Жертвы Северной войны

Глава 4. Знак.

Как правило, Мари просыпалась от того, что ее будил Квач — тыкался мокрым носом в торчащую из-под одеяла пятку, жарко дышал в ноги, иногда даже тихонечко, забыв о чувстве собственного достоинство (с ним это случалось так часто, что Мари даже сомневалась, есть ли у него это самое чувство вообще), жалобно поскуливал, требуя завтрак... Короче говоря, происходила стандартная утренняя сцена, живо знакомая всем владельцам собак, если эти владельцы в свое время, конечно, не додумались держать животное во дворе.

"В конуру!" — мрачно обещала Мари каждое утро, иногда даже запуская в пса подушкой. Однако Квач подушку ловил зубами, а на угрозы не обращал ни малейшего внимания. Знал, что хозяйка не серьезно.

Мари, действительно, всерьез о депортации животного не думала — зачем, если он исполнял функции будильника гораздо лучше, чем старенький, подклеенный в нескольких местах аппарат, с отколовшейся пластиковой ножкой, замененной деревянной палочкой (Кит в свое время выстругал для нее) и фигурными стрелками — единственное, что у Мари сохранилось от родительского дома. Голосина у этого будильника был богатырский, но Мари за долгие годы привыкла и даже не вздрагивала, когда он начинал трезвонить. В лучшем случае, переворачивалась на другой бок. Живого и настырного Квача игнорировать было сложнее.

Сегодня Мари проснулась раньше собаки, чему немало удивилась. Еще больше она удивилась тому, что у ее пробуждения, строго говоря, не было никаких внешних причин. Еще даже по-настоящему не рассвело, комнату заливали неясные серые сумерки. То есть проспала она очень мало. Однако голова была совершенно свежей, как будто Мари, напротив, отлично выспалась. А еще у нее было ощущение, что вчера произошло что-то очень-очень хорошее, но она никак не могла вспомнить, что.

"Сейчас встану, почищу зубы и обязательно припомню, — подумала про себя Мари. — Только сегодня суббота... надо не забыть про альбом с фотографиями... Надеюсь, много пациентов не будет..." Она пошевелилась, намереваясь встать, и тут же обнаружила, что то теплое, к которому она прижималась, было вовсе даже не одеяло, а чье-то тело. Мари замерла, ошарашенная. Вот это новость!

И тут она вспомнила все события вчерашнего дня. И, особенно, вечера. Наконец-то в Столице откликнулись на просьбу прислать какого-нибудь инспектора, и прислали в высшей степени симпатичного инспектора Элрика, который дрался вместе с ней на поляне, потом починил разбитый Квачем столик, потом попросил называть его просто Альфонс, а потом они...

Мари приподнялась на локте и внимательно посмотрела на лицо все еще спящего мужчины. Он спал безмятежно, на спине — не то в самом деле так привык, не то чтобы ей было удобнее лежать головой на его плече — и, кажется, чуть улыбался во сне. Вообще, его лицо не выглядело ни детским, ни беззащитным, как это часто бывает у спящих. Оно было светлым и каким-то грустным, это правда, но не мягким и даже не застенчивым, каким могло показаться при первой встрече. Оно было... да, вот именно, очень мужественным и одновременно очень добрым. И не просто приятным, а даже красивым. Борода — и та его не портила (обычно Мари не любила бороды), и свежая рана, зашитая ею вчера — тоже. Сердце у Мари сжалось от какой-то почти не свойственной ему ласковой нежности. Она подумала, что знает его совсем-совсем недолго, а такое чувство, будто всю жизнь...

Еще девушка вспомнила: что было вчера — не сон. А вот в настоящем сне она была маленькой девочкой, и Альфонс — нет, просто Ал — был рядом с ней. И это выглядело так просто, так естественно, словно он действительно очень давно был ее другом — гораздо раньше, чем Кит стал ее защитникам в бушующих водах штормового житейского моря.

