поражаюсь французскому долготерпению! Конечно, если быть откровенным с самим собой, то пруссаки сейчас многое научились делать гораздо лучше галлов. Только, вот незадача: La belle cage ne nourrit pas. Красивая клетка соловья не накормит...

Про дружбу царева наперсника Банщикова с фон Гинце, мне только ленивые уши не прожужжали. Но этот молодой человек, конечно, лишь виньетка чего-то более серьезного. Я не сомневаюсь, что Ники через Ольгу Александровну и ее любимчика повел с кузеном Вилли свою игру. Что делать: если лев задрал добычу, волкам достаются одни объедки...

Пожалуй, самое умное для меня — это не лезть в его дела с тевтонами. Не удивлюсь, кстати, если моя временная опала и была задумана любимым племянником специально на то время, пока у них с Вильгельмом обстряпывалось дельце. И здесь, как говорится, нам ловить уже нечего. Да, разве бы я его не понял?! Сказал бы откровенно! Разве я стал бы мешать? Главное — определить границы интереса. Ведь не задумал же он отнять ВСЕ? Нет, Ники слишком тактичен и слишком разумен для такой бестактной пошлости.

Или я сам себя утешаю? Как тогда понимать эти мутные, непонятные телодвижения, что начинаются вокруг каспийских нефтепромыслов? Разве Николай не боится остаться без кредитов Ротшильда? Только ли в своих интересах зачастил к Большому Двору мистер Крамп, которого кое-кто здесь уже прозвал за глаза 'Дальневосточным Бердом'. Говорят, и слухи эти явно не беспочвенны, что за спиной у пронырливого филадельфийца маячат сам Рокфеллер с громилой Морганом. И еще это изгнание Витте...

Я предупредил парижан, что без помощи филигранной логики Сергея Юльевича, Ламсдорф — вне игры. Даже моего политического веса мало, чтобы перебить немецкую карту. Заход со стороны вдовствующей Императрицы тоже не слишком силен. Что и подтвердилось. Николаша? этот явно трусит последнее время. Чем-то его Ники пугнул. Владимир? Тот вовсе в форменной опале. Сергей после памятного всем летнего скандала вокруг земцев и обещания 'представительства', до сих пор строит из себя оскорбленного.

Что за глупость? В конце концов, за свои интересы нужно бороться! Иначе немцы и американцы отхватят все с пальцами. А есть еще и Захаров, старательно обхаживающий генерала-инспектора, а с Сандро он давно на короткой ноге. Может статься, сегодня — наш последний шанс. Мы должны попытаться отыграть партию. Тем более, политически идти на слом союза с Парижем — форменное безумие. Это наш главный козырь. Мсье Бомпар должен дать в руку. Пусть вспыльчив лотарингец и явно не столь приятен для Ники как его предшественник граф Монтебелло, но я надеюсь, что ставка француза сыграет...'

Возможно, что рассуждая на холодную голову, Алексей Александрович решил бы повременить с пышным праздничным мероприятием до возвращения из Владивостока адмиралов и офицеров ТОФа — подлинных героев баталий, отгремевших в дальних морях.

Но, во-первых, это была реальная возможность для разговора по душам с Ники до неизбежного теперь прибытия в Петербург кайзера. Причем, и Николай Николаевич, и Мария Федоровна, также примут в нем участие. Французское влияние при Большом Дворе дало трещину. И с этой вопиющей, пугающей несправедливостью пропарижская часть камарильи мириться не желала. Ну, а кому, спрашивается, понравится резкое сокращение его 'кормовой базы'? Рука, того и гляди, сама потянется к табакерке...

А, во-вторых, приветственные адреса и телеграммы от Алексеева, Гриппенберга, Макарова, Безобразова, Руднева, Флуга и Великих князей Михаила Александровича, Александра Михайловича и Кирилла Владимировича разбередили чувственную душу генерал-адмирала. Отказать себе в удовольствии как можно скорее вкусить публичный елей хора льстивых дифирамбов в свой адрес, да еще и в присутствии главного гонителя-обидчика, Алексей Александрович просто не мог.

Как, увы, не мог и Николай отказаться от приглашения своего дяди...

* * *

Генерал-адмирал приехал к себе за пару часов до им же самим назначенного времени начала бала. В ожидании хозяина, все к сему действу причастные, от церемониймейстера до привратника, успели известись, пребывая в смущении из-за его отсутствия. Увы, поезд из Гельсинкфорса опоздал на четыре часа: охрана заподозрила финских радикалов в закладке под пути адской машинки. Которую, в итоге, так и не нашли. Как и авторов подозрительных следов возле железнодорожного полотна.