— Давай круши, давай ломай, — проворчал я в шутку. — Оно же не свое, оно же колхозное.
— Послушайте, шеф, — сказала Лера, поднимая тяжеленный том с ковра, — давно хотела спросить, а что это у вас за книга такая странная?
Призвав на помощь все свои актерские способности, я скорчил гримасу удивления:
— Почему "странная"? Нормальная. Просто очень древняя. Вообще-то это трактат о сущности Дао. Как "Дао дэ цзин", только более, на мой взгляд, продвинутый
— Но тут же вообще ничего не написано? — здесь же все листы чистые. Пожеванные, но чистые. — Лера положила книгу на стол и пролистнула тонкие, почти прозрачные, листы бамбуковой бумаги. — Пусто, как в новой записной книжке. Старой, но новой. В смысле еще не начатой. Что это за фигня такая? А, шеф? Что за глюк? Молоком, что ли, написано? Да? Или чернилами невидимыми?
— Не стрекочи, — поморщился я. — Говорю же, эта книга о Дао. Если и возможно написать книгу об истинном Дао, то она должна быть именно такой. Ведь Дао, которое можно выразить словами, не есть истинное Дао.
— Вот как! Честно? Итц кул. Пожалуй, тогда и я, конченая блондинка, смогла бы написать подобную книгу. Запросто. За один вечер, и не напрягаясь.
— Вот это навряд ли, — засомневался я. — Думаю, по молодости лет ты не нашла бы нужных слов.
Лера удивилась:
— Какие слова? О чем вы, шеф? Смотрите, тут же ни одного слова вообще нет. Ни словечка. Ни буковки.
— Почему же нет? Слова как раз есть, просто они... Просто они не написаны. Понимаешь, Лера, тут фишка вот в чем. Чтобы таким вот образом не написать ни единого слова, надо для начала познать. И только тогда, познав и сознательно отказавшись от слов, можно сочинить великую книгу.
— Не поняла. В чем разница? Ну, познал ты слова, не познал, результат-то один и тот же: пустые желтые листы.
— Э-э, не скажи, — покачал я головой. — И то, и то — да, пустота, но это разная пустота. Ты говоришь об уцзи, о беспредельности...
Лера округлила глаза:
— Я говорю?!
— Ну, имеешь в виду. Подразумеваешь. Так вот. Беспредельность-уцзи, тождественная санскритской пустоте-шуньяте, — это, спору нет, солидный итог творческого акта. Но чтобы сочинить великую книгу, требуется осуществить внутренний переход от уцзи к другой пустоте, к пустоте с большой буквы, к Тайцзи, к Великому Пределу. Лишь достигнув Великого Предела, пустота обретает содержание, то есть интенцию к действию. Понимаешь, о чем я?
— Смутно, — призналась Лера.
— Как бы тебе тогда... — Я поскреб затылок. — Вот представь, что ты целишься в птицу из незаряженного ружья.
— В какую птицу?
— Неважно. Ну, в чайку, например.
— В чайку не хочу.
— Хорошо, не в чайку — в баклана. Баклан пойдет?
— Пойдет.
— Ну вот, значит, целишься ты в баклана из незаряженного ружья, естественно, не стреляешь, поскольку нечем, и баклан улетает. Представила?
— Ага.
— А теперь представь, что твое ружье заряжено. Ты снова целишься в баклана, не стреляешь, и он благополучно улетает по своим делам. Чувствуешь разницу? Чувствуешь: когда ты не выстрелила из заряженного ружья, и в тебе самой, и в основах мироздания произошли некие едва заметные, едва уловимые, но все же изменения? Чувствуешь?
Лера честно задумалась и честно ответила:
— Вообще-то, да. Чувствую что-то такое, шеф. Вот тут...
И она положила ладонь на живот.
— Ну, и прекрасно, — похвалил я. — Эта вот разница и есть...
— Великая пустота?
Я усмехнулся:
— Нет, что ты. Это только холодок от ее невидимой тени, которая коснулась своим краешком твоего... — я посмотрел на плоский живот Леры. — Твоего юного сердца.
— Ясненько, — кивнула девушка и отвела глаза.