Мари показалось, что она может целую вечность смотреть на лицо спящего рядом мужчины. Однако надо было вставать. Если она уснет теперь снова, то проснется где-то около полудня с гудящей головой — это при условии, что ей вообще дадут поспать, а не поднимут через полчаса.

Поэтому она попыталась встать... и обнаружила, что ее поймали за руку.

— Привет, — сказал ей Ал, улыбаясь — Куда это ты?

— Завтрак готовить, — она улыбнулась в ответ, и подумала, до чего же давно она не улыбалась кому-то ранним утром. — Только не говори мне, что ты будешь мне помогать!

— Почему нет? — удивился он. — Между прочим, я неплохо готовлю... хотя и не люблю. Но уж помогать-то смогу точно.

— Ну ладно, — несколько удивленно произнесла она, вспомнив, до чего Кита — уже когда они пытались снимать квартиру и жить вместе после приюта — коробило одно упоминание о том, что он, видите ли, может что-то сделать на кухне.

В общем, после обычных утренних гигиенических процедур (слегка подпорченных тем обстоятельством, что Мари забыла вчера вечером наполнить бак из колодца), они принялись за приготовление завтрака. Мари хотелось сделать что-нибудь мясное, и она оказалась удивлена, до чего полезным помощником действительно оказался Альфонс. Было ощущение, что он прошел подготовку на кухне у шеф-повара ресторана или что-то в этом роде. А уж как он резал овощи... просто поэма!

— Ал, где ты так научился?! — воскликнула Мари, пораженная.

— Ну, у меня было тяжелое детство! — рассмеялся он, и, глядя на ее недоверчивое выражение лица, пояснил: — Ты ведь знаешь, что алхимии в школе не обучают. А мы с братом с детства решили, что станем великими алхимиками... ну, то есть это он так говорил. Он хотел все сам изучать, но в конце концов я уговорил его, что мы должны найти преподавателя.. — он улыбнулся чему-то. — В общем, нам очень повезло: через нашу деревню однажды проезжала женщина, которая оказалась очень талантливым алхимиком. Она остановила наводнение — построила плотину буквально одним мановением руки. Временную, конечно. Но нас с братом это весьма впечатлили. Мы напросились к ней в ученики, и она взяла нас, хоть и неохотно... Мне тогда было девять, брату десять. В общем, мы поехали к ней.... А жила она в Дублите. Не слишком-то большой городишко. У ее мужа была мясная лавка, она тоже там работала. Мы жили у них практически как члены семьи, и учитель Изуми заставляла нас помогать ей на кухне. Мне до сих пор кажется, что это была сама сложная часть обучения! А еще мне казалось, что ей вся эта возня доставляет гораздо больше удовольствия, чем самые сильномогучие алхимические реакции.

— Талантливый алхимик хочет жить жизнью обычной домохозяйки?.. — задумчиво произнесла Мари.

— Но ведь и ты живешь жизнью обычного сельского врача, хотя способна на гораздо большее, — мягко произнес Альфонс. — У людей могут быть совершенно разные причины. Мастер Изуми любила своего мужа, хотела нормальную крепкую семью... Образ жизни, который ведут, скажем, государственные алхимики, очень сильно этому препятствует. Особенно для женщин. Да и время тогда было другое. При фюрере Брэдли талантливым алхимикам лучше было не высовываться, если они не хотели загреметь в армию.

— Я сейчас поняла... Ты ведь тоже, наверное, государственный алхимик?

— Да, — Ал кивнул. — Вот уже шестнадцать лет. С самой войны.

— Это очень тяжело? — мягко спросила Мари.

— Иногда тяжелее, чем хотелось бы, — пожал плечами Альфонс. — Но и эту работу тоже нужно делать... Для меня это всегда было скорее печальной необходимостью... печальным долгом. Видишь, сначала я не мог бросить брата. А потом появились и другие причины. Вещи, которые просто надо делать... потому что если ты их не сделаешь, то никто не сделает.

— Ты чувствуешь себя паладином?

Он понял слово.

— Скорее, оруженосцем, — Ал улыбнулся. — Мой брат — вот кто настоящий паладин. Правда, немного неуравновешенный. Но знаешь... в современном мире есть очень мало вещей, которые странствующие рыцари могут сделать. Часто я спрашиваю себя: уж не в плену ли я детских представлений, уж не пора ли мне заняться чем-то более конструктивным?..

— И как ты себе отвечаешь?

Он чуть прикрыл глаза.

— Каждый раз по-разному... Но, в основном, я просто говорю: "Сейчас нет времени на раздумья, сперва разберись вот с этим, потом вздохнешь свободно!""

— ..Но вслед за этим всегда следует то, а потом другое, а потом еще одно, — поддержала Мари — Мне это знакомо. Чаще всего говоришь: отдохну, когда закончу, а конец так и не наступает, и ты загоняешь себя до полусмерти... Погоди минутку... — в голову Мари словно что-то ударило. — Эй, та книга у Ганса на полке... Там авторы Э. и А. Элрики... Про равноценный обмен и что-то там... нематериальные трансмутации... это ведь вы с братом, да?

Он кивнул, слегка смущенно.

— Ну да... понимаешь, надо было что-то написать. Вся эта книга — сплошное запугивание детишек... ну, скажем так, неофитов. Ведь алхимия — да и наука вообще — очень опасная штука. Сколько бы ты ни рассказывал отдельным людям, у тебя никогда ничего не получится в должном масштабе... Но ведь надо что-то делать. Знаешь, мы думали, пока ее писали, что, может быть, те простые истины смогут уберечь хоть кого-то... хотя на самом деле, кто его знает. Я спрашиваю себя: послушали бы мы с братом тогда подобного предостережения, попади нам в руки такая книга?.. Или все-таки надеялись на что-то?

— Иногда, если стараешься вопреки всему, можно спасти чью-то жизнь, — задумчиво сказала Мари.

— А можно — загубить свою, — серьезно посмотрел на нее Альфонс.

— О да, это мне знакомо! — Мари попробовала обратить все в шутку. — Особенно ты ее губишь, когда три недели подряд спишь по три часа в сутки, потому что так много нужно сделать, и сводишь себя с ума, над какой-то проблемой, и...

— Вот поэтому тебе нужен хороший муж.

— А тебе — жена!

Они оба смущенно улыбнулись, как будто им было лет по пятнадцать, и Мари подумала: "О боже мой, он что, вчера говорил серьезно — про кольцо?! Мне даже Кит предложения не делал!"

Ал втянул носом воздух.

— Жаркое пригорает! — страшным голосом воскликнул он.

Они кинулись спасать жаркое, столкнулись лбами над сковородкой и рассмеялись.

Некоторое время спустя, когда они уже дружно уплетали спасенное мясо, Альфонс заговорил о делах. Начал он с того, что спросил Мари, не была ли она знакома с пропавшими детьми или их родителями. Мари, разумеется, ответила, что была.

— Они втроем все время играли: Грета, Курт и Альберт. Уж не знаю, почему они так сдружились... Грета и Курт, по-моему, потому что они оба сироты и живут вместе с родственниками. А уж как Альберт к ним пристал — понятия не имею. Только они друзья не разлей вода. А со мной они подружились сразу, как только у меня Квач появился. До этого они меня не очень уважали... ну, как и все деревенские ребятишки. Меня, собственно, маленькие дети раздражают, поэтому я никогда не могу заставить себя быть с ними приветливой. Но вот Грета как-то подобрала Квача... он лапу сломал, его хозяева хотели утопить, а Грета не дала... Ветеринара тут нет, надо в соседнюю деревню ехать, поэтому она принесла щеночка мне... Ну, я и понятия не имела, выйдет ли у меня что-то, но попробовала... как ни странно, вылечила. Думала, что Грета Квача заберет, как только он выздоровеет, но этот паршивец отказался уходить... Так с тех пор и живет. А Грета и мальчишки приходят его навещать... а, вот еще один пункт, который у этой троицы есть в общем: они все очень любят собак, а их родственники — нет. Так что собаки им не светят... Какая ирония судьбы! Я-то как раз к собакам равнодушна...