— Не ври, — сказал я. — Ничего тебе, подруга, не ясно. — Подбодрил улыбкой и поинтересовался: — Скажи, ты слышала такое выражение — "читать между строк"?
— Слышала, конечно. А что?
— Ничего. Просто советую понимать буквально. Потому как именно там, в пустоте междустрочий, и надо искать истину. А в слова вникать смысла нет. Глупо это — вникать в слова, раз мысль в процессе высказывания успевает выродиться в ложь. Ты со мной согласна?
Моя помощница в ответ лишь пожала плечами, тогда я показал на книгу и подвел черту под темой:
— Если научишься читать между строк, сумеешь когда-нибудь прочитать и этот трактат.
После этих моих слов Лера некоторое время молча смотрела в окно, а потом в ней проснулся будущий юрист.
— Шеф, — сказала она, — но ведь высказанная мысль о том, что высказанная мысль есть ложь, тоже ложь. Ведь так?
— Разумеется, — согласился я.
— Тогда по формальной логике получается, что высказанная мысль все же может быть истинной?
— Получается.
— Ну и?
— И тут мы, детка, начинаем блуждать в Лабиринте Без Входа И Выхода, — признал я и поднял руки — дескать, всё, сдаюсь.
— Что это еще за лабиринт такой?
— О! Это, Лера, замечательный лабиринт. В него нельзя попасть, но если вдруг случайно попадешь, никогда не выйдешь. А если по какому-нибудь недоразумению выйдешь, обнаружишь, что вышел вовсе не ты.
— Да ну вас, шеф! — возмутилась вконец заблудившаяся Лера. — Вы казуист и путаник.
Я хохотнул:
— Тем, собственно, и интересен.
На самом деле книга, которая так заинтересовала мою помощницу и от которой я так старательно пытался ее отвадить пустопорожней болтовней, не что иное, как старый-престарый драконий гримуар. Достался он мне в наследство от достопочтенного Вахма-Пишрра-Экъхольга, предыдущего хранителя Вещи Без Названия. Много чего в этой книге содержится интересного по вопросам практической магии, но прочесть ее может только обладатель Взгляда, то есть маг выше среднего ранга. Вот станет Лера ведьмой, достигнет возраста бабы-яги, нахватается всякого разного, тогда и прочтет, если захочет. И вообще, много чего она сможет сделать, став опытной ведьмой. И избу на скаку остановить сможет, и в горящего коня войти. Только все же, все же, все же, упаси ее, Сила, стать ведьмой. Нет, лучше так: дай мне, Сила, силы не сделать ее ведьмой. Да, так, пожалуй, будет лучше. И для нее, и для меня.
Глава 3
Обедать я в тот день направился туда, куда всегда хожу — в кабак, принадлежащий старому чародею неясной масти Руслану"Жонглеру" Непейвода. Это заведение так и называется — "У Жонглера". Просто и без затей. Расположено оно в одном из тихих двориков по улице Чехова. В этом месте настолько удачно переплетаются линии Силы, что здесь никто не может использовать магические чары во вред другому. Да и просто так, безо всяких чар, заехать кому-нибудь по сусалам ни у кого еще ни разу не вышло. Неудивительно, что миротворческий подвальчик в фаворе у Иных разного рода-племени и посвященных всяческих цветов.
Порою здесь за соседними столиками, а то и вовсе за одним, можно увидеть вампира-отморозка и матерого истребителя вампиров, пожирателя теней и дюжего из Дюжины, оборотня, объявленного в розыск, и молотобойца-опера. Где-нибудь в другом месте эти непримиримые антагонисты друг другу глотки бы перегрызли, а в кабаке Жонглера — ничего, выпивают, закусывают, оттягиваются по полной и мило друг другу улыбаются. Хотя, быть может, и не улыбаются, а скалят зубы. В смысле — щерят пасти. Поди там разбери. Но тем не менее.
Когда я зашел, в зале было немноголюдно, а если учитывать, что имеющих душу среди посетителей оказалось всего трое, можно сказать, людей было раз два и обчелся, остальные — нелюди.
Людей я увидел сразу. За столиком напротив лестницы в компании двух неизвестных мне рыжих ведьм тратил законный отгул Борис Улома Харитонов. Этот молотобоец, с которым я давно на короткой ноге не рядовой боец, даром что с виду простец. Он ни много, ни мало правая рука Сереги Белова. Элита местного Поста. Резерв главкома. Смертельное оружие. Э сетера. Э сетера.
Справедливости ради надо сказать, что это он сугубо в боевой работе смертельное оружие, в быту же и общении — милейший человек. И еще широкой натуры человек. А про то, что надежный, как опора железнодорожного моста, и говорить не стоит.
Не стоит, но все-таки скажу.
Выезжали позапрошлой зимой Капканы Фуртадо ставить на Вепря Оттуда, я, от радения себя не помня, в охотничью яму провалился, ногу сломал, да еще и бок порвал будь здоров, так вот Боря четыре километра меня до вездехода на себе тащил. Утопая по пояс в снегу, между прочим, тащил. Пять ему за это от золотого дракона. Пять и уважуха.
Что касается присутствующих в зале нелюдей, их тоже в тот час было трое.
Возле стойки перешептывались о чем-то своем кромешном два вампира, с одним из которых, скользким типом из стаи Дикого Урмана, я был шапочно знаком. Столкнулись как-то раз на опасном повороте судеб мы с этим парнем по имени Адлер. Столкнулись, обнюхали друг друга и разбежались в разные стороны. Он мне без надобности оказался, я ему — не по клыкам.
Другого кровососа, лысого толстяка с рыхлым мучнистым лицом, я видел впервые. И особого желания узнать, кто он такой, признаться, не испытывал.
Помимо вампиров был в зале еще один посетитель, лишенный души, — угрюмого вида бабр-оборотень по прозвищу Битый. Сидел в дальнем углу за истуканом для расплаты с заведением Силой и как обычно топил в вине свои радости-печали, а точнее — поскольку лишены бездушные и того и другого — их слабые тени. В последнее время, как ни зайду, бородатый уже сидит. Ухожу, он все еще сидит. Заняться парню явно нечем. Вообще-то, по жизни он вроде как кладоискатель, только давно уже ничего не ищет. Ходят слухи, нашел лет пятнадцать назад в ночь на Ивана Купала нечто такое, что позволяет ему беспробудно квасить всю оставшуюся жизнь. Лет эдак еще сто, а мало — двести.
Иной раз смотрю на Битого, и думаю: блин, мне бы так. Поднять бы на раз миллионов тридцать все равно каких денег и навсегда отойти от дел. И ничего опаснее просроченного кефира никогда больше не видеть. И ничего страшнее песен группы "Руки вверх" никогда больше не слышать. Жить, не тужить, охранять без напряга Вещь Без Названия и тихо умереть от скуки. Подумаю так, а потом соображаю: э-э нет, не бывать такому. Ибо золотой дракон я, а это значит, в заднице — пропеллер, в сердце — горячее стремление всегда и во всем утверждать справедливость. До последнего дня не успокоюсь. И нефиг себе врать. Аминь.
Лихо сбежав по убийственно крутым ступенькам, я махнул Борису и, получив в ответ пламенный салют в виде уставных трезубых вил, двинул — по прямой, как проходной шар в лузу — к отполированной локтями и мордами барной стойке.
Едва завидев меня, местный подавальщик Кеша Крепыш подсуетился, бросил протирать бокалы и, глупых вопросов не задавая, мигом соорудил две порции "Окровавленной Машки": три части русской водки, одна — фирменная смесь помидорного сока, сливового соуса плюм и соуса чили. Первую порцию я закинул, не отходя от бара, вторую прихватил с собой и, кинув улыбчивому Крепышу: "Как всегда", пошел на излюбленное место — за столик у стены, где висит картина в массивной золоченой раме. На этом полотне, принадлежащем неумелой кисти хозяина заведения, потешного вида бабуин швыряет в воздух стеклянные шары. Завсегдатаи шутят: "Автопортрет". Смех смехом, но некоторое сходство между стариной Непейвода и наряженной в шутовской костюм обезьяной действительно наблюдается. Что есть, то есть. Не отнимешь.