— А Курт и Альберт — это те мальчишки, что вчера вертелись у нас под ногами?

— Да, именно, — Мари кивнула.

— А пропавших звали... Петер и Михаэль?

— Да.

— У Петера есть брат-близнец... Курт. Это случайно не ваш Курт?

— Нет конечно! — махнула рукой Мари. — Я пятерых Куртов знаю только в этой деревне... у пропавшего мальчика фамилия была Кройтер, а у моего — Танненбаум. Но пропавшего я тоже немного знала... точнее, обоих близнецов. Про них никогда нельзя было точно сказать, кто из них кто. Сущие бесенята. Не знаю уж, как их мать различала. Совершенно одинаковые.... А нет, вру! У одного родинка была на левой щеке, а у другого на правой. Только вот я никак не могла запомнить, у кого на какой.

— Знакомая история, — улыбнулся Ал. — Если бы Уинри не заставила Сару и Тришу носить разную одежду, черта с два нам бы удавалось их различать... Вот только они иногда меняются, и тогда спасенья нет!

— Сара и Триша?..

— Это мои племянницы. У меня их три вообще-то. Сара, Триша и Нина. Сара и Триша близняшки, им сейчас двенадцать, Нине семь. Все три — жуткие сорванцы... хотя нет, Сара немного поспокойнее. Только так я ее и отличаю, честно говоря... Я тебе фотографию покажу, когда доем... Уверен, вы друг другу понравитесь... Но ладно, давай дальше о детях. Значит, второй мальчик Кройтер вернулся домой?

— Да, — Мари кивнула. — Вернулся домой. Но отказывается выходить из комнаты и наглухо закрыл окно. Ставнями и занавеской. Я не психиатр, вообще-то, никогда не специализировалась, но, поскольку они не могут ребенка даже в город отвезти, родители попросили меня придти. Ну, я сходила... Попыталась вывести мальчика на разговор... Абсолютная черная дыра. Что случилось с братом, никак не говорит. Поэтому родители в ужасе: думают, что нечто ужасное. Когда ему сказали, что и Михаэль — а они с ним очень дружили — пропал, Курт и то никак не прореагировал. Ну, самого Михаэля я только на улице видела: очень здоровый был мальчишка, никогда ко мне не приходил. Только когда я весной в прошлом году кровь у всех детей на анализ брала... знаешь, мне очень этот мальчик понравился: толстый такой, веселый, крепкий. В общем, очень... ну, как сказать... такой, тип хулигана с добрым сердцем. Близнецы-то домашние мальчики... насколько это вообще в деревне возможно. Я еще удивилась, что у них с Михаэлем общего... Ну, Аниту встречала довольно часто: мать постоянно таскала ее ко мне, стоило девочке носом шмыгнуть. Капризная девочка, балованная, но сердце доброе. Мне она скорее нравилась, чем нет. Как подумаешь, что с ней такое случилось... — Мари передернуло.

— Может быть, она еще жива, — мягко произнес Ал. — Давай не терять надежду.

— Жива?.. С оторванной ногой? Знаешь, мне кажется, что если десятилетнему ребенку оторвать ногу, то он просто на месте от шока скончается. Или кровью истечет.

— Разные бывают дети, — сказал Ал с такой странной задумчивостью на лице, что Мари даже не решилась спросить подробнее, что он имеет в виду. — Ну да ладно... Когда совсем рассветет, мне надо будет сходить к Лаугенам... не думаю, что мне будут очень рады, но фрау Лауген должна показать мне место, где она нашла... это. Я должен оценить, сколько там крови и все такое. И саму... находку... надо подробнее рассмотреть. Надеюсь, они ее не сожгли ночью. Потому что мне надо оценить... Само по себе странно. Кости, знаешь, ли, довольно крепкие, даже и детские. Не с циркулярной же пилой кто-то по лесу за Анитой бегал.

— У меня дурацкая мысль возникла... — пробормотала Мари. — Что если... что если кто-то... откусил?

— И осталась только нога? То есть, откусили девочку от ноги, а не наоборот? — спросил Ал.

На их лицах одновременно отразилось глубокое отвращение.

— Нет, ну мог откусить ногу и выплюнуть... — сказала Мари неуверенно. — Идиотская идея, я знаю. И что ж за зверь-то должен быть? И почему выплюнул? На вкус не понравилось? — она почувствовала, что будничность их разговора какая-то совершенно неправильная... чувство, которое ни раз посещало ее в медуниверситете, когда они с подругами прямо в морге, около "разделочного стола" перекусывали бутербродами с ветчиной и болтали о новой косметике. Словно трагедия умирания, боли и ужаса оскорблялась будничностью подхода. Но тогда было оправдание: трупам все равно, а они — студенты — живые люди (хотя в период сессии так порой и не казалось). А сейчас речь шла о вреде, нанесенному ребенку, а они сохраняли такой не сказать легкомысленный, но... но какой-то не такой тон. Нельзя так говорить, вот хоть ты тресни, нельзя!

— Нет, что-то в этой идее есть, — задумчиво произнес Альфонс. — Бывают такие звери, которые способны откусить ножку у ребенка, не поморщившись... и выплюнуть. По свистку.

— Дрессированные, что ли? — удивленно спросила Мари. — Хочешь сказать, что из цирка сбежали?

— Нет, что ты... Ты что-нибудь слышала о химерах?

— Да, всякие слухи, — пожала плечами Мари. — Из того же ряда, что, мол, вирус северной язвы создали в Крете, как биологическое оружие, что фюрер Брэдли был инопланетным шпионом, что Лиор двадцать лет назад разрушили военные, чтобы создать философский камень, что... ну, в общем, чушь всякую, которую на кухнях повторяют. Ну вот, в частности, говорят, что секретные военные лаборатории занимались какой-то не очень разрешенной алхимией с целью вывода химер — мол, в качестве оружия. Бред сивой кобылы, по-моему... Тем более, что алхимия, кажется, живыми существами вообще не занимается — это отдано на откуп нам, медикам.

— Так и задумаешься, не был ли вирус северной язвы прислан нам из Креты... — задумчиво произнес Ал.

— Что? — Мари удивленно посмотрела на него.

— Да так, ничего, — вздохнул он. — Ничего особенного... Ладно, надо идти делами заниматься... Надо с родителями мальчиков поговорить. И с дядей и тетей Греты... Дай мне их адреса, пожалуйста.

— Думаешь, я тут за два года хоть один адрес выучила? — рассмеялась Мари. — Я свой-то адрес знаю только потому, что я зарплату через банк получаю, а там надо адрес обязательно вписывать. Сейчас, погоди, я тебе нарисую... — она встала из-за стола, с удивлением, между прочим, обнаружив, что за разговором они все подъели, и пошла в соседнюю комнату — за блокнотом и карандашом. Когда вернулась, Ал уже заканчивал убирать со стола.

— Только не вздумай мыть посуду, я тебя прошу! — засмеялась Мари. — Такое крушение моего представления о мужчинах, как о ленивых мужланах, я не переживу.

— Мыть посуду — это недолго, — пожал плечами Ал. — Хотя хозяин — барин, конечно. Напомни мне только, чтобы я тебе вечером сковородку почистил. В безобразном она состоянии, честно слово.

— И напомню, разумеется! А ты думал, забуду?

— Не думал... — Ал улыбнулся. — Ну ладно, мне пора... — он снял со спинки стула пиджак. — Надо зайти к Францу, поговорить еще с ним... Ах, да, я обещал тебе племяшек показать.

Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил из специального отделения слегка уже выцветшую фотографию (Мари решила, что ей не больше года). На фотографии была изображена большая группа очень похожих людей, Мари сперва даже слегка запуталась, кто тут кто.