Не успел я толком расположиться, к столику с неподражаемой грацией двуполостного асфальтоукладчика подрулил уже выпивший, а потому любящий весь мир и всех его непутевых обитателей молотобоец.
Надо сказать, молотобойцы в боевые отряды своих Постов набирают ребят не ниже метра девяносто, и чтобы кулак весил не меньше астраханского арбуза, и чтобы сажень в плечах была обязательно косой. Заместитель Белова не исключение, скорее образец. Когда опустил руку мне на плечо, показалось, что уронили рельс.
Потискав меня по-свойски, Боря, который в тот день по какому-то странному велению загадочной русской души был облачен в безупречно сидящий на нем военно-морском китель, взял мой бокал, осторожно, будто уксусную эссенцию, понюхал содержимое, одобрительно крякнул, поставил на стол и, смущенно посопев, предложил:
— Егор, братишка, тут такое дело... Айда за наш столик.
Демонстративно глянув на часы, я пощелкал пальцем по стеклу и стал отнекиваться:
— Спасибо, конечно, Боря, за приглашение, но, вообще-то, собрался в темпе отобедать и сразу отвалить. Не обижайся — дела. Сам понимаешь, волка ноги кормят.
— Егор, — стал канючить молотобоец, — сделай одолжение. Девчонки просят.
— Девчонки? — Я покосился на его рыжих девиц. — И чего это из-под меня ведьмы хотят?
— Да ничего не хотят. Ляпнул сдуру, что ты дракон, вот им и приспичило познакомиться. Егор, три минуты. А?
— Знаешь, Боря, как это называется? "По городу слона водили" — вот как это называется.
Боря скорчил умоляющую рожу.
— Ну, Егор, ну, уважь. Я уже пообещал, сказал, что мы с тобой закадыки. Не приведу — решат, трепло. Чего тебе стоит? А?
Больше нужного разыгрывать из себя Джульетту я не стал. В конце концов, реально был его должником. Он уже про это и помнить забыл (широкой же души человек), зато я прекрасно помнил. Долги — хочешь ты, не хочешь — надо отдавать. А потом, когда это сыщику моего профиля мешали новые знакомства в среде посвященных? Никогда не мешали. Порою такие концы срастаются, что сроду бы не подумал.
— Только три минуты, — сказал я, прекрасно понимая, что тремя не обойдется. В один прием хлопнул коктейль и, уже выбираясь из-за стола, добавил: — А еще с тебя коньяк.
— Не вопрос, — расплылся в улыбке Боря.
Пока шли к столику, он меня предупредил:
— Моя рыжая.
— Они обе рыжие, — напомнил я.
— Которая совсем рыжая.
— Это как?
— Сними очки.
— Сам знаешь, что случится, когда сниму.
— Музей восковых фигур, — кивнул Боря. Два шага после этого раздумывал, на третий определился: — Короче, братишка, моя та, что с короткой стрижкой. Фирштейн?
— Не парься, — успокоил я его. — Не претендую ни на одну.
На что Боря мудро заметил:
— Еще не вечер.
Поскольку мы уже подошли, произнес он эти слова заговорщицким шепотом. И уже в полный голос представил меня подругам:
— Егор Тугарин, дракон.
Потом показал на одну:
— Ирма.
И на другую:
— Варвара.
Шаркнув ножкой и сообщив дамам, что мне ужас как приятно с ними познакомиться, я предусмотрительно сел напротив той, которую представили Варварой. Именно у этой красотки, лет двадцати на вид, каштановые волосы были собраны в длинный хвост. А Боря сел напротив своей пассии Ирмы. Эта стриженая девица, внешне чем-то похожая на героиню фильма "Греческая смоковница", казалось на пять-шесть лет старше своей подруги. Но это лишь так казалось, на самом деле была моложе минимум лет на восемьдесят. Я это сразу понял. По глазам понял. У Варвары они много чего повидали и, когда-то голубые, стали свинцовыми от накопленной стервозности. Опытной ведьме молодухой прикинуться — раз плюнуть, только вот глаза колдовству неподвластны. Зеркало души, однако. Звучит банально, но от того не менее верно. Вот у Ирмы, у той, глаза светились, поскольку душа еще не покрылась коркой. И искренне восхищаться барышня пока не разучилась.