Во-первых, там было трое взрослых. Ала она заметила сразу: он был самый высокий. Он безмятежно смотрел в объектив с левого края фотографии, по правую руку от лучезарно улыбающейся очень красивой женщины, платиновой блондинки с голубыми глазами. Мари решила, что женщине этой должно быть уже за тридцать, но выглядела она моложе — наверное, не старше самой Мари. Справа от нее стоял мужчина, в котором нетрудно было опознать брата Ала. Ростом он был, правда, значительно ниже (наверное, даже ниже своей жены, но Мари подумала, что в жизни это, наверное, не очень заметно: у него было крайне обаятельное лицо, которое так и дышала властностью... в хорошем смысле). Мари решила, что брат Ала очень хороший командир. И еще ей стало понятно, почему Ал так часто говорил о нем, и всегда с какой-то странной нежностью. Вероятно, этого Э. Элрика (она смогла вспомнить только инициалы, хотя была уверена, что Ал ей имя брата говорил) многие женщины сочли бы более красивым, чем его младший брат: во всяком случае, черты лица у него были тоньше. Но сама Мари никогда бы не смогла чувствовать себя спокойно рядом с таким человеком. Почему?.. Она не смогла бы четко сказать, просто такое вот ощущение появилось. Брат Ала улыбался в несколько вымученно: вероятно, потому, что на нем буквально повисли две совершенно одинаковые длинноногие девчонки лет одиннадцати-двенадцати. Одна из них была одета в короткую красную футболку и серые пыльные шорты, смятые "гармошкой", загорелые ноги исцарапаны. Другая, в легком летнем голубом платьице казалась подчеркнуто тихой и скромной, но Мари это не обмануло.

— Сара — это в голубом платье... Или в шортах?.. — Ал с озадаченно погладил бородку, вглядываясь в фотку через плечо Мари. — Вообще-то обычно Уинри заставляет их одеваться по-разному, я уже говорил, и Сара предпочитает платья, но не всегда... Вот кто из них как был одет в тот день, убей бог не помню...

Третью племянницу держал на руках Ал. Мари сперва решила, что это мальчишка, но потом рассмотрела "хвостик". Это тоже была маленькая блондиночка, чуть уменьшенная копия матери и двух своих старших сестричек. Ах да...от матери вся эта троица, насколько разобрала Мари, отличалась только цветом глаз: у них глаза были золотистые.

Мари подумала, что, несмотря на вымученную улыбку "главы семьи", все — и взрослые, и дети — выглядят очень счастливыми. Семья была снята на фоне цветущей яблони, за яблоней смутно белела не то стена дома, не то хозяйственные постройки. Еще Мари успела обратить внимание, что день жаркий, хоть и всего лишь весна: вон как легко одеты девочки, да и на Але — легкие брюки и светлая безрукавка. Стоящая в центре женщина — Уинри, да, он назвал ее Уинри — тоже в топике и в шортах. И только старший брат Ала — в строгом пиджаке с длинным рукавом, и, что самое странное, в перчатках. Ну да у каждого свои странности.

— Это прошлым летом снято? — спросила она.

— Да, — Ал кивнул. — Нас бабушка фотографировала. Сказала, что обязательно должна сфотографировать нас всей семьей, а то ведь мы сами никогда не соберемся. Она же заставила брата перчатки одеть. Сказала: "Представь, что ты нормальный человек".

Только Мари хотела спросить, что общего перчатки — пусть даже тканевые — в жару имеют с нормальными людьми, Ал добавил:

— Бабушка умерла осенью.

— Сочувствую...

— Все мы когда-то умрем. Ей было больше девяносто. Нам ее не хватает...

Ал аккуратно вытащил у Мари из рук фотографию, убрал ее обратно в бумажник и мягко сказал: "Ну все, мне пора идти". Потом аккуратно привлек Мари к себе и поцеловал ее.

А потом вышел.

Мари осталась в доме одна.

"Прям как настоящая жена!" — подумала она, и усмехнулась своим мыслям. Против всякого ожидания, чувство было приятным....

А потом снова вспомнила об этой книге, которую она видела у Ганса, и удивилась еще раз: "Кто бы мог подумать!"